Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава VIII. Прощание с Петербургом
На похоронах академика Рогова собралось много народу. Присутствовал при сем и Борис Филиппович, убивший сразу двух зайцев: подписанная академиком статья, последняя и, следовательно, претендующая на роль духовного завещания, уже стояла в наборе, а фотографии, ценой которых она была куплена и на которые у Божественного Искупителя были свои виды, целыми и невредимыми лежали в сейфе. Нарядный гроб выставили в университете, было много венков, цветов, произносились речи и зачитывались телеграммы соболезнования из важных учреждений, Академии наук, от учеников, разъехавшихся по всему миру. Поскольку Рогов до конца дней оставался атеистом, то отпевать в церковь его не повезли, и сразу после гражданской панихиды в университете процессия отправилась на кладбище. День был теплый, одетые в черное люди обливались потом, один оратор сменял другого, меж тем в университетской профессорской столовой уже был накрыт стол для поминок, и темп похорон было решено ускорить, а число выступавших сократить. Тем не менее все прошло исключительно торжественно, и устроители получили благодарность от ректора. В тот же день и на том же кладбище состоялись другие похороны, не в пример первым скромные и малолюдные. Хоронили когда-то весьма известного на кладбище скульптора, автора многих здешних надгробий, несчастного, опустившегося и спившегося человека. Кроме кладбищенской публики, знавшей и любившей Колдаева за то, что во время своего расцвета он щедро делился со всеми работающими, были только двое: высокий плотный мужчина с проседью и рыжеволосая женщина. Женщина принесла шикарный букет роз и изредка прижимала к глазам платочек, а мужчина сутулился сильнее обычного и, хотя ему предлагали выпить, не пил. Первые похороны закончились раньше, и, возвращаясь от свежей могилы академика, Борис Филиппович Люппо, которому удалось удачно ввернуть словцо о сложном духовном мире покойного и его нетрадиционном подходе к человеческому сообществу, приблизился к небольшой группе, в которой он увидел Илью Петровича. Директор был настолько погружен в себя и сосредоточен, что не заметил своего знакомого. - Кого хоронят-то? - шепотом поинтересовался Люппо у могильщиков. - Скульптора Колдаева. Борис Филиппович вспомнил про просьбу несостоявшегося апостола, но не удержался и со смешанным чувством приблизился к могиле. Он подоспел к тому моменту, когда прощались с покойным, и с любопытством поглядел в его закрытые глаза. И вдруг сделалось ему нехорошо. От жары сдавило виски, и почудилось, что колдаевское лицо передернулось тем же ужасом и отвращением, что и в момент экспроприации фотографий. - Фу ты, черт,- пробормотал Божественный Искупитель и быстрыми шагами пошел к машине.
- Ну вот,- доброжелательно рассказывал наголо обритый приземистый могильщик, любовно оглядывая аккуратную свежую насыпь,- сейчас засыпали мы его землицей, пусть он там лежит себе спокойненько, а осенью цветочки можно будет посадить. - А памятник? - спросил Илья Петрович. - Ну-у, памятник... Кто ж сразу-то памятник ставит? Вот земля устоится, успокоится через годик-полтора, тогда уж и на памятник соберем. - Я бы поучаствовать хотел. - Не волнуйтесь. Это мы на себя возьмем. Мы покойному многим обязаны. Директор кивнул и пошел по аллее. Недалеко от выхода его внимание привлек свежий холмик, заваленный цветами и венками. Илья Петрович приблизился к могиле. "Вот и старик тоже помер",- подумал он, прочтя надпись на ленточке венка. Он стоял над этой могилой и думал о том, что в мире не бывает ничего случайного, все совершается в свой срок, когда приходит ему время родиться и умереть. В каждой жизни есть некий замысел, и человеку следует его угадать и со всем, что происходит, примириться. И, верно, подобный замысел был в судьбе человека, действительно оказавшегося известным скульптором, в судьбе старика-академика, Маши, ее родителей, Катерины и, наконец, в его собственной судьбе. Он не разгадал пока этого замысла, он по-прежнему шарил в потемках, но теперь казалось ему, что до конечного поворота осталось совсем немного. Тогда начнется настоящая жизнь, а все прежнее окажется лишь цепью необходимых ошибок и поворотов, по которым течет река жизни. И потому он совсем не удивился, когда увидел плачущую свою возлюбленную ученицу, потерянную, несчастную, опозоренную перед всем светом и готовую броситься с моста в реку от безысходности. Она не посмела прийти на похороны и подошла к могиле только после того, как все разошлись. Маша долго стояла возле заваленной цветами и венками насыпи и что-то говорила покойному, точно чувствуя, что душа его здесь, рядом. Илья Петрович ей не мешал, а потом тихо взял за руку и повел к выходу. Ей было все равно, куда и с кем она идет, но хорошо от того, что директор ничего не спрашивал и ничего не говорил. И она тоже ни о чем его не спрашивала, как будто между ними давно все было обговорено. А между тем за всеми участниками кладбищенской драмы наблюдал недавний посетитель академика. Но Илья Петрович и Маша его не интересовали. Он поджидал Божественного Искупителя у его машины и здесь же предъявил ему ордер на обыск. - И в чем конкретно меня обвиняют? - спросил Борис Филиппович довольно равнодушно. - Я ищу один ствол. - Оружия в моей общине нету. - Я знаю, что нету,- улыбчиво согласился мужчина.- Вы его выкинули. Но придется объяснить, зачем вам потребовалось переносить труп академика Рогова из вашего дома? - Он меня убить хотел. - Вот напишите подробно, при каких обстоятельствах и почему. - Я к нему никаких претензий не имею,- сказал Борис Филиппович надменно.- Вы свои фокусы оставьте. Ничего у вас не выйдет. Сейчас не те времена, милейший. Вы не посмеете меня тронуть. Я на вас прессу напущу, и вас сожрут.
