Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Господи, Господи! Ну что же это такое?! Сначала ты посылаешь мне отличную возможность сунуть голову в петлю, а потом коришь: что это ты натворил?!
Нужно отметить, что лагерная администрация выпустила из виду подобного рода возможность побега. Да и вообще, бежать из этой Тмутаракани, по ее мнению, могло втемяшиться в голову только безнадежному идиоту. В прошлом, в первые годы существования, правда, было совершено два побега, но оба завершились гибелью беглецов в тайге, к тому же бежали с обогатительной фабрики, а не из жилой зоны. Такой исход вконец успокоил администрацию, а заключенные и думать забыли о побегах. Забыли все, кроме Горы и еще одного. Это был некто Миша Филиппов, коренной сибиряк, потомок тех фанатиков, что еще в семнадцатом веке бежали из Центральной Руси от трехперстного знамения и в непроходимых лесах среднеречья Оби и Енисея обрели наконец право креститься двумя перстами. Миша Филиппов в лагере ничем не проявлял своего отношения к старой вере. Собственно говоря, не дело это - посвящать всех в свои интимные беседы с Богом! Об этой стороне его существования никто ничего не знал, а вот внешностью своей и повадками он привлекал к себе всеобщее внимание. Миша родился в приполярной тайге. Уже в пятнадцать лет он был, вроде своего отца, профессиональным охотником, отличным знатоком своего дела и стрелком, молва о нем шла по всему Енисею. В Великую Отечественную ушел добровольцем. Умел он в ту пору лишь расписываться и, понятно, стрелять. Ничего больше. Филиппов был снайпером, брали его в разведку. В один из рейдов в тыл врага он прикрывал своих и был тяжело ранен. Очнулся в немецком госпитале. А дальше все произошло как в анекдоте с кахетинцем, не быстрым разумом. Следователь все приставал к кахетинцу: "Как ты в плен попал, признавайся, так тебя разэтак!" - "Откуда мне знать, гражданин следователь, что сказать? Когда нас здесь загоняли в вагон, дверь закладывал русский, ехали мы, ехали, Бог знает сколько, а когда приехали, вагон открыл немец, выходите, говорит, вы пленные! Поди разберись!" Так и с Филипповым. Очнуться-то он очнулся, да память отшибло начисто, свою фамилию и то вспомнить не мог. Прозвали его раненые Непомнящим, так и сказали немецким врачам. В лазарете он провел больше года. Окреп, бежал, поймали, вернули. Еще несколько месяцев ушло на залечивание ран, полученных во время поимки. За это время гестаповцы трижды к нему наведывались, неизвестно, правда, с какими намерениями - то ли расстрелять, то ли в концлагерь посадить, Бог весть. Госпитальное начальство воспротивилось его выдаче вылечим, а там извольте, расстреливайте. И висела над Филипповым угроза, когда к нему, почти оправившемуся, пришли власовцы и предложили вступить в их армию. Миша предложение принял: чего ради идти под расстрел? Умней окрепнуть на власовских харчах, поднабраться сил, а после - в партизаны. Миша выздоровел настолько, что к нему даже память вернулась, и пришел он во власовскую армию под своей фамилией и под своей же фамилией бежал к партизанам. После освобождения Украины был зачислен в одну из армейских частей. Навоевался вдоволь - и на Западе, и на Востоке. Вернулся домой в пятьдесят первом, снова взялся за охоту, обзавелся семьей и жил себе двадцать восемь лет тихо-мирно в приполярном вотчинном скиту, покуда не вызвали в районный центр. Поехал и не вернулся - врезали пятнадцать лет заключения с отбыванием срока в лагерях особо строгого режима. Хорошо еще, дешево отделался! И вот почему: в ту пору, когда Миша Филиппов в течение полутора лет лечил свое покореженное, израненное тело в немецком госпитале, в тюрьме одного из областных городов Украины с великим тщанием вершил работу палача некто, известный под именем Миши Филиппова. Провидению было угодно, чтобы дата исчезновения палача и дата перехода Миши Филиппова из госпиталя к власовцам совпали. Органы незамедлительно взялись за усердные поиски исчезнувшего палача и, понятно, изучили подноготную всех Филипповых, сколько их было в стране. У Миши взяли показания еще в бытность его на Восточном фронте. Он разъяснил, где находился упомянутые полтора года. Когда поиски палача ни к чему не привели, вспомнили о немецком госпитале... Ни в советских, ни в немецких архивах сведений о госпитале не оказалось; не нашлось в пределах досягаемости следствия ни тамошних врачей, ни начальства; не представилось возможным обнаружить названных Филипповым больных, ни тех, кто переманил Мишу из госпиталя во власовскую армию. И неудивительно - ведь пленных, поменявших вроде Миши Филиппова фамилию, в том немецком госпитале и власовской армии было пруд пруди. А еще и те, кто помер своей смертью дома или на чужбине! А скольких еще перемолола война, кто знает? Словом, Миша не смог доказать факт своего пребывания в немецком госпитале. Зато нашелся человек, раз уже проволочивший срок и повторно посаженный за совершенные во время войны и сокрытые им преступления. Указав на Мишу Филиппова, он подтвердил, что это и есть тот человек, чью фотографию ему предъявляли. Таково было показание единственного живого свидетеля зверств палача и, как подозревал Миша, его сподручного. Во-первых, свидетелю загодя показали фотографию. Во-вторых, преступник, судимый ранее за измену Родине и снова арестованный за совершенные в тот же период и сокрытые преступления, все что угодно подтвердит, лишь бы избежать расстрела. В-третьих, основное правило, во все времена работающее на сыск и следствие: "Закрыть нераскрытое дело". Вот вам и нераскрытое преступление тридцатилетней давности, вот вам и расчудесный Миша Филиппов, который не может доказать свою правоту...
