Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересно, что все это в природе человеческой, — и собаки, и кошки, и самый распоследний цветок.
Октябрь
Коты размножаются ночью. Люди же, практически, всегда.
В этом вся разница.
Одно только и есть, что валериана и водка. Где же и искать счастья, если не в забвении?
Когда?
Николай настроил гитару и запел. Гости вздрогнули и сомкнули ряды. Желтая лампочка на сорок ватт светила им в лица.
После ели картошку с сырным салатом и селедкой.
Когда все закончилось, Николай в халате пошел выносить из квартиры мусор.
На улице дуло, сумерки трещали от разрядов близкой грозы.
— Мамочка родная, — подумал он, — разглядывая яркие окна, — когда же я поумнею.
Подруги
— Ну давай будем просто друзьями? — сказала она ему.
— Действительно, — сказал Заболот, — хрен ли нам не подружить теперь?
По воздуху летели паутинки. Тепло было, страсть. Через полгода, в осенние холода, поехал Заболот на базар в город и в мясных рядах столкнулся с нею.
— Привет, — сказал он, — все питаешься?
— Ох, — сказала она и, жалобно выпучив глаза, зарыдала.
В парке под мелким дождиком они из пластмассовых стаканчиков пили водку «Смирнов» со свежей карамелью.
Свою дачу Майские продали зимой, и за отдельную плату Заболот с остервенением забрасывал в крытую машину заснеженные стулья.
Красота
На Псковской дом восемь умерла старуха. Родственники заплакали, забил в барабан оркестр.
Поминать водили в три смены. Значит так. В первую сели те, кто помогал. Дали суп горячий, колбаску, пирожки, сырок.
Вторыми пошли соседи и подруги покойной. Эти сидели дольше, однако уходили не веселясь.
На вечер усадили родственников.
Брат покойницы, седой старик в роговых очках, встал и сказал слово.
— Сестра моя в молодости была красавица. А я вот ее пережил.
Он постоял, подумал, пожевал губами. Рюмка в его руках накренилась было, но он выровнял ее и, оглядев накрытый стол, неожиданно добавил с тоскою:
— Эх ты, красота-красота…
Луна над деревней в час, когда Николай умирал от жажды
Шел сильнейший, даже по нашим временам, снегопад. Он валил, пер просто, я не знаю…
С неба валились глыбы. Бух, трах, ах, ах…
Валило заборы, часовни, деревья. Мужики по избам, дети по лавкам, бабы по окнам.
На избе Николая висела табличка: «Председатель общины».
У распахнутых настежь дверей стоял Николай и сумрачно созерцал снежное наводнение. В недрах дома сидела жена-красавица и читала книги. В доме же кончилась водка.
— Ни луны, ни водки, — горько заметил председатель общины и тихо закрыл за собою дверь.
Чай
Грушенька играла «Рондо каприччиозо» Сен-Санса. Играла не по-девичьи, по-мужски. Ух, блин, как она играла. Скрипочка в ее руках кричала и пела, как ангел, узнавший сомнение. Выпускная комиссия, как спятивший луноход, съежилась в углу и топорщилась очками.
Тяжелые плотные шторы шевелил туман, лезший из окна. Душно, август, еще эти, как их, рододендроны. Серый моросящий воздух налип на окна…
* * *
Профессор Бершадский Генрих Эммануилович был уже слишком стар для подобных стрессов. От игры этой молодой и красивой женщины ему стало страшновато и тоскливо. Будто смерть увидел.
Едва дожив до тишины, он встал и, не прощаясь, ушел из класса, из консерватории. Тихо поблескивая очками, перешел бульвар и пешком взобрался на пятый этаж. Отдышавшись, открыл дверь и, войдя в прихожую, внезапно заплакал. Плакал он, чуть постанывая, указательным пальцем утирал слезы.
Успокоившись, делал чай. Потом пил его, глядя в окно на липы и каштаны вечереющего бульвара.
