Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зараз набежать, — сверкнул глазами Яцко. — От-от почнётся сеча!
Прошло несколько часов, и теперь даже Яцко не мог разобрать, что происходит у лагеря. Там стояло облако пыли и дыма, все реже прорезывали его вспышки выстрелов, все чаще брели в город раненые казаки. Дважды скакали в Переяславский замок, возвышающийся над противоположной, полуденной частью города, торопливые гонцы, и после второго прорысила к лагерю неполная казацкая сотня.
Васка надумал было тихонько спуститься со стены, чтобы самому податься к битве поближе, разведать хоть, что и как, однако Яцко, глаз один открыв, удержал его железною рукою.
— Ни шагу вид мене. Я твому Бажену обицяв, что очей с тебя не спущу, пока ты в Переяславе.
Вдруг сразу стемнело, малый поднял голову: небо быстро закрывала черная грозовая туча. Почти сразу же полил ливень, пригасивший ружейную пальбу. Крики и грохот в лагере утихли, либо не слышны стали в раскатах настоящего, небесного грома. Дождь лил, как из ведра, худая кровля над заборолом начала протекать. Молния ударила в ближнюю башню замка и осветила на поле толпы людей. Не ляхи ли приступают?
— То, Василько, наши с бою йдуть, вон и гарматы ляшские тянут, — успокоил малого Яцко и повернулся к мещанам. — Идить и вы вже, люди добрые… И це вояк? Тьфу!
Васка присмотрелся и при следующей вспышке молнии увидел, что толстяк стоит на коленях и что-то бубнит. Прислушавшись, он разобрал, что мещанин не молится, а заговаривает грозу.
Войско растекалось уже по городу. Вот и под стеною зазвучали копыта, прошелестел усталый говор.
— Эй, православные! — подал голос тонкоусый парень, успевший, спасибо ему, подкормить Яцка и Васку. — Чи побили вы ляхов!
— Якбы не дощ цей, то й ноги бы вражьей не впустылы, — раздалось внизу. — Слезай вже с нашеста свого, рыцерю прехрабрый!
Васка крикнул:
— Слышал ли кто про сотню Ивана Швачки?
Ему не ответили. Ливень продолжался, и казалось, что он никогда не кончится. Васка помог Яцку спуститься со стены, посадил его, стонущего сквозь зубы, на коня. Добравшись до каменицы, по-прежнему пустой и тихой, он из последних уже сил затащил казака в комнатку, уложил на скамью. Стараясь не смотреть на страшную рану под правой ключицей, стащил с его груди промокшие и сбившиеся тряпки, нашел другие, присыпал рану порохом и перевязал её заново. Яцко лежал, как мёртвый. Васка погасил огарок и сел в ногах казака, ожидая.
Ливень кончился так же неожиданно, как и начался. Выйдя на крыльцо, Васка увидел, что солнце ещё не село, только башни замка и крыши позолотились. Тут он услышал, что улицей едут конные, слетел с крыльца в грязь и увидел Дороша с незнакомым молодым казаком.
Дорош за день похудел ещё больше и почернел.
— Живый? — удивился он и натянул поводья. — Добре.
— Где наша сотня? Где Бажен?
— Что чутно про хлопцив? — отозвался вдруг с крыльца Яцко.
— Скажи им, Михно.
Молодой опустил глаза в землю.
— На вашу сотню сам гетман корунный пан Конецпольский та пан Лащ с тремя гусарскими ротами ударили. Ваши ж, у конюшне укреписшись, боронилися так рыцарски, что жолнеры никого живцем не взяли, тилькы одного сотника и то перераненного. То пленные поведали пану гетману Тарасу Федоровичу.
Дорош снял шапку и, глядя Яцку в белые от боли глаза, трудно проговорил:
— За них ляжет рота жолнерив. У Березани. Тарас обицяв. Сам поведу, — и кивнул молодому. — Неси, Михно, в хату, что привёз. Помянем хлопцев, Яцко. И Явтуха мого. И Стефана Борецького. На валу у гармат легли.
Грохнул пушечный выстрел. Казаки не пошевелились. Над городом взвился восторженный рев. Васка поднял глаза и сквозь слезы увидел, как в небо, треща и шарахаясь из стороны в сторону, уходит потешная ракета. Казацкий Переяслав праздновал победу.
Как только засерело в окошке, Васка поднялся с ковра и пошел седлать Голуба. Уже невдалеке от Кузнечных ворот с досадою вспомнилось ему, что не придумал объяснения для караульных, чтобы выпустили из города. Вранье оказалось ненужным: из сторожки доносился привольный храп, калитка в воротах отперта, подъемный мост опущен.
О дороге он расспросил ещё вечером. Да тут и ошибиться трудно. Мост через Трубеж, ещё мосток — через его рукав. Луг. Дорога ведет на Пирятин, там будут зыбучие пески… Какое ему дело до этих песков, что ему до Пирятина? А вот и тропка вдоль берега. Через полчаса Васка, в ивняке так-сяк укрывшись, уже мог наблюдать через речку польский лагерь. Тропинка, от него к Трубежу вытоптанная, была ещё безлюдной, зато на валах, несмотря на ранний час, суетились жолнеры. Присмотревшись, Васка понял, чем занят неприятель: там убирали убитых, стаскивая своих в одно место. Издалека это казалось совсем не страшным. Васке нужно было высмотреть дорогу, которая вела от лагеря в тыл, на Киев.
