Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молчание. Вольф встает.
Вольф (Давиду). У тебя – кровь… Возьми платок – вытри.
Давид. Черт проклятый!
Вольф. Это отец?
Давид (сквозь слезы). Отец, отец… Убить его надо к черту, и все!
Вольф (спокойно). Ну что ж, убить – это правильно.
Давид. Что?
Вольф. Я говорю, что это ты правильно придумал – убить. А пистолет или ножик у тебя есть?
Давид (растерянно). Нет…
Вольф. Чем же ты его убьешь? Впрочем, пожалуй, ты прав – мальчик из Тульчина может обойтись без ножика и без пистолета. Мальчик из Тульчина должен убивать папу так: нужно взять обыкновенную пустую бутылку и насыпать в нее вишневых косточек, И вот когда папа возвращается с работы домой и садится к столу ужинать, ты должен подойти к нему сзади и ударить его бутылкой…
Давид (испуганно, не отрывая взгляда от лица Вольфа). Что вы говорите?
Вольф (резко). А ты что говоришь?! Глупости болтаешь – убить, убить… Умный мальчик, а болтаешь глупости! Садись-ка, братец, лучше сюда – рядом. Вот так. Ты помнишь меня?
Давид. Да. Вы – дядя Мейер.
Вольф (кивнул). Правильно! (Помолчав.) Вот и все. Как будто я и не уезжал никуда. Все как прежде, – вечер, мы сидим с тобой рядом, и я рассказываю тебе сказку…
Темнеет. Протяжно кричит за окном женщина: «Се-реньку-у-у!..»
Давид. Опять Сережку Соколова мать ищет.
Вольф (усмехнулся). Ты знаешь, сколько лет кричит эта женщина? На моей памяти она кричит уже сорок с лишним лет! Ищет своего Сереньку, Петьку, Мишку…
Снова на пороге появляется Старуха Гуревич.
Старуха Гуревич. Я за вами. Вы готовы? А где Абрам?
Вольф. Его вызвали на склад. Он скоро придет.
Старуха Гуревич (после паузы). Вот что, Мейер, как старые друзья… Я же сразу поняла, что при Абраме вы не хотите всего говорить! Помилуй бог, я ничего не имею против него, по ведь это же всем известно, какой у него язык, когда он напьется… Вы затеваете большое дело, да?
Вольф. Нет.
Старуха Гуревич (не слушая Вольфа, задумчиво). Может быть, я делаю глупость, что еду в Москву? Так всегда – это еще говорил мой папа, – когда евреи становятся прапорщиками, так перестают отдавать честь! Мы уезжаем в Москву, а вы начинаете здесь большое дело…
Вольф. Я же вам говорю – нет!
Старуха Гуревич. Толкуйте! Что я, маленькая?! (Прищелкнула пальцами.) Ладно, пошли. Все ждут вас. К нам все-таки не каждый день приезжают гости из Палестины.
Вольф. Сейчас я приду. Еще десять минут.
Старуха Гуревич. Мы ждем. (Уходит.)
Молчание.
Вольф (негромко, без улыбки). Завтра с утра по всей Рыбаковой балке будут говорить о том, что Мейер Вольф собирается рыть нефтяные скважины, или продавать пальмы, или промывать золотой песок… Что-нибудь в этом роде.
Давид. А разве нет?
Вольф. Нет.
Давид (разочарованно). А зачем же вы приехали?
Вольф. Я приехал домой. Я просто приехал домой. Неужели это так непонятно?
Давид. А в вашей квартире Сычевы теперь живут.
Вольф (заходил по комнате). Чепуха! Найдем где жить. Не в комнате счастье. Я уехал с маленьким чемоданом и вернулся с маленьким чемоданом. И этот костюм, который на мне, – это мой единственный костюм. И никакие квитанции на получение груза не лежат у меня в кармане! (Остановился.) Когда я был таким, как ты, Давид, мой отец торговал перчатками, сумками, пуговицами, поясами. Мы ездили с ним в Польшу, в Галицию, на Украину… Тысячи тысяч местечек. И в каждом местечке новое горе, новые заботы и старый разговор: «В будущем году, в Иерусалиме». И в каждом местечке имелся свой праведник, который на старости лет отправлялся умирать на Святую землю. «Четыре шага по Святой земле – и вы очиститесь от всех земных грехов» – так было обещано в старых книгах! И вот с той норы всю жизнь я мечтал накопить денег и поехать туда – в Иерусалим…
Давид. Так оно и вышло…
Вольф (покачал головой). Нет, милый, совсем не так. Оказалось, что Стена Плача – это просто грязная старая стена. И что приехал я не на родину, а в чужую страну, где можно только плакать и умирать. И что люди там – чужие мне люди! Что мне Сион и что Сиону переплетчик Вольф из русского города Тульчина?! Ты понимаешь меня?
Давид. Не очень.
