Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сашка снова перевернула лист и недовольно уставилась на плещущихся в бассейне друзей.
«Зачем профессорам в «Райсе» знать что-то о моей маме? На фиг им это нужно?! Конечно, судьба девочки, выросшей без матери, их растрогает… Напишу, пожалуй, проще, без подробностей: «В семь лет лишилась матери». Этого им достаточно».
— Сашка, что это твоя сестра плела насчет болезни отца? — Серега выскочил из воды и растянулся на бортике, подставив солнцу мокрый живот. — Он же никогда у вас не болеет. Мой папаша называет его «Титаником». Говорит: он такой же могучий, огромный и несокрушимый. И если уж пойдет ко дну, то потопит вместе с собой полстраны.
— Очень лестное сравнение, особенно если учесть, что «Титаник» все-таки потонул.
Александра отложила блокнот в сторону. Все равно ничего путного не написать, пока то и дело отвлекают. Может, попросить сделать работу за нее? Хорошо бы… Привязаться к Лидке, например, она как-никак писательница. Ей настрочить — пара пустяков. Хотя… стиль у нее, конечно. Было время, когда она писала папе всяческие речи, но потом опустилась до «мыльных романов». Сдает один в два месяца и слог свой так испоганила всеми этими «его упругая плоть требовала наслаждения» или «ее глаза наполнились грустью», что, пожалуй, лучше к ней с автобиографией даже не подходить. А то она создаст «нечто» в своем неподражаемом стиле — профессора из «Райса» слезами зальются. Не от восторга, разумеется, а от нездорового гомерического хохота.
«Кстати, нужно сказать повару о Лидке, а то ее все время забывают включить в число приглашенных. А та неизменно впадает в жуткую обиду и сидит с надутым видом, что совсем не способствует благостному настроению за столом. Ее все начинают жалеть, а потом все заканчивается порицаниями в адрес несчастной Виолы, которая начинает буйно оправдываться — словом, нужно напомнить повару о Лидке, иначе праздник будет испорчен».
А о писательнице все забывали регулярно. Но не по причине пакостного к ней отношения, а потому, что она поселилась в их доме столь обособленно, что действительно трудно понять, присутствует она или нет. Лидка появилась у них в конце весны, после того как разошлась с мужем — Николаем Балуевым. Приехала она к отцу вся в слезах, долго терзала его своими жалобами на неудавшуюся семейную жизнь. Хотя обильный поток стенаний никак не соизмерялся с временным отрезком ее семейной жизни. Она замуж-то вышла всего полгода назад за известного эстрадного певца, который оказался «форменным негодяем»: пил, курил анашу, по девкам таскался, засматривался даже на «мальчиков непристойного поведения», приторговывал оружием, связался с бандитами, продал ядерную установку китайским экстремистам… Когда он все это успел натворить, история умалчивает. Еще зимой он был прямо-таки ангелом во плоти.
Но как бы там ни было, отец пожалел двоюродную племянницу и пригласил в собственный дом, дабы она подлечила израненную душу. А Балуева на всякий случай с эстрады убрали, чтобы глаза не мозолил. Переселение Лидки в их дом было сродни первому въезду французского посольства в Москву — она притащила из своей городской квартиры все, от чего не смогла отказаться. Отказаться она не смогла от многого. Начиная с косметических тампонов и заканчивая живописным полотном художника Дюралева, без которого, по ее заявлению, она не могла плодотворно работать. Чем помогала ей эта бездарная мазня, которая скорее могла напугать, чем вдохновить, никто так и не понял, но картину повесили, несмотря на то что кошмар этот имел немалые размеры.
Кроме того, после развода несчастной жене досталась главная ценность рухнувшего союза — директор Балуева — Вован Паршин. Он как раз и был тем самым «мальчиком непристойного поведения», что почему-то совершенно не смутило Лидку. Она вцепилась в него мертвой хваткой, перевоплотила в своего литературного агента и, разумеется, притащила с собой. Таким образом, для Лидки, ее литературного агента и всего остального скарба пришлось высвободить часть дома, ту самую с отдельной дверью в сад, в которой раньше обитали Виола с мужем. Сестра стиснула зубы, но смирилась — благо дом большой и места всем хватило.
А Лидка ушла в уединение: она жила по своему, только ей известному распорядку, иногда запиралась и никого к себе не пускала, иногда вообще уезжала в Москву денька на два, — словом, то, что о ней всегда забывали, имело вполне объяснимые причины. Когда столько народу в доме, лучше маячить на глазах, а то рано или поздно не позовут ужинать. И вовсе не по подлости душевной хозяев.
— Ты думаешь, Виктория изменилась? — мечтательно спросил Серега и перевернулся на живот, подставив солнцу шоколадную спину.
Цвет его загара был потрясающим.
— Не особо, — хмыкнула Сашка и улыбнулась.
Викторию она обожала. Ее все обожали. В ней было все, что только могло восхищать, поражать, шокировать до обморока. С мужчинами при ее появлении в обществе чаще происходило последнее, ну или близкое к тому. Во всяком случае, если уж она почтила собрание своим присутствием, то собрание падало к ее ногам безоговорочно. Она была богиней от рождения. Сашка, глядя на нее, всегда удивлялась, как одни и те же родители могли произвести на свет такого обыкновенного мужчину, как ее отец, и такую уникальную женщину, каковой была Виктория. Конечно, черты их лица имели некоторую схожесть, но и только.