Чай, в общем-то, чрезвычайно тонизирует. Его профессору возили из заграницы.
* * *
Серый моросящий воздух налип на окна.
Среди избранной публики сидел Влас. Дикими глазами смотрел он вокруг. Если бы кто шевельнулся во время этого рондо, Влас бы подошел к нему и молча оторвал голову. На счастье, все сидели недвижимо. Только в самом конце, не дослушав семнадцатой доли секунды еще звучавшей музыки, быстро поднялся и бесшумно истек из залы седой мрачный старик в истертом от времени костюме.
Влас было расстроился, но Грушенька смотрела счастливыми глазами на своего лоховатого избранника, млела от волнения и глухоты, и это искупало все мелкие недочеты мироздания.
Дома Влас и Грушенька объелись мороженого и безе, что, кстати, было совершенно напрасно. К вечеру у ней началась лихорадка, которую не удалось успокоить ни доктору, вызванному назавтра, ни чаю с малиной, пахнущему на весь дом.
* * *
Серый моросящий воздух налип на окна.
Лет так двадцать тому Грушенька, еще не носившая тонких золотых серег и красной итальянской блузки с кружавчиками, ехала с мамой через Дон на поезде. Вообще, где там был Дон, Грушенька так и не поняла. Везде шли водные широкие рукава, от горизонта до горизонта там и сям были какие-то странноватые поселенья. Особенно же ей запомнился внизу, где-то под, между каким-то и каким-то берегом, грандиозный и неясный полуразрушенный мост.
Поезд шел высоко над Доном сначала по насыпи, потом по мосту, которого, конечно, видно не было, потому что он был новенький и сильный тут, прямо под ногами. Тот, старый, умирающий остов висел глубоко внизу между каким-то и каким-то берегом. В его разломе было застывшее движение опустившегося на колени человека. В его умирании было что-то такое, чего нет во всех, блин, самых распрекрасных мостах.
Все это схватилось в ее душе разом, вмиг.
Потом все пропало. Потом и Дон проехали.
Больше ничего в той поездке и не было. Только звенели ложки в стаканах чая, аккомпанируя мельканию станций и городов.
Казаки
Смелость нужна всем. Вот, например, у Николая она была. Взять свечу и пойти в оплывший от осени лес нелегко. К тому же и просто страшно. А волки, скажем? Или, допустим, сила нечистая?
Так что не скажите. На это в душе философию иметь надобно. А тут в лес, ночью, в первые, притихшие перед основательной непогодой ноябрьские часы.
Не знаю как Вы, я пошел бы вряд ли.
Свеча, она что? Огонек, и вся недолга. Горит, горит — потух. Фу — на него ветер, и потух. Тут вся слепь и выморочь в глаза набьется. Руки спички по карманам ищут, чтобы, значит, зажечь. Да поди ж ты!
Очень легко и голову разбить, если в случайный овраг скатишься.
Я знаю случаи, когда человек на ровном месте шел и умирал. Потом все говорили, что судьба.
Про альпинистов, врать не буду, не знаю ничего. Это их дело.
А Николай, как стемнело, встал тихонько, чтоб жену не разбудить, оделся, взял свечу, початый
- Когда уходит печаль - Екатерина Береславцева - Путешествия и география / Русская классическая проза / Современные любовные романы
- Ученые разговоры - Иннокентий Омулевский - Русская классическая проза
- Последний суд - Вадим Шефнер - Русская классическая проза
- Явление - Александр Степанович Попков - Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Стрим - Иван Валерьевич Шипнигов - Русская классическая проза / Юмористическая проза
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов - Поэзия / Публицистика / Русская классическая проза
- Кровавый пуф. Книга 2. Две силы - Всеволод Крестовский - Русская классическая проза
- Михoля - Александр Игоревич Грянко - Путешествия и география / Русская классическая проза
- Точка невозврата - Николай Валентинович Куценко - Русская классическая проза