Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А может, и самим Собакиным стану!
И совсем не к месту, сказал странное:
– Судьба, знаете, роли, словом, театр жизни…
– Так, это Вы… с Вами я должен заключить контракт.
Враз осевшим голосом спросил Никодим Филиппович.
– Может и со мной, а может, и нет. С контрактом ты, погоди, ты жаловаться хотел. Это любопытно.
Он посмотрел в лицо Отченашенко и раздумчиво произнес, растягивая слоги:
– Давно не слышал, как жалуются.
– Ну, это я так, понимаете ли… Дорога, то да сё…
Начал оправдываться Никодим Филиппович, ужасаясь от мысли, что вот, снова попал в дурацкое положение.
– Значит, жаловаться не будем?
Незнакомец почесал лохматую, видимо ни когда не видевшую ножниц парикмахера голову, почесал аппетитно, запустив в неё обе руки, и чесал с каким-то остервенением, а потом выдохнул с явным облегчением:
– Блохи, будь они прокляты! Так, что? Жаловаться не хочешь?
И, выждав паузу, заметил:
– А жаль. Сегодня самое подходящее время для жалоб. Понимаешь ли, люди все время жалуются в неподходящее время! Вот ты, специалист, рассуди; от чего это людям приходит в голову жаловаться в неподходящее время, а когда нужно – хоть бы одна-единственная жалоба?!
Отченашенко молчал, не зная, что ответить и самое главное – как нужно ответить. Незнакомец нагнулся и вытащил из под сидения баул, и, обернувшись к Никодиму Филипповичу, сказал:
– Ну, коли жаловаться не хочешь и ответа не знаешь, то хоть пить-то можешь?
Неожиданно для Отченашенко, сидение, рядом с водителем, резко откинулось назад и ему еще раз зашибло руку. Откинутое сидение образовало нечто похожее на стол. Водитель, он же, как оказалось – Дурдынин, стал извлекать из баула снедь. Это были копченые колбасы, стеклянные баночки с красной икрой, резанный на ломти черный и сдобный хлеб, какие-то соления, шмат сала обильно нашпигованного чесноком и в довершении всего литровая бутылка водки.
Запах снеди перебил запах бензина и масла в салоне, и даже погребной запах, идущий от Дурдынина. Голова Никодима Филипповича пошла кругом. Он походил на рыбу только что выброшенную на росную траву, вот только трепыхаться негде было – сидел придавленный откидным столом с одной стороны, а с другой, коваными углами подпирал его отцовский чемодан.
Дурдынин достал два граненных стакана и наполнил их водкой под самый ободок, а затем, приподняв стакан, сказал, обращаясь к Отченашенко:
– Бери и давай вздрогнем по случаю.
Отченашенко механически потянулся к стакану и спросил:
– По какому случаю?
Дурдынин улыбнулся краешком губ и ответил:
– Случай он и есть случай, поскольку никакой! Ежели бы, был какой случай, то и имя бы, имел. Эх ты, голова!
Никодим Филиппович держал в одной руке стакан, а в другой ломоть копченой колбасы, истекающей соком, невиданной ранее толщины, похожей на масленый блин и не знал, что делать? То ли вначале откусить и проглотить колбасу, а потом выпить, то ли вначале выпить, а потом приняться за колбасу и прочую снедь, но рука державшая колбасу сама решила за его и он, не заметил, как весь ломоть оказался на языке и, почти не жёваный, скользнул в желудок.
Оказалось, что Дурдынин внимательно смотрел за ним:
– Вот, оно как! – Удивленным голосом сказал Дурдынин. Отченашенко не понял, то ли он, этим; «вот оно как!» одобряет, то ли осуждает его. Второй ломоть колбасы, так же, самостоятельно, без содействия мыслительного процесса Никодима Филипповича, оказался во рту, только теперь зубы и десна получили причитающую им часть наслаждения от сока и специй, этого чуда кулинарного искусства.
– Вот, оно как! – Еще более удивленным голосом произнес Дурдынин во второй раз и залпом осушил свой стакан и тут только Отченашенко понял, что и он держит в руках такой же стакан с водкой. Никодим Филиппович поднес его к губам с намерением так же, как Дурдынин опрокинуть его в себя. Водка была теплая и оттого пахла, и ему сделалось дурно от её запаха. Затошнило. Он схватился за ручку дверцы, едва успев поставить стакан на сидение, и кубарем выскочил из машины. В спазмах рвоты он не услышал, как взревел мотор, и машина ушла во всё ту же белесытую мглу, в которую рвало Отченашенко. Когда немного полегчало, и Никодим Филиппович стал способен воспринимать окружающее, он понял, что его бросили невесть где, посреди дороги. Обида захлестнула его.
– За что! За что!?
Гудело в его голове, словно в Бухенвальдском колоколе и это «за что?!» вдруг вырвалось из его горла и обернулось рыданиями.
