— Был… только… — разъяснение сложной системы снабжения трудящихся продуктами питания в стране победившего социализма Лоллику не удается. Выясняется лишь одно: будучи в России, шеколад он ел только раз в течение всей своей сознательной жизни. Но гастрономическая проблема интересует обе стороны: жандармов — теоретически, а его — практически, так как для наглядности плитку шеколада сменяет кусок колбасы, а колбасу — апельсин. Лоллик чужд рутины. Поэтому он поглощает все в порядке поступления, не придерживаясь устарелых традиций. Интересный разговор между тем продолжается и в порядке прений выясняется, что в этой самой России ее достигшее вершин благосостояния население ветчины не ест, предпочитая ей кладбищенские консервы из собственных дедушек и бабушек.

Страшные рассказы о колбасе из отрытых трупов, слышанные на далекой родине, видимо, глубоко засели в памяти ее блудного сына.

— Стой, — говорит сержант, — этот мальчишка рассказывает занятные истории; позовите лейтенанта, ему будет интересно.

Лоллик повторяет свои воспоминания перед пришедшим офицером.

— Слышите? — говорит тот солдатам, ведь так складно врать мальчишка не может. Он еще слишком мал для пропаганды… следовательно…

— Следовательно, врет «Баффоне» и наслушавшиеся его дураки, — решает сержант.

«Баффоне» значит по-русски «усач». Это старинная кличка итальянского Фальстафа, хвастуна и враля, Героя позабытой уже кукольной комедии, «Петрушки» залитых солнцем площадей. Теперь о ней вспомнили и приклеили ее к Сталину.

— Вот вам и разгадка того, почему эти люди скитаются здесь по пустырям и развалинам, а не возвращаются на родину, как наши из Германии.

— Мертвечина вряд-ли вкусна! Даже с пармезаном и оливами… Брр… — плюются жандармы.

Собеседование на русские темы длилось до ухода отряда. Лоллика оно обогатило. Пришлось даже сбегать домой за коробкой, чтобы сложить в нее непомещавшиеся в руках апельсины, шеколадкн, куски колбасы, початые банки консервов… Вероятно, и его слушатели несколько обогатили правдой свои представления о стране, где жизнь так свободна и прекрасна.

Наутро мы облегченно вздохнули. Радио прохрипело о победе католиков.

— Пронесло на этот раз мимо! Еще поживем.

Но обрывки плакатов со столь знакомыми нам усами висели еще долго и злобно шуршали по ночам.

— Это «горячо любимая родина» нас с тобою зовет, — говорил тогда мне Савилов. — Слышишь ее?

Я слышал и, наслушавшись шорохов спал сторожко и тревожно.

Куда уйти от них? Где скрыться от ее «призывов»?

***

Счастливый день, когда шорохи оборванных плакатов и другие более основательные причины перестали треножить сны большинства обитателей Ширяевки, пришел под осень.

На пустырь, как и весной, покачиваясь в рытвинах, въехали два грузовика и слободчане устремились к ним, таща чемоданы, сумки и ящики…

— Кто в Венецуэлу — на первый, а в Аргентину на второй! — пытался установить порядок кто-то, незабывший еще немецкого «орднунга».

Тщетно! Да и к чему? Все равно всем вместе еще до Неаполя ехать. А там… там рассеются по неведомым путям.

— Счастливо! Устроитесь — напишите!

— Обязательно! Не сомневайтесь! И вас вытянем!

Конечно, никто ни слова не написал и никто никого не потянул. Да и тянуть было некого. Ширяевка опустела. На пустыре остались лишь мы в своем палаццо, Савилов на своей кровати, да еще какие-то тряпки и камышевый шалаш около стены моей виллы, в который нужно было вползать на четвереньках.

Тряпки сгребли и выкинули на соседний участок, а шалаш оставили «на всякий случай».

Проводили мы чужих, случайно сбитых в одну кучу с нами людей, а все-же было грустно. Было грустно прощаться с нами и отъезжавшим. Вновь обросший густой гривой доктор долго тряс мою руку. Я вас добром вспоминать буду…

— И в память обо мне постригитесь в первый же день по приезде, а то там всех перепугаете, — пробовал шутить я, но шутка не вышла.

— Проводили, — сказал я Савилову, когда авто скрылись из виду, — а мы куда?

— Ты — не знаю, а я — туда, — указал он рукой на монастырское кладбище, — мой маршрут ясен.

Он не хлопотал об отъезде, даже никуда не записывался.

— Зачем я очередь занимать буду? Еще на дурня чью-нибудь визу перехвачу. Человека зря обездолю.

Он ясно видел свою путевку и не ошибся. Когда полили дожди, Саков и Вуич свезли его в госпиталь.

Зашли к нему через несколько дней и попали как раз в ту минуту, когда агония подходила к концу.

Савилов лежал неподвижно, вытянув свое худое, длинное тело под серым больничным одеялом, но был в памяти и узнал их.

— Передайте Наследнику Престола Князю Владимиру, что моя последняя мысль, последнее слово о Нем.

Так и было. Больше он не сказал ни слова. Саков и Вуич донесли его последний вздох до Великого Князя. Я это знаю.