Пятнадцать лет!
Исключения подобного рода существуют - это подтвердит мало-мальски сведущий юрист любой страны. Миша Филиппов был от природы умным человеком, в процессе следствия он понял, что стал жертвой недоразумения и вместо какого-то выродка должен принять позорную смерть, но выхода не видел и смирился, надо полагать, не без участия Бога, которому молился, осеняя себя двуперстным знамением. Приговор - лишение свободы на пятнадцать лет поверг его в недоумение, он ничего не понял, поначалу растерялся, потом опамятовался, и первой его реакцией было безграничное изумление, что удалось избежать расстрела.
Прошло время, прошло и изумление. Миша Филиппов составил исчерпывающий список людей, которые могли бы подтвердить его правоту, и принялся их разыскивать. От пяти лет каждодневного кропотливого труда остались две пухлые папки копий отправленных писем, жалоб, заявлений, полученных ответов и... обманутые надежды. Его афоризм: "Если другие не сумели установить твою правоту - ты должен установить ее сам" - потерпел полный крах; на смену ему пришел второй: "Когда другие не хотят вернуть отнятое у тебя - верни его сам". Миша Филиппов вообще мыслил афоризмами - это ему удавалось. Однажды, когда Гора Мборгали сидел на камне возле своей каптерки, глядя на восток, где солнце, беспомощное и тусклое, льнуло к горизонту, он присел рядом, убедился, что их никто не подслушивает, и выдал еще один афоризм:
– Настоящее дело всегда сопряжено с риском.
– Верно, - отозвался Гора. - Вот Белов. Видишь, в сральню идет. Тоже риск.
– Как?.. - Миша Филиппов несколько растерялся.
– А если доска под ним подломится?
Филиппов улыбнулся и сказал:
– Хочу тебя попросить кое о чем.
– Эта просьба сопряжена с риском?
– Конечно. А вдруг откажешь?
– Говори.
Филиппов некоторое время колебался.
– Мне надо воспользоваться твоей норой. - Он имел в виду инструменталку.
– Как то есть воспользоваться?
– Надо разобрать пол, всего доски три. Ночью придет человек, кое-что оставит в подполе.
– А как он в мою нору проникнет? Они замок вешают.
– Доски с тыльной стены тоже снимем. Потом легонько, для видимости, приколотим на прежнее место. Он их снимет, оставит что надо, а выйдет доски прибьет, как были. Я ему скажу, какие снимать и в самой норе, и сзади, со стены.
– Скажешь?
– Брат ко мне приехал. Свидание дали. Вечером. Я и скажу.
Во время этой беседы Гора не сводил глаз с солнца. Потом поднял голову, пристально посмотрел Филиппову в глаза и спросил:
– Откуда ты знаешь, что со мной такие разговоры разговаривать можно?
– Знаю. Можно.
– Выходит, доверяешь?
– Доверяю.
– Тогда, может, и то скажешь, что он должен тебе оставить?
– Одежду оленьего меха, унты... и кое-что еще.
– А карту? - спросил Гора после довольно долгого молчания.
– Карту, компас, секстант. Я ему список дал в прошлом году... Постой, постой... А тебе зачем знать?
– Пошли разбирать доски, - сказал Гора.
Вошли в инструменталку.
– Столько матерых шпионов, как в этом лагере, нет ни в одном зарубежном государстве. Можно ли так слепо доверять непроверенному человеку? - укоризненно заметил Гора.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер - Современная проза
- Старик и ангел - Александр Кабаков - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Коржик, или Интимная жизнь без начальства - Евгений Некрасов - Современная проза
- Дом на набережной - Юрий Трифонов - Современная проза
- Солнце и кошка - Юрий Герт - Современная проза
- Две строчки времени - Леонид Ржевский - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза