Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Как это не знаю! - вдруг снова оживившись, возразил отец. - Разве ты не отдал ему гонорар за свою книгу?
- Ну, отдал, хотя не понимаю, откуда тебе это известно.
- И разве это не доказывает, что ты на него работаешь?
- Здесь, отец, ты ничего не понимаешь. Ничего.
- Как бы то ни было, а когда кончится вся эта заваруха, я отправлю тебя в Манчестер, подальше от твоего дружка.
Сын ничего не ответил. Коротко и отчужденно они пожали друг другу руки и разошлись. Уже от моста Энгельс оглянулся и увидел, что отец, изменив свое прежнее намерение, направился не в церковь, а домой. Видимо, с той смутой и болью, что породила у него встреча с сыном, он не хотел сейчас беседовать с богом.
Уже взобравшись на баррикаду, с самого верха, Энгельс еще раз поискал глазами отца и, найдя, едва поверил себе: старик опять передумал и теперь шагал уже к церкви. Тут было чему изумиться: ведь отец никогда не менял так быстро свои решения.
Фридрих Энгельс-старший одним из последних пришел в церковь. Пройдя на свое обычное место в первом ряду, он всю службу так истово, горячо и сосредоточенно молился, что все невольно обратили на это внимание, но никто не знал, что его молитва была о спасении блудного сына.
На понедельник, 14 мая, Мирбах назначил общий сбор боевых отрядов, чтобы составить наконец ясное представление о вооруженной силе восставших. Ландвер и гражданское ополчение еще накануне явиться отказались. Значит, придут, главным образом, рабочие. Сколько же их?
Местом сбора было выбрано пригородное село Энгельнберг. Отряды должны прибыть туда в восемь утра. По договоренности с вечера Энгельс в начале восьмого заехал за Мирбахом, и они вместе отправились. Но едва миновали ратушу, как сзади донесся знакомый голос:
- Господин Энгельс! Господа!.. Одну минуту!..
Вдогонку торопился Хёхстер. Мирбах и Энгельс остановили своих лошадей. Энгельс хотел было спешиться, но решил обождать. Подойдя, Хёхстер поздоровался и, явно преувеличивая свою одышку от быстрой ходьбы, чтобы скрыть за ней подлинное волнение, сказал:
- Господин Энгельс, я обязан... я уполномочен сообщить...
И по виду Хёхстера, и по первым же его словам Энгельс тотчас понял, что речь пойдет о чем-то весьма неприятном, и раздумал слезать с лошади.
- Против вашего поведения, - уже спокойнее продолжал Хёхстер, против всей вашей деятельности в Эльберфельде, господин Энгельс, решительно никто ничего не может возразить. Наоборот, как вам известно, Комитет безопасности весьма благожелательно оценил ваши энергичные усилия по укреплению обороны города.
- Благодарю, - с иронической галантностью Энгельс приподнялся на стременах. - Благодарю, благодарю.
- Но все же население Эльберфельда...
- Вам бы следовало сказать "эльберфельдская буржуазия", господин председатель. - Энгельс уже понял, что сообщит ему сейчас Хёхстер.
- Население Эльберфельда, - не отвечая на реплику, продолжал Хёхстер, - в высшей степени встревожено вашим пребыванием в городе. Наши жители, которые хотят лишь одного - признания имперской конституции, боятся, как бы вы не провозгласили красную республику.
- Разумеется, с полным обобществлением имущества и жен? - засмеялся Энгельс. - Ты слышишь, Отто, какие чудовищные намерения у твоего адъютанта?!
- Господин Хёхстер, - примирительно сказал Мирбах, - опасения и страхи, о которых вы говорите, вызваны недоразумением. Ну посудите сами, чтоб провозгласить так называемую "красную республику", надо прежде свергнуть существующую власть, то есть ваш Комитет. А с какими силами господин Энгельс мог бы это осуществить?
- Вы забываете о его популярности среди рабочих, - ответил Хёхстер, забываете об отряде золингенцев, которых он привел и которые готовы ради него на все.
- Из ваших слов можно заключить, господин председатель, - теперь Энгельс говорил уже вполне серьезно, - что не только суммарное и безликое население, но и вы сами верите в возможность захвата мной власти и боитесь этого.
Хёхстер несколько мгновений помолчал, размышляя, следует ли ответить на слова Энгельса, и, решив, что спор с ним весьма нежелателен, даже опасен, что здесь лучше быть кратким, сказал:
- Как бы то ни было, а я должен заявить, что население единодушно желает, чтобы вы, господин Энгельс, незамедлительно покинули наш город.
Энгельс снова поднялся на стременах, но уже не так, как в первый раз, а резко, напряженно.
- Единодушно? - спросил он. - Разве минувшей ночью был проведен по этому вопросу плебисцит? Господин Хёхстер, в лучшем случае вы могли бы говорить сейчас от имени Комитета безопасности, а уж никак не всего населения и даже не всей буржуазии.
- Хорошо, - на этот раз Хёхстер уже не мог сделать вид, что никакой реплики не было, - я говорю с вами как председатель Комитета и повторяю то же самое требование. А заодно верните мне шарф, который я вручил вам как знак командирского отличия.
Энгельс медленно снял шарф, но не отдал его, а стал зачем-то неторопливо скручивать.
