вилку с насаженной на нее ряпицей индейки. — Неизвестный мне Капнист, представьте, изъясняется в любви к отечеству по-французски!..
При сих словах встрепенулся скучавший в конце стола гвардии поручик Державин. Воротившись в Москву, он сошелся с Капнистом еще теснее, чем в Питербурхе: вместе сиживали они над стихами, пособляли друг другу, и русский подстрочный перевод оды Капниста на Кучук-Кайнарджийский мир, которую помянул Елагин, поручик писал своей рукой.
— Но всех наших одописцев, признаться, трескотнею своей затмил какой-то Державин. — Елагин переложил вилку в правую руку и замахал ею, словно капральскою палкой, держа в левой листок:
Богини, радости сердец,
Я здесь высот не выхваляю:
Помыслит кто, что был я льстец;
Затем потомкам оставляю
Гремящу, пышну ону честь:
Россия чувствует, налоги,
Судьбы небес как были строги
Монархини сей дух вознесть…
Сидевшая рядом с Елагиным дородная супруга Хераскова слегка нажала туфелькой ногу вельможи, но тот ничего не почувствовал. Поднеся листок к близоруким глазам и уже воспалившись, он принялся разносить неизвестного стихотворца:
— Нет, вы поглядите, сколь нелепы и сумбурны выражения сей оды: «Магмету стерла роги»! «Всех зол зиял на нас, как ад»! Ужли это по-русски? А высокопарности?
Уже дымятся алтари
Душе превыспренней, парящей,
Среди побед, торжеств зари
Своим величеством светящей…
Хераскова, видя, как зарделся Державин, начала пинать под столом Елагина, но тот не догадывался и, дрягая в ответ ногой, продолжал свое. Обед кончился. Только тогда Херасковы рассказали обо всем Елагину; вельможа смутился. Принялись искать Державина, но того и след простыл.
Прошел день, другой, третий: Державин противу своего обыкновения не показывался Херасковым. И между тем, как они тужили и собирались навестить оскорбленного поэта, Державин с веселым видом вошел к ним в гостиную. Обрадованные хозяева удвоили к нему свою ласку и зачали спрашивать, отчего он пропал.
— Два дня, друзья мои, — отвечал поручик, — сидел я дома с затворенными ставнями и все горевал о моей оде, в первую ночь даже глаз не сомкнул. А сегодня решился ехать к Елагину, заявить себя сочинителем осмеянной им оды и показать ему, что и дурной лирик может быть человеком порядочным и заслужить его внимание. Я так и сделал. Елагин был растроган, осыпал меня ласками, упросил остаться обедать, и я прямо от него к вам!..
Ода «На великость», которую разбранил Елагин, вошла в первую книжечку Державина «Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае 1774 года», напечатанную без имени автора при Академии наук и выпущенную в продажу в начале 776-го года. Само название «Читалагай» или «Шитлагай» носил один из холмов против колонии Шафгаузен, на Волге. На вершине этого холма в пугачевщину стоял артиллерийский отряд, вытребованный Державиным из Саратова. Живя в колонии, поручик нашел у немцев сочинения короля Фридриха II и вздумал перевести некоторые из них. Всего в книжечке восемь од: четыре переводные (в прозе) и четыре оригинальные — «На великость», «На знатность», «На смерть генерал-аншефа Бибикова» и «На день рождения ее величества» (то есть Екатерины II). Оды эти, бесспорно, далеки от совершенства — язык их тяжел и неправилен, корявые и высокопарные обороты переполняют строфы. Дала себя знать дурная подготовка Державина, отсутствие упорядоченного образования. Только одну из них — «На смерть Бибикова» — он включил затем в собрание своих произведений. Но недостатки державинских стихов лишь резче подчеркивают творческую смелость поэта, обратившегося к знаменитым историческим событиям и фигурам — Екатерине II, Румянцеву, Бибикову. Удивляют глубокие и оригинальные суждения. Державин продолжает размышление любимого им Ломоносова и скрыто полемизирует с его одой, посвященной восшествию на престол Екатерины II, где, в частности, сказано:
Услышьте, судии земные
И все державные главы:
Законы нарушать святые
От буйности блюдете вы…
В оде «На великость» Державин, обращаясь к той же Екатерине II, задается вопросом: а имеет ли земной судия человеческое право на то, чтобы ограждать от произвола законами
