Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Родители настолько обожали Джослин, что не могли видеть ее несчастной. Ей никогда не рассказывали истории с печальным концом. Она ничего не знала о ДДТ и фашистах. На время Карибского кризиса ее оставили дома: в школе Джослин узнала бы, что у нас есть враги.
«Нам, чиппева, выпало рассказать ей о коммунистах, — говорила Сильвия. — И растлении малолетних. О Холокосте. Маньяках-убийцах. О месячных. О сбежавших психах с крючьями вместо рук. Об атомной бомбе. О том, куда делись настоящие чиппева.
Понятно, что мы сами ни в чем не разбирались. Скормили ей столько чепухи. Но то, что ей говорили дома, было еще дальше от истины. И она поражала нас своей храбростью.
Все рухнуло в тот день, когда нас заставили искать дорогу до лагеря. Ей пришла в голову параноидальная мысль: будто пока мы тут бродим с компасом, все собирают вещи и уезжают. Доберемся до хижины, столовой и уборных, а никого нет. Будто там пыль и паутина, трухлявые половицы. Будто лагерь уже сто лет как забросили. Может, мы пересказали ей слишком много эпизодов "Сумеречной зоны".
Но что удивительно: в последний день за ней приехали родители и по дороге домой сообщили, что летом развелись. Для этого ее, собственно, и отправили в лагерь. Совместно катались к ней по воскресеньям с комиксами — а друг друга на дух не выносили. Целый месяц, пока Джослин не было, ее отец жил в отеле в Сан-Франциско. "Хожу есть в гостиничный ресторан, — сказал он. — Спускаюсь вниз к завтраку и заказываю все, что душе угодно". По его тону, говорила Джослин, можно было подумать, будто он уехал исключительно ради шикарной ресторанной кухни. Ее словно променяли на яйца-пашот».
Через несколько лет он как-то позвонил и сказал, что у него легкий грипп. Пусть его солнышко не беспокоится. Есть билеты на бейсбол, только он, наверное, не сможет пойти, придется в другой раз. Вперед, «Гиганты»! Грипп оказался инфарктом. По пути в больницу он умер.
«Ничего странного, что она выросла такой командиршей», — говорила Сильвия. С любовью. Джослин и Сильвия были лучшими подругами больше сорока лет.
— Мистер Найтли и любовь несовместимы, — ответила Аллегра. У нее было очень выразительное лицо, как у Лилиан Гиш в немом кино. Она еще в детстве хмурилась, когда что-то доказывала. — Фрэнк Черчилл и Джейн Фэрфакс тайно встречаются, ссорятся, мирятся, врут всем знакомым. Похоже, что они влюблены, раз так плохо себя ведут. Можно представить себе секс. С мистером Найтли такого нет.
Голос у Аллегры был словно колыбельная, тихий, но глубокий. Она часто теряла терпение, однако ее интонации так убаюкивали, что обычно до нас это не сразу доходило.
— Верно, — согласилась Бернадетта. За стеклами малюсеньких очков ее глаза казались круглыми, словно галька. — Эмма всегда говорит, какая Джейн сдержанная, даже мистер Найтли так говорит, а он разбирается в людях. Однако во всей книге только она, — зажегся свет, и Бернадетта подпрыгнула, но не сбилась, — способна отчаянно влюбиться. Остен называет Эмму и мистера Найтли безупречной парой. — Она задумалась. — Она явно одобряет. Я думаю, в дни Остен «безупречный» имело другой смысл. То есть — нечего стыдиться. У людей нет повода чесать языки. Никто не задается, никто не принижает себя.
Свет разлился по веранде, словно молоко. Крупные мотыльки бились о сетку, рвались к нему, искали источник сияния. Иногда удары были настолько громкими, что Сахара рычала.
— Никакой животной страсти, — добавила Аллегра. Сахара обернулась. Животная страсть. Она кое-что видела в питомнике. Такое, что шерсть вставала дыбом.
— Никакой страсти, — повторила Пруди, только с прононсом, на французский манер. Ст'асти. Поскольку она преподавала французский, это прозвучало не так отвратительно, как могло бы.
Но неприятно. В прошлом месяце косметолог выщипал Пруди почти все брови, что придавало ей неизменно удивленный вид. Мы не могли дождаться, когда это пройдет.
— Sans passion, amour n'est rien[2], — произнесла Пруди.
— Après moi, te déluge[3], — откликнулась Бернадетта, лишь бы после слов Пруди нарушить молчание, которое могло показаться прохладным. Порой Бернадетта бывала слишком доброй.
Сахара ничего не унюхала. Она отошла от сетчатой двери. Со вздохом прижалась к Джослин. Трижды крутнулась, легла и опустила морду на задорный носок хозяйкиной туфли. Успокоилась, но не потеряла бдительность. Пока Сахара на страже, Джослин ничего не грозит.
— Если позволите. — Григг кашлянул, подняв руку. — По-моему, в «Эмме» есть что-то зловещее. — Он принялся считать на пальцах. Кольца не было. — Навязчивые цыгане. Необъяснимые кражи. Джейн Фэрфакс чуть не утонула, катаясь на лодке. Страхи мистера Вудхауса. На горизонте маячат беды. Бросают тень.
Пруди заговорила быстро и решительно:
— Но идея Остен в том и заключается, что все это ненастоящее. Настоящей угрозы нет.
— Боюсь, вы не уловили идею, — ответила Аллегра.
Григг промолчал. Ресницы упали на щеки, и по его лицу стало трудно что-либо понять. Джослин, как хозяйке, пришлось сменить тему.
— Я где-то читала, что в «Эмме» использован самый популярный сюжет всех времен — унижение хорошенькой, самодовольной девушки. По-моему, у Робертсона Дэвиса[4]. Единственная история, говорит он, которая обязана понравиться каждому.
В пятнадцать лет, играя в теннис в деревенском клубе, Джослин познакомилась с двумя мальчиками. Одного звали Майк, другого Стивен. На первый взгляд мальчики были так себе. Майк повыше и потоньше, выступающий кадык, очки на солнце горели, как фары. У Стивена были пошире плечи и приятная улыбка, но толстая задница.
Из Нью-Йорка приехала двоюродная сестра Майка, Полин; нужен был четвертый, чтобы играть пара на пару, и они подошли к Джослин. Джослин отрабатывала подачу с клубным инструктором. Тем летом она носила «конский хвост» и челку, как у Сандры Ди в «Бери ее, она моя»[5]. У нее появились груди, поначалу острые, но теперь округляющиеся. Мать купила ей раздельный купальник с чашечками, в котором Джослин ни на минуту не забывала, что на нее смотрят. Но самым привлекательным, как она всегда считала, была ее подача. В тот день Джослин подбрасывала безупречно и со всего размаха посылала крученый мяч точно в квадрат. Казалось, она не может не попасть. Поэтому настроение у нее было безудержно радостное.
Ни Майк, ни Стивен не портили его чрезмерно боевым духом. Выигрывала то одна пара, то другая; на самом деле счет вела только Джослин, да и то про себя. Они обменялись партнерами. Полин была такой соплячкой — обвиняла друзей в зашагах, — что на ее фоне Джослин смотрелась все лучше и лучше. Майк назвал ее «своим парнем», а Стивен заметил, что она не как все девчонки: ни капельки не воображает.
Они все так же собирались и без Полин, хотя трое — ни то ни се. Бывало, либо Майк, либо Стивен носился за мячом вдоль всей сетки, пытаясь играть за двоих. Никогда не выходило, но они не сдавались. В итоге кто-нибудь из взрослых говорил им не валять дурака и вышвыривал с корта.
После тенниса они, переодевшись, встречались в бассейне. Вместе с одеждой менялась и Джослин. Из женской раздевалки она выходила скованной и зажатой, обмотав вокруг талии полотенце, которое снимала лишь перед тем, как нырнуть в воду.
И все-таки было приятно, когда ее разглядывали; Джослин всей кожей ощущала удовольствие. Они прыгали следом, трогали ее под водой, где никто не видел. То один, то другой, нырнув, просовывал голову ей между ног, а когда всплывал, Джослин сидела у него на плечах, вода с волос струилась по груди в чашечку купальника. Однажды кто-то из них, она так и не узнала кто, дернул за тесемку — Джослин едва успела подхватить лифчик. Она могла прекратить это одним словом, но не стала. Она казалась себе бесстрашной, дерзкой. Она вся светилась.
Большего Джослин не хотела. На самом деле ни Майк, ни Стивен ей не нравились, тем более в таком смысле. Лежа в ванне или постели, касаясь себя в более интимных местах и более опытной рукой, чем они, Джослин думала о старшем брате Майка — Брайане. Брайан учился в колледже, а летом работал спасателем в бассейне. Он выглядел как настоящий спасатель. Майк и Стивен называли его боссом, он их — малышней. Он ни разу не заговорил с Джослин, а может, и не знал ее имени. У него была девчонка, которая почти не заходила в воду и все время валялась в шезлонге, читая русские романы и потягивая кока-колу. По числу вишен мараскино, лежащих в ряд на салфетке, было видно, сколько она выпила.
В конце июля устроили танцы, причем девочки приглашали мальчиков. Джослин позвала обоих, Майка и Стивена. Она думала, что им это известно, что они это обсудят. Майк со Стивеном были неразлейвода. Выберешь одного — заденешь другого, а ей не хотелось никого обижать. У нее было платье с открытыми плечами; они с матерью купили к нему лифчик без бретелек.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Сексуальная жизнь Катрин М - Катрин Милле - Современная проза
- Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков - Мэри Шеффер - Современная проза
- Клуб радости и удачи - Эми Тан - Современная проза
- Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - Джуно Диас - Современная проза
- Благоволительницы - Джонатан Литтелл - Современная проза
- Апрельская ведьма - Майгулль Аксельссон - Современная проза