- Я никому не намерен навязывать своих услуг, - сказал он, - но и покидать свой пост по первому, юридически даже не оформленному требованию тоже не намерен. Это было бы малодушно. А поэтому, не принимая на себя заранее никаких обязательств, я настаиваю, чтобы требование о моем изгнании было предъявлено мне в письменной форме, черным по белому, понимаете? - черным по белому, - он дважды резко рассек воздух ладонью, и за подписями всех членов Комитета!
Волнение Энгельса передалось его лошади, и она стала нервно перебирать ногами, испугав Хёхстера, который и так старался держаться не слишком близко.
- Вы прекрасно знаете, - сказал Хёхстер, отступая на два шага, - что ваше условие, во-первых, незаконно: решения в Комитете принимаются простым большинством голосов; во-вторых, оно и невыполнимо, так как всегда кого-то из членов Комитета нет на месте.
- Вы еще будете рассуждать о законности и незаконности! - возмутился Энгельс. - Вы, до сих пор не сумевший навести в городе элементарный порядок, обеспечить соблюдение простейших правил организованности. У вас даже защитники баррикад голодают - законно это или не законно?
Лошадь, еще более возбужденная гневным голосом своего всадника, взметнулась на дыбы. Хёхстер стремительно отскочил в сторону, и Энгельс, после нескольких энергичных усилий совладав с лошадью, бросил ему:
- Я сказал все!.. Ну, а ваш шарф, - он был теперь в его руках крепко скрученным жгутом, - мне еще пригодится! - С этими словами Энгельс пустил поводья и хлестнул лошадь тугим красным жгутом; лошадь еще раз взмыла на дыбы, потом с маху ударила в землю передними копытами и понесла. Мирбах заторопился вслед.
Когда Мирбах догнал Энгельса и поравнялся с ним, тот, еще клокоча от гнева, спросил:
- Отто, тебе, как главному коменданту города, я нужен?
- Еще бы! Я не знаю, что без тебя стал бы делать.
- Значит, ты не хочешь, чтобы я уехал? Ты против моего изгнания?
- Что за разговоры, Фридрих! Разумеется, против.
- И у тебя достанет смелости заявить об этом Комитету?
- А ты сомневаешься?
Энгельс помолчал, взвешивая слова Мирбаха; раскрутил свой шарф, снова обвил его вокруг шеи, бросил один конец за спину, другой - на грудь.
- Ну, если так, - сказал он повеселевшим голосом, - тогда я сейчас же отправлю в Комитет нарочного с заявлением, в котором напишу, что поскольку Отто Мирбах приглашен в город на пост главного коменданта по моему предложению и я являюсь его адъютантом, то требование Комитета безопасности о моем отъезде я исполню лишь в том случае, если это мне прикажет Мирбах. Что ты скажешь?
- Ты противопоставишь меня всему Комитету, - не сразу ответил комендант, - даже вознесешь выше Комитета. Это, разумеется, и нелогично, и незаконно.
Энгельс метнул яростный взгляд на Мирбаха.
- И ты заводишь ту же песню! А для меня сейчас существует лишь одна логика - логика борьбы за интересы рабочих, и для меня сейчас лишь то законно, что служит этим интересам. А они диктуют мне необходимость оставаться здесь возможно дольше и сделать все, что в моих силах, для обороны города. Я тебе, кажется, уже говорил: есть все основания ожидать, что падение последней баррикады Эльберфельда будет вестником скорого прекращения "Новой Рейнской газеты". Я защищаю здесь многое, и в том числе - свою газету. И сейчас лишь ты можешь мне в этом помочь.
- Но пойми, Фридрих, Комитет не захочет и не станет считаться со мной! - воскликнул Мирбах.
- Там видно будет. Скажи мне только одно: ты возражаешь, чтоб я послал такое письмо, или нет?
- Не возражаю. Дело твое. Но учти, что последствия трудно предвидеть.
- Спасибо. За последствия отвечаю я.
Как только они прибыли на место общего сбора, Энгельс тут же написал заявление и со знакомым рабочим-золингенцем отправил его в Комитет. Затем он присоединился к Мирбаху, и они вместе выстраивали на лугу отряды, беседовали с командирами, производили учет всего вооружения, выясняли нужды бойцов, кого-то отчитывали, кому-то давали совет, о ком-то расспрашивали... Выявилось, что вся вооруженная сила восставших насчитывает 759 человек. Мирбах был удручен этой цифрой, а Энгельса она словно подхлестнула: видя, что силы так невелики, он словно стремился каждому отряду, каждому бойцу добавить своих сил, своей энергии, своего презрения к врагу.
- Трактат о вдохновенье, рождающем великие изобретения - Владимир Орлов - История
- Анти-Стариков-2. Правда о русской революции. От Февраля до Октября. Гадит ли англичанка в России? - Петр Балаев - История
- Сталин. От Фихте к Берия - Модест Алексеевич Колеров - Биографии и Мемуары / История / Политика
- Битва на Калке. 1223 г. - К. А. Аверьянов - История / Энциклопедии
- Допросы сионских мудрецов. Мифы и личности мировой революции - Александр Север - История
- 1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций - Димитрий Олегович Чураков - История
- Движущие силы и сущность Великой российской революции - Владимир Идзинский - История
- ТАЙНЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И БУДУЩЕЕ РОССИИ - Г. Курганов - История
- Уроки Красного Октября - Игорь Фроянов - История
- Алтайские герои. Февраль - Дмитрий Афанасьевич Кобзев - История / Прочая научная литература