Через час oн уже лежал в кустах у этой дороги, в месте, очень удобном, по его разумению, для засады. Выбираясь на правый заболоченный берег Трубежа и заботясь больше о том, чтобы не подмочить порох и оружие, он по уши перемазался в вонючей тине. Взглянув на безнадежно испорченный кунтуш, Васка тут же забыл о нём. Васка прощался с теми, кого бросил сам, и с теми, кто покинул его. Трезвый и ласковый дядька Гаврила, мудрые и прекрасные книги, тихая и кроткая Вешка, дядя Андрей Бубенист, Бажен в чистой белой рубахе пришли к нему и снова ушли, легкие, светлые. Мир, омытый вчерашним ливнем, был свеж и зелен, словно сотворенный заново.
Сорока застрекотала, потом притихла на мгновенье и снова начала свой галдёж. За кустами мелькнула голова всадника в круглой венгерской шапочке. Васка поднялся с травы, взвел курки и поднял малую пищаль, которую держал в правой руке. Ствол заходил из стороны в сторону. Малый сунул за пояс второй пистоль, взял теперь оружие обеими руками, снова прицелился пониже красного мужицкого лица, мысленно перекрестился и потянул за спуск. Пружина сработала, стальное колёсико закрутилось, кремень, прижатый к нему выдал пучок искр. Вспыхнул порох на полке! Васка затаил дыхание и повел стволом вправо, догоняя уже поворачивающего к нему голову жолнера, услышал короткий свист… Пистоль выпалил, ствол его задрался кверху. Жолнер втянул голову в плечи и пришпорил коня.
Васка бросил пистоль на землю и рванул из-за пояса второй. Не успевая уже толком прицелиться, выстрелил вдогонку убегающему неприятелю. Жолнер пригнулся к шее коня, вытянул руку назад и коротко оглянулся. Дымок всплыл над дорогой, и зеленый дубовый листок, медленно кружась, упал перед Ваской. Малый поднял его и увидел, что черенок листка срезан пулей.
Он постоял ещё, посмотрел вслед жолнеру, потом подобрал пистоль. Подумав, сунул его за пазуху. Спрятал там же и второй, вывел из чащи верного Голубка и, закусив губу, направился по дороге в ту же сторону, куда ускакал жолнер. На Киев.
Глава двадцать четвертая, она же и последняя
— Де ты бродишь, Васильку?… А-а, снова до ворот Братских школ ходил?
— Сегодня ж пятница, пан Спиридон.
— Н-ну, может, и выходишь своего Бажена… Перемирие давно настало, казаки по хатам разошлись, Тарас с голотою ушел на Сечь. Слухай, я тут уже тебя, яко красна девица, выглядываю! Бумага приготовлена, краску мы с тобою ещё вчера замесили да проварили, Селивон пришел… Пане Селивоне, до стана, будешь пресса потягаты! Васильку, становись на место батырщика, а я вже буду бумагу накладать… Так, починаймо!
Пан Селивон Рыболов, нечесаный и мрачный, взялся за длинную рукоять пресса. Васка ухватил друкарскую мацу и сунул её кожаную плоскую подушечку в миску с густой краской. Взял в левую руку вторую мацу держальцем вниз и тщательно растер между подушечками краску. Набор стоял уже в медной рамке на толстой, из стана выдвинутой доске — ковчеге. Чувствуя на себе внимательный взгляд мастера, Васка лихо перебросил в левой руке мацу, опустил обе подушечки на набор и водил ими, пока свинцовые строчки не залоснились черным. Отступил от стана и снова растер краску между мацами.
Мастер тем временем ловко наколол чистый лист бумаги на иголки, торчавшие посредине обтянутой пергаменом рамы, и прикрыл его легкою откидной рамкой, дощечки которой должны были обезопасить поля будущих страниц от случайных марашек. Рама с иголками, тимпан, в свою очередь, была на петлях соединена с наборной доскою, поэтому, когда типограф накрыл тимпаном наборную доску, оставалось только прижать посильнее бумагу к намазанным краскою двум свинцовым страницам. Теперь мастер Спиридон задвинет тяжелый ковчег в пресс так, чтобы наборная доска с тимпаном оказалась под нажимной плитой, и тогда тередорщик…
— Не спи, пане Селивон!
Селивон вздрогнул, поднял голову, поплевал на ладони, снова повис на рукоятке пресса и потянул за нее до отказа. Тут же он крутанул винт в обратную сторону, и прижимная плита поднялась. Мастер с усилием вытащил ковчег, откинул тимпан, потом рамку, снял с иголок первый отпечатанный сегодня лист, повесил на нос очки и отошел с ним к окну.
- Честное слово (сборник) - Леонид Пантелеев - Детская проза
- Русская печь - Владимир Арсентьевич Ситников - Детская проза
- Смекалка - выручалка - Николай Осипов - Детская проза
- Большой день Павки Полумесяцева - Юрий Осипов - Детская проза
- Дом П - Юлия Кузнецова - Детская проза
- Морозов Ха. Ха. и новогоднее чудо - Востоков Станислав Владимирович - Детская проза
- Папа, мама, восемь детей и грузовик - Анне Вестли - Детская проза
- Пропавшая Джина - Сергей Токарев - Детские приключения / Детская проза / Детская фантастика
- Берестяная грамота - Юрий Иванович Когинов - Детская проза
- Посох Следопыта - Катерина Грачёва - Детская проза