- А я на вас - медицинскую экспертизу. Вас лично и всех ваших апостолов. Божественный Искупитель вздрогнул и впился в безмятежное лицо голубоглазого мужчины. - И никто из ваших покровителей палец о палец не ударит, чтобы за вас заступиться. Такого скандала они не перенесут. - Что вы хотите? - спросил он глухо. - Вы должны на время исчезнуть. В этом случае я смогу дать вам гарантии, что дело будет замято. В тот же вечер Церковь Последнего Завета прекратила свое легальное существование, а еще неделю спустя в колдаевский особняк вселилось культурно-просветительское общество не то из Японии, не то из Южной Кореи с весьма нечистой репутацией, но с мировым размахом, не в пример Церкви Последнего Завета куда более солидное и основательное и заплатившее городским властям за право регистрации умопомрачительную сумму. Божественный Искупитель обратился к своим последователям с просьбой не предпринимать никаких противоправных действий и подчиниться решению властей. Одновременно с этим он довел до верных, что скоро грядет час Х, когда всем надлежит последовать за учителем к новому месту жизни, а покуда затаиться и ждать вести.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПОСЛЕДНИЙ ЗАВЕТ
Глава I. Великий поход
Поезд в Чужгу пришел в два часа ночи. Было светло, пасмурно и тихо. Казалось, за три года ничто в поселке не переменилось: около станции бродили собаки, железнодорожные пути были забиты составами, трещал мотоцикл и валялись в кустах пьяные. Илья Петрович никогда Чужгу не любил и, живя в "Сорок втором", бывал здесь только по необходимости. Но теперь, после Ленинграда, все радовало его сердце. Он с нежностью глядел на лица старух, прислушивался к их говору, все казалось ему необычным, наполненным особым смыслом. Но все же и эта малость людей тяготила его. Директору мечталось о том, чтобы как можно скорее оставить эту жизнь и укрыться от нее в таежном скиту. Странное дело, столько лет он занимался тем, что выводил детей из леса в большие города, теперь же пришла пора уводить их обратно. Поезда в "Сорок второй" не ходили, но сохранилась железнодорожная ветка, по которой он рассчитывал за неделю дойти до места. Илья Петрович был даже рад, что они с Машей отправятся в Бухару пешими, как паломники к святым местам, и никогда более не суждено будет им вернуться в мир, которому прочил бывший лучший дворник Санкт-Петербурга гибель, пусть даже не в апокалиптическом, но в самом обыкновенном житейском смысле. Наутро директор и Маша вышли из поселка и по усу отправились в лес на восток, туда, где затерялась теперь совсем одинокая Бухара. У Ильи Петровича висели за спиной заплечный мешок с сухарями и консервами, котелок, рыболовные снасти и ружье, которое он перед отъездом из поселка оставил у бывшего председателя. Теперь предприимчивый хохол самый первый открыл в Чужге коммерческий киоск, во всяк час дня и ночи торгующий водкой. Он раздобрел, округлился, обленился, забросил охоту и идти в Бухару отсоветовал. - Та Бог його знае. Може, зараз и нема там никого. Дорога тяжка, та й робыты там ничого. Тилькы дивчину вымучишь. - Ничего, проберемся. - Та живы тут. Дивчина хай у мене в ларку торгуе, а ты за товаром издыты будешь. Заживемо, як в Бога за пазухов. От и це... бухаряне-то сами воны залышилысь, и управы на ных ниякой нема. Хто зна, що в ных на думци. Старець-то ихний, кажуть, звихнувся нибы. - Что такое? - Пропонувалы им в район переихаты. Поселытыся компактно. А вин незащо. - Они всегда хотели, чтобы их в покое оставили. - Не знаю, що воны там хотилы,- проворчал хохол.- Але вин-то завжды був недурный чоловик и розумиты повынен, що воны сами там не выживуть. Пропонував я йому разом працюваты. И вузькоколийку моглы б трыматы, ягоды б заготовлялы, грыбы, рыбу, торгувалы б хоч з Москвою, хоч з Питером, а хоч з Финляндиею. Колысь старовиры як разверталыся - мы б з нымы таки дила творылы, тильки держись. Не то що сись бовт. Тьфу! - А он? - Отказався. Як на мене добром все це не кинчиться.
- Тунисские напевы - Егор Уланов - Исторические любовные романы / Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Безликий - Мирон Варламов - Русская классическая проза
- Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро - Михаил Кузмин - Русская классическая проза
- Отцы ваши – где они? Да и пророки, будут ли они вечно жить? - Дэйв Эггерс - Русская классическая проза
- Деревенские разговоры - Иван Полоник - Русская классическая проза
- Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца - Михаил Пришвин - Русская классическая проза
- Записки из подполья - Федор Достоевский - Русская классическая проза
- Опасности курения в постели - Мариана Энрикес - Магический реализм / Мистика / Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Великан и последний снег - Иван Александрович Мордвинкин - Русская классическая проза
- Работник Емельян и пустой барабан - Лев Толстой - Русская классическая проза