Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дома здесь были высокие и еще хранили печать былого величия, хотя во многих из них не осталось ничего, кроме пауков и пыли. По ночам на улице слышался стук клинков и крики гуляк, кочующих из таверны в таверну. Там, где когда-то был чинный порядок, воцарился пьяный и грубый разгул. Но именно здесь Давид нашел себе кров, доступный его тощему кошельку. Свет солнца и свет свечи заставал его за пером и бумагой.
Однажды после полудня он возвращался из фуражирской вылазки с хлебом, творогом и бутылкой дешевого вина. Поднимаясь по мрачной лестнице, он столкнулся – точнее сказать, наткнулся на нее, так как она неподвижно стояла на ступеньке, – с молодой женщиной такой красоты, какую не рисовало даже пылкое воображение поэта. Под ее длинным темным распахнутым плащом виднелось роскошное платье. В глазах отражались малейшие оттенки мысли. Они казались то круглыми и наивными, как у ребенка, то длинными и влекущими, как у цыганки. Приподняв одной рукой подол платья, она приоткрыла маленькую туфельку на высоком каблучке и с развязавшимися лентами. Как она была божественна! Ей не пристало гнуть спину, она была рождена, чтобы ласкать собой глаз и повелевать!
Быть может, она заметила приближение Давида и ждала его помощи.
О! Она просит мсье извинить ее, она заняла собой всю лестницу! Но эта туфелька… такая противная! Ну что с ней поделаешь! Все время развязывается. О, если бы мсье был так любезен!..
Пальцы поэта дрожали, когда он завязывал непослушные ленты. Он почуял опасность и хотел бежать, но глаза у нее стали длинные и влекущие, как у цыганки, и удержали его. Он прислонился к перилам, сжимая в руках бутылку кислого вина.
– Вы были так добры, – улыбаясь, сказала она. – Мсье, вероятно, живет в этом доме?
– Да, сударыня. Да… в этом доме, сударыня.
– Вероятно, на третьем этаже?
– Нет, сударыня, выше.
Женщина чуть раздраженно пошевелила пальцами.
– Простите. Это был нескромный вопрос. Надеюсь, мсье извинит меня? Совершенно неприлично было спрашивать, где вы живете.
– Что вы, сударыня. Я живу…
– Нет, нет, нет; не говорите. Теперь я вижу, что допустила ошибку. Но что я могу поделать: меня влечет к себе этот дом и все, что с ним связано. Когда-то он был моим домом. Я часто прихожу сюда, чтобы помечтать о тех счастливых днях. Пусть это будет мне оправданием.
– Вам нет нужды оправдываться… позвольте мне сказать вам, – запинаясь, проговорил поэт. – Я живу на самом верху, в маленькой комнате, там, где кончается лестница.
– Окном на улицу?
– Нет, сударыня, во двор.
Послышалось что-то похожее на вздох облегчения.
– Не буду вас больше задерживать, мсье, – сказала она, и глаза у нее были круглые и наивные. – Присматривайте получше за моим домом. Увы! Он мой только в воспоминаниях. Прощайте, благодарю вас за вашу любезность.
Она ушла, оставив за собой память о своей улыбке и тонкий запах духов.
Давид поднялся по лестнице как во сне. Сон прошел, но улыбка и запах духов преследовали его и не давали ему покоя. Образ незнакомки вдохновил его на элегии о чарующих глазках, песни о любви с первого взгляда, оды о дивном локоне и сонеты о туфельке на маленькой ножке.
Видно, он был истинным поэтом, потому что Ивонна оказалась забыта. Нежная красота пленила его своей свежестью и изяществом. Тонкий аромат, исходивший от нее, будил в нем еще не испытанные чувства.
Однажды вечером трое людей собрались за столом в комнате на третьем этаже того же дома. Три стула, стол и свеча на нем составляли всю обстановку. Один из троих был громадный мужчина, одетый в черное. Вид у него был высокомерный. Кончики его вздернутых усов почти касались глаз, смотревших с презрительной усмешкой. Напротив него сидела дама, молодая и прелестная; ее глаза, которые могли быть то круглыми и наивными, как у ребенка, то длинными и влекущими, как у цыганки, горели теперь честолюбием, как у любого заговорщика. Третий был человек дела, смелый и нетерпеливый вояка, дышащий огнем и сталью. Дама и великан в черном называли его капитаном Деролем.
Капитан ударил кулаком по столу и сказал, сдерживая ярость:
– Сегодня ночью! Когда он поедет к полуночной мессе. Мне надоели бессмысленные заговоры. Довольно с меня условных знаков, шифров, тайных сборищ и прочей ерунды. Будем честными изменниками. Если Франция должна быть избавлена от него, убьем его открыто, не загоняя в ловушки и западни. Сегодня ночью, вот мое слово. И я подкреплю его делом. Я убью его собственной рукой. Сегодня ночью, когда он поедет к мессе.
Дама нежно посмотрела на капитана. Женщина, даже став заговорщицей, преклоняется перед безрассудной отвагой. Мужчина в черном подкрутил кончики усов и сказал зычным голосом, смягченным светским воспитанием:
– Дорогой капитан, на этот раз я согласен с вами. Ждать больше нечего. Среди дворцовой стражи достаточно преданных нам людей, можно действовать смело.