Он сел на сырую и мокрую землю, обхватил руками голову и стал раскачиваться из стороны в сторону, как китайский болванчик, всхлипывая от переполнявшей его обиды. Вскоре он впал в какое-то странное оцепенение, похожее на полудрему. И ему привиделось детство и он на руках мамы и та, утирает его зареванное лицо такой мягкой и нежной ладонью, какой не гладила его ни одна из женщин. Он хотел умереть, но умереть так, чтобы все видеть и слышать, и самое главное, слышать, как будут говорить о нем добрые слова, которых так не доставало ему при жизни. Добрые, потому что всегда на похоронах говорят добрые слова, кого бы ни хоронили – это, он знал точно. Так заведено, так принято и почему бы, ни сказать доброе слово, об Отченашенко? О мужчине сорока двух лет, от которого три года тому назад ушла жена. Да, он не сделал ни чего хорошего, но ведь и плохого не сделал же? Так за что его так треплет жизнь? Нет, он вполне заслуживал доброго посмертного слова.
Глава вторая. Девочка Алена
Так думал Никодим Филиппович в эти трагические для его минуты и вдруг ему послышался детский голос:
– Дядя, Вы чего плачете?
Он оторвал ладони от лица и поглядел прямо перед собой; взгляд его упёрся в красные боты, затем скользнул по трикотажным чулкам, смятым на коленях, по полиэтиленовой, в красный горошек накидке и остановился на курносом в веснушках личике. Именно, – личике, поскольку от лица девчушки исходило такое ангельское участие, что Отченашенко чуть снова не зарыдал и только сознание того, что перед ним стоит девчушка лет десяти, удержало его от повторных слез. Отченашенко встал на ноги и, ни нашел, ни чего лучшего, как спросить:
– Ты кто?
– Алена. А Вы чего на мокрой земле сидите и ревете? Спросила девчушка тоном школьной воспитательницы.
– Я, Алена, не реву, я потерялся. Здесь только что была машина, и вот меня оставили одного.
Отченашенко развел руками, словно хотел показать ей: «вот видишь, как оно получилось, была машина, и нет её».
Подсознанием он понимал, насколько глупо выглядит, но никак не мог справиться с собой и с обидой, нанесенной ему человеком, который сам же его вызвал в это, по всему видно, гиблое место.
– Это Дурдынин подшутил, – ответила девчушка и пояснила, – он у нас известный шутник. Его, когда оживляют, он обязательно что-нибудь такое отмочит, а так он безвредный. А почему Вы стоите на дороге?
– Я не знаю куда идти. – Сказал Отченашенко, – я ни чего не вижу в этой мгле.
– Вы, наверное, специалист, которого мы все ждем?
Спросила девчушка, с явным любопытством разглядывая Отченашенко. И того вдруг кольнуло, в самое сердце и кольнуло:
– Как оживляют? – Спросил Никодим Филиппович.
– Да обыкновенно, – ответила девчушка, словно и на самом деле оживлять людей, по крайней мере здесь, было обыкновенным делом.
– Училка говорила – это дело техники и парапсихологии. – Последнее слово она произнесла по слогам.
– А дед говорит – это чертовщина и не верит, что его оживляют. Вы, дяденька, специалист по трещинам, которого мы все ждем?
Повторила свой вопрос девчушка, словно и на самом деле вопрос об оживлении Дурдынина был пустяковым вопросом, или, по крайней мере, куда менее важным, чем сам Отченашенко.
– Да, специалист, девочка, только вот не уверен, что меня ждут. С ноткой, естественной в таких обстоятельствах, горечи, ответил Никодим Филиппович.
– Ждут, ждут! Еще как ждут! Мне дедушка сказал, что вот приедет специалист по «трещинам» и спасет «гору». Даже в газете об этом печатали, мне дедуля говорил. Только чё же её спасать, если трещина объявилась?
Девчонка была легка на язык и продолжала тараторить:
– Нам училка сказала, что это все «прогресс» и «эволюция», а те, кто хочет спасать – отсталые люди, как мой дедушка. Воота! Но она зря так говорит, мой дедушка вовсе не отсталый, а «переведенный», но ведь это ничего? Правда? Что «переведенный»?
Отченашенко, разумеется, не понял, откуда и зачем перевели её дедушку и каким образом «перевели». Что это вообще означает: «оживление» и «переведенный», но упоминание «горы» пробудило в нем профессиональный интерес.
– Какую, «гору» спасать? – Недоуменно переспросил Отченашенко, пропустив непонятное.
– Ну, что под нами, а что на поверхности то называется «на-гора», разве Вы не знаете?
– Да, да, конечно… – Отченашенко совершенно растерялся, к тому же холодная влага медленно стекала по ягодицам и уже добралась подкалена.
- Святая Земля. Путешествие по библейским местам - Генри Мортон - Путешествия и география
- Один на реке - Роман Шкловский - Путешествия и география
- Брачные игры каннибалов - Дж. Троост - Путешествия и география
- Окуневский иван-чай. Сохранение парадигмы человечества - Василий Евгеньевич Яковлев - Космическая фантастика / Любовно-фантастические романы / Путешествия и география
- Напиши обо мне песню. Ту, что с красивой лирикой - Алена Никифорова - Биографии и Мемуары / Прочие приключения / Путешествия и география
- Два путешествия в Иерусалим в 1830–1831 и 1861 годах - Елена Румановская - Путешествия и география
- Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука - Джиованни дель Плано Карпини - Путешествия и география
- Гончие Бафута. Зоопарк в моем багаже - Джеральд Даррелл - Природа и животные / Путешествия и география
- Велосипедный поход на озеро Чаек - Алексей Савватеев - Путешествия и география
- Путешествия по Китаю и Монголии. Путешествие в Кашгарию и Куньлунь - Михаил Певцов - Путешествия и география