Вольф (улыбнулся). Ну и хорошо. Тебе и не нужно этого понимать! (Вздохнул.) Да-а, а небо там действительно очень синее. И песок очень желтый. И по вечерам все плачут и молятся. А я, видишь ли, привык, чтобы в тот час, перед сном, когда я кончил работу, вымыл руки и сел у окна, я привык слышать, как женщина зовет своего Сереньку, а мальчишки играют в казаки-разбойники, а где-нибудь идут девушки и поют песню… И вот тогда снова я взял в руки свой чемодан…
Бьют часы.
Давид. Половина десятого.
Вольф. Ладно, я пойду. Скажешь папе, что я у Гуревичей.
Давид. Да.
Вольф. Будь умником, Давид.
Давид. Да.
Вольф встал, пошел к двери, обернулся. Говорит медленно, с растерянной и странной улыбкой.
Вольф. Самое нелепое… Вот – я вернулся домой… Прошло каких-нибудь полтора часа, и мне уже начинает казаться, что, может быть, я снова ошибся, а? Может быть, я был совсем не в том Иерусалиме и видел не ту Стену Плача?! (Махнул рукой.) Ну да, впрочем, этого ты уж и вовсе не поймешь! Спокойной ночи, Давид! (Уходит.)
Тишина. Давид отломил ломоть хлеба, густо посыпал солью. Уселся на стол, жует. В окне появляются две головы – темная и светлая, две смеющиеся рожицы. Это – Танька и Хана.
Танька. Маугли, братец! Доброй охоты! Мы одной крови: ты и я!
Хана. Додька!
Танька. Месяц скрылся за тучи… Доброй охоты, братец! Мы одной крови: ты и я!
Давид (грубо). Чего надо?
Танька. Играть выйдешь?
Давид. Нет.
Танька. Почему?
Давид. Потому что… Одним словом, это мое дело – почему!
Танька. Что ешь?
Давид. Хлеб.
Танька. С чем? С вареньем?
Давид. Нет. Просто хлеб с солью.
Танька. Тю! А у нас сегодня мать пироги с капустой пекла. Я вот такущих четыре куска съела!
Давид. Я не люблю пирогов с капустой.
Танька (иронически). Черный хлеб вкуснее?
Давид. Да.
Танька. Нарочно говоришь? Ты пойдешь с нами в Маугли играть?
Давид. Нет, не пойду.
Танька. А в Буденного?
Давид. И в Буденного не пойду!
Танька (наконец обиделась). Ну и не надо, подумаешь. Мы Вовку Павлова позовем. Он и как тигр Шерхан умеет рычать, и лает, и все!
Давид. Вот и валяй. Зови Вовку Павлова.
Танька. И позову!
Давид. Зови, зови.
Танька (чуть не плача). И позову! (Исчезает.)
Давид. Танька!
Хана. Она убежала уже.
Давид (после паузы). Ну и пусть!
Xана. А я к тебе прощаться пришла. Мы ведь завтра рано уедем – ты еще спать будешь.
Давид. Вы – почтовым, восемьдесят третьим?
Хана. Да.
Давид. Плохой поезд! Что ж, до свиданья, Хана.
Хана (протянула нараспев). До сви-данья! Ты так говоришь, как будто мы через неделю опять встретимся. А мы, может, и не встретимся никогда больше.
Давид. Встретимся. Я тоже в Москву приеду – учиться. В консерваторию. Кончу школу и приеду.
Хана. Правда?! (Задумчиво улыбнулась.) Ты приедешь, а я тебя встречу… Ты мне письмо пришли, ладно? И я тебя встречу. Запиши мой адрес.
Давид. Говори, я запомню.
Хана (торжественно). Москва, Матросская тишина, дом десять, квартира пять. Гуревичу, для Ханы. Повтори.
Давид. Москва, Матросская тишина… Погоди, а что такое – Матросская тишина?
Xана. Не знаю. Улица, наверное.
Давид (повторил, с интересом прислушиваясь к звучанию слов). Матросская тишина! Здорово! Ведь вот – не назовут у нас так… Только это, конечно, не улица. Это гавань, понимаешь? Кладбище кораблей. Там стоят всякие шхуны, парусники.
Xана. В Москве же нет моря.
Давид. Ну – река. Это все равно, чудачка. И там, понимаешь, стоят всякие шхуны, парусники, а на берегу, в маленьких домиках, живут старые моряки. Такие моряки, которые уже не плавают, а только вспоминают…
- Игра снов - Август Юхан Стриндберг - Драматургия
- Двенадцать месяцев - Самуил Маршак - Драматургия
- Собачья жизнь - Сергей Могилевцев - Драматургия
- Трагедия. Комедия (сборник) - Борис Акунин - Драматургия
- Полное собрание сочинений. Том 2. Повести. Рассказы. Драмы - Август Стриндберг - Драматургия
- Оборотни в повязках. Пьеса в одиннадцати действиях с оптимистическим финалом - Влад Костромин - Драматургия
- Сталкер - Аркадий и Борис Стругацкие - Драматургия
- История успеха - Давид Павельев - Драматургия
- Человек из Голливуда - Квентин Тарантино - Драматургия
- Досыть - Сергей Николаевич Зеньков - Драматургия / О войне / Русская классическая проза