– Сегодня ночью, – повторил капитан Дероль, снова ударив кулаком по столу. – Вы слышали, что я сказал, маркиз: я убью его собственной рукой.
– В таком случае, – тихо сказал маркиз, – остается решить один вопрос. Надо известить наших сторонников во дворце и сообщить им условный знак. Самые верные нам люди должны сопровождать королевскую карету. Но кто сейчас сумеет пробраться к южным воротам? Их охраняет Рибу: стоит доставить ему наше письмо, и успех обеспечен.
– Я перешлю письмо, – сказала дама.
– Вы, графиня? – спросил маркиз, поднимая брови. – Ваша преданность велика, мы это знаем, но…
– Послушайте! – воскликнула дама, вставая и опираясь рукою о стол. – В мансарде этого дома живет юноша из деревни, бесхитростный, кроткий, как овцы, которых он пас. Несколько раз я встречала его на лестнице. Опасаясь, не живет ли он рядом с комнатой, в которой мы обычно встречаемся, я заговорила с ним. Стоит мне захотеть, и он в моих руках. Он пишет стихи у себя в мансарде и, кажется, мечтает обо мне. Он исполнит любое мое желание. Письмо во дворец доставит он.
Маркиз встал со стула и поклонился.
– Вы не дали мне закончить фразу, графиня, – проговорил он. – Я хотел сказать: ваша преданность велика, но ей не сравниться с вашим умом и очарованием.
В то время как заговорщики вели эту беседу, Давид отделывал стихи, посвященные его amourette d’escalier.[4] Он услыхал робкий стук в дверь, и сердце его сильно забилось. Открыв дверь, он увидел перед собой незнакомку. Она тяжело дышала, будто спасалась от преследования, а глаза у нее были круглые и наивные, как у ребенка.
– Мсье, – прошептала она, – меня постигло несчастье. Вы кажетесь мне добрым и отзывчивым, и мне не к кому больше обратиться за помощью. Ах, как я бежала, на улицах много повес, они пристают, не дают проходу! Мсье, моя мать умирает. Мой дядя – капитан королевской стражи. Надо, чтобы кто-нибудь немедленно известил его. Могу я надеяться…
– Мадемуазель! – перебил Давид, и глаза его горели желанием оказать ей услугу. – Ваши надежды будут моими крыльями. Скажите, как мне найти его.
Дама вложила ему в руку запечатанное письмо.
– Ступайте к южным воротам, – помните, к южным, – и скажите страже: «Сокол вылетел из гнезда». Вас пропустят, а вы подойдете к южному входу во дворец. Повторите те же слова и отдайте письмо тому человеку, который ответит: «Пусть ударит, когда захочет». Это пароль, мсье, доверенный мне моим дядей; в стране неспокойно, заговорщики посягают на жизнь короля, и потому с наступлением ночи без пароля никого не подпускают и близко ко дворцу. Если можете, мсье, доставьте ему это письмо, чтобы моя мать смогла увидеть его, прежде чем навеки закроются ее глаза.
– Я отнесу письмо! – с жаром сказал Давид. – Но могу ли я допустить, чтобы вы одна возвращались домой в такой поздний час? Я…
– Нет, нет, спешите! Драгоценна каждая секунда. Когда-нибудь, – продолжала она, и глаза у нее стали длинные и влекущие, как у цыганки, – я постараюсь отблагодарить вас за вашу доброту.
Поэт спрятал письмо на груди и, перепрыгивая через ступеньки, побежал вниз по лестнице. Когда он исчез, дама вернулась в комнату на третьем этаже.
Маркиз вопросительно поднял брови.
– Побежал, – ответила она, – он такой же глупый и быстроногий, как его овцы.
Стол снова вздрогнул от удара кулака капитана Дероля.
– Сто тысяч дьяволов, – крикнул он. – Я забыл свои пистолеты! Я не могу положиться на чужие!
– Возьмите этот, – сказал маркиз, вытаскивая из-под плаща огромный блестящий пистолет, украшенный серебряной чеканкой. – Вернее быть не может. Но будьте осторожны, на нем мой герб, а я на подозрении. Ну, пора. За эту ночь мне надо далеко отъехать от Парижа. С рассветом я должен появиться у себя в замке. Милая графиня, мы готовы следовать за вами.
Маркиз задул свечу. Дама, закутанная в плащ, и оба господина осторожно сошли вниз и смешались с прохожими на узких тротуарах улицы Конти.
Давид спешил. У южных ворот королевского парка к его груди приставили острую алебарду, но он отстранил ее словами: «Сокол вылетел из гнезда».
- Зеленые глаза (пер. А. Акопян) - Густаво Беккер - Классическая проза
- Золотой браслет - Густаво Беккер - Классическая проза
- Обещание - Густаво Беккер - Классическая проза
- Том 2. Тайна семьи Фронтенак. Дорога в никуда. Фарисейка - Франсуа Шарль Мориак - Классическая проза
- Господин Бержере в Париже - Анатоль Франс - Классическая проза
- Роза (пер. Ганзен) - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Сиденья для королей - О. Генри - Классическая проза
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Онича - Жан-Мари Гюстав Леклезио - Классическая проза
- На помощь, друг! - О.Генри - Классическая проза