Саша запомнила Викторию такой, какой та появлялась на торжествах и приемах, которые устраивал ее отец. Однажды она явилась в черном длинном платье с глубоким вырезом на спине — вот этот образ и запал Сашке на всю жизнь. Виктория была воплощением грациозности — каждое ее движение, каждый поворот головы был исполнен женственности и изысканной утонченности. Она была будто из конца XVIII века. Взмах ее руки походил на взмах лебединого крыла. Ее огромные черные глаза — глубокие и влажные — хранили чуть скрытую задумчивостью печаль, даже когда она весело смеялась.
Она неизменно держала в тонких пальцах сигарету в длинном дамском мундштуке, которая источала легкий аромат. Виктория была очень красива: тонка, нежна и, на удивление, при такой внешности умна и талантлива. Она была искусствоведом, и для своих молодых лет уже весьма известным. В основном она занималась сюрреализмом в живописи. Специализировалась на творчестве Сальвадора Дали в период его союза с группой французских сюрреалистов. Контактировала с западными искусствоведами, часто бывала в Париже и Мадриде. Слишком часто для тех лет. Теперь она работает в крупном американском журнале, является консультантом по европейскому искусству и имеет свой раздел, где в основном пишет про интерьерные новинки.
То, что молодая перспективная Виктория так уронила свою честь искусствоведа, спустившись на низменный обывательский уровень, было вторым ударом для семьи. Первый удар она нанесла родным за год до того, выйдя замуж за ничем не примечательного фермера из штата Техас. Впрочем, фермер оказался не таким уж заурядным — все-таки он не крупный рогатый скот разводил и не картошку выращивал, а содержал ферму племенных жеребцов. Но для Аркадия Петровича — брата Виктории — он так и остался фермером. Мамонов был в ярости и почти два года не разговаривал с сестрой. Та заняла выжидательную позицию.
И не зря — спустя время Аркадий Петрович сильно затосковал и сам поехал в гости, прихватив с собой обеих дочерей для моральной поддержки. Детям и муж тетушки, и ее образ жизни очень понравились. Сэм оказался вполне приличным парнем, симпатичным к тому же. Он крепко стоял на ногах, курил дорогие сигары и вкладывал капиталы в акции перспективных компаний. Словом, был довольно зажиточным американцем. Не миллионером, но все-таки богатым.
Виктория при нем осталась прежней Викторией. Ну, может быть, слегка сменила стиль, стала чуть проще. Словно с нее слетел налет изысканности. Для Аркадия Петровича этого было вполне достаточно, чтобы возненавидеть своего заокеанского деверя. Он его, конечно, признал, но без восторга. Под конец визита, который длился два с половиной дня, он почтил его своим рукопожатием. И не более того. Прощался он с ним все равно сквозь зубы. Так что вполне понятно, почему Сэм не поехал к нему в гости. Он сослался на болезнь какого-то жеребца-трехлетки, которого во что бы то ни стало нужно вылечить до его премьерных бегов. Виктория вынуждена была лететь в Россию одна.
Ее здесь все очень ждали. Вся семья без исключения. Даже Виолин муж, который, по мнению Александры, должен был испытывать некоторую неловкость. Борис, муж сестры, — раньше был преданным и не таким уж бесперспективным поклонником Виктории. Последний год перед своим бегством она будто окончательно остановила на нем свой выбор, но что-то у них не сложилось. Хотя что могло случиться… В общем-то, все сходились во мнении, что Борис Виктории подходит как никто: и экстерьером, и прочим. Что касается внешности, то он был высок, строен. Был до недавнего времени, но теперь довольно прилично распух, особенно в нижней части, и уже не производил впечатления поджарого интеллектуала, а скорее походил на интеллектуала с пухлой задницей, что гораздо менее эстетично. Но в тот год он все еще был хорош собой. Тогда у него даже не намечалось той прогрессирующей лысины, которая теперь захватила весь его затылок. Черты лица Бориса и сейчас остаются привлекательными, хотя определить природу этой привлекательности просто невозможно. Казалось бы, ничего привлекательного нет ни в небольших серых глазах, ни в крупном с мясистым кончиком носе, ни в прямой линии рта, выдающей упертость характера, ни в подбородке, разве что ямочка, разделяющая его на две половинки. Может быть, это и есть изюминка его лица, которая так нравится женщинам.
- Крах по собственному желанию (сборник) - Светлана Алешина - Детектив
- Самолет без нее - Мишель Бюсси - Детектив
- Сверх отпущенного срока - Екатерина Островская - Детектив
- Рискни - Сэм Кэррингтон - Детектив / Триллер
- Пазлы Создателя - Ксения Любимова - Детектив
- Кофе с молоком - Лана Балашина - Детектив
- Принцип домино. Покой - Leo Vollmond - Детектив / Полицейский детектив / Современные любовные романы
- Завещание ведьмы - Валерия Леман - Детектив
- Гелен Аму. Тайга. Пионерлагерь. Книга первая - Ира Зима - Детектив
- Корона Мышки-норушки - Донцова Дарья - Детектив