Схоронили его на итальянском кладбище, но отпевал русский священник.

— Стоило ли тратить столько сил, бороться, прорываться, пробиваться, проскальзывать, блуждать, погибать, воскресать, чтобы положить свои кости в чужую и чуждую землю? — сказал я жене.

— Стоило, — ответила она, стряхивая слезу, — уж для одного того стоило, чтобы в последний час сказать то, что он сказал, и чтобы умереть, зная, что будет услышан… тем, к кому пробивался всю свою волчью, бродяжью жизнь. Разве не стоило?

Снова лили зимние дожди и снова горели в печке собранные на свалках дрова. Котенок стал уже взрослым красавцем-котом, грозою всех крыс пароккио.

— Каждый день у него мясное, — с завистью говорит Лоллик, — по три крысы в день притаскивает!

А кот явно хвастался обилием продовольствия. Притащит здоровенную крысу, положит на средину нашей жилплощади и поглядывает: «Вот я какой!»

Вечерами горела лампа, и на ее огонек порой приползали тени… Стук, стук в дверь, и из-за нее слышится полушопот:

— Русские здесь живут?

Я уже знаю. Это какой-нибудь отсталый волк выполз из логова, где скрывался год-два. Логова были разные: погрузочные площадки генуэзского порта, крестьянские фермы, иногда монастыри.

— Как вы нашли меня? Кто сказал адрес?

— Люди сказали, — слышался всегда ответ. Очевидно, люди еще жили даже в Европе.

— Я завтра буду в лагерь проситься, а сегодня переночевать у вас можно? Больно уж дождик зачастил…

— Разместимся как-нибудь.

— Только документы вот я завтра выправлять буду… Не в порядке они немного.

— Не беда. В полиции ко мне уже привыкли, да и в такой дождь, кроме того, ни один итальянец из-под крыши не вылезет.

Что-то стелили на площадку, оставшуюся от немецкой зенитки, ночевали. Наутро тень исчезала. Имен я не спрашивал, но позже встречал иных в лагерях.

Но иногда они сами говорят свои имена. Однажды днем к нашим дверям подошел стройный красивый юноша с едва пробивавшимися усами. Здороваясь, он назвал свою фамилию. Она была мне знакома. Я читал в Белградской газете о подвиге, совершенном полковником А. в борьбе с титовцами. Он два дня защищал свой бункер против во много раз превосходивших числом врагов и, расстреляв все патроны, взорвал последней гранатой себя и единственного из оставшихся в живых соратника.

— Полковник А. ваш родственник?

— Это мой отец. А капитан А. — мой брат.

— Он где теперь? Знаете?

— Убит.

Сам пришедший ко мне А. поступил в Русский Корпус почти ребенком, при отступлении был ранен, оставлен. Под чужой фамилией проскочил в Италию. Несколько раз попадал в различные титовские, английские, советские концлагеря, то бежал из них, то выскальзывал… Длинная и странная одиссея у этой молодой, едва начавшейся жизни…

Он прожил в нашем палаццо несколько дней, пока отцы Руссикума смогли его «оформить» и отправить куда-то за океан.

Нас в лагеря не тянуло, хотя теперь слабо еще, но дули уже иные ветры. Было легче.

В новом 1948 г. на нашем пустыре появились геометры с рулеткой. Они расставляли вешки.

— Проводим новую улицу. Ваше палаццо придется снести.

Ничего не оставалось, как подать А. Н. Мясоедову просьбу о направлении в лагерь. Я подал. Приняли.

Через пару лет мне пришлось заглянуть на Монте Верде. Мое палаццо еще стояло, но было индустриализировано: окна забиты и дверь заперта. В нем хранились теперь инструменты прокладывавших улицу рабочих. Улица была все еще в проекте, и вещественная память о слободке Ширяевке еще жила.

На могиле Савилова я не был и не знаю, сохранился ли напоминавший о нем холмик желтой итальянской земли.

20. О букве «Ять» и прочем подобном

— Могу тебя поздравить! Теперь мы самые настоящие Ди-Пи, зарегистрированные в двух десятках офисов с приложением стольких же соответствующих печатей, к соответствующим местам, к счастью, не лично нашим, но бумаг нашего досье, — сказал я жене после трехчасового регистрационного пробега по офисам Чине-Читта. Сел на свои узлы, сваленные близ ворот, и облегченно вздохнул. Было от чего.

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 52

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Ди - Пи в Италии - Борис Ширяев бесплатно.

Похожие на Ди - Пи в Италии - Борис Ширяев книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
Ярость - Салман Рушди - Современная проза
Считанные дни, или Диалоги обреченных - Хуан Мадрид - Современная проза
Остров Невезения - Сергей Иванов - Современная проза
Австрийские интерьеры - Вольфганг Фишер - Современная проза
Власть без славы. Книга 1 - Фрэнк Харди - Современная проза
Игры хакеров - Анатолий Сигов - Современная проза
Первая красотка в городе - Чарльз Буковски - Современная проза
Милицейское танго (сборник) - Горчев Дмитрий Анатольевич - Современная проза

Оставить комментарий