Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И хотя большую часть времени я проводил с моими братьями и сестрами, веселая возня детей издольщиков, резвившихся и кричавших в амбаре, привлекала меня куда сильнее. Они были младше меня, однако вели себя совершенно независимо и никто не думал за ними присматривать. Они всегда бегали босиком, в легких рубашонках и коротких штанах, едва доходивших до колен. Я боялся приблизиться к этим сорванцам и, когда мы случайно встречались, не осмеливался даже поздороваться с ними.
Помню, как одним сентябрьским днем спускали пруды. Отец развел в них золотых рыбок, и, когда начали откачивать воду, все увидели, как они метались и носились в разные стороны. Там, где дно оголилось, рыбки в напрасной надежде спастись набились в маленькие лужицы. По тому, как они отчаянно колотили хвостиками, можно было понять, что они предчувствуют свой близкий конец. Я с тоской смотрел на рыбок, не зная, как вызволить их из беды, и вдруг ватага ребятишек с криками подбежала к запруде. Они спросили у меня, что случилось.
Я указал им на задыхающихся рыбок, и ребята, не раздумывая, тут же разулись; сбежав по лесенке, они влезли в густую жижу, начали быстро собирать рыбешек и класть их в ведра с водой, которые я подхватывал наверху. Я был на седьмом небе от счастья. Шнырявшие в ведерках рыбки вызвали у меня неописуемую радость. Опустив руки в воду, я чувствовал, как их верткие тельца скользят у меня между пальцами, и вдруг с удивлением заметил, что громко пою.
Я был совершенно захвачен этой радостью, как вдруг услышал за спиной дикий крик. При виде перекошенного лица и растрепанных волос доиа Анхеля меня охватил панический ужас. Ведерко выпало у меня из рук, несколько рыбок, вывалившись на песок, трепетали, пачкая свои золотистые бока. Но дон Анхель не дал мне даже подобрать их. Гневно схватив за руку, он поволок меня к дому.
В тот день и в последующие дни учитель обливал меня ядом презрения за совершенный мной тягчайший проступок. Я-де обесчестил себя и даже осквернил общением с грязными и недостойными существами. С неподдельным ужасом он говорил о детях издольщиков, «этих оборванцах, скользких и противных, как дождевые черви», и клялся навеки искоренить во мне плебейский дух. К несчастью, ему не удалось осуществить эту угрозу: через месяц он умер во время урока латинского языка. Он вдруг замер и окостенел с поднятой к носу рукой, в которой держал понюшку табаку. Когда это случилось, мои родители путешествовали по Европе, и мы, дети, перебрались в дом моей богатой тетки.
Донья Лусия, как все мы звали ее, была набожной и капризной женщиной; жила она уединенно, окруженная лишь лекарствами, канарейками и святыми. Дом ее был расположен в горном квартале вблизи монастыря Педральбес. Большие неуютные комнаты этого дома были заставлены громоздкой, покрытой чехлами мебелью и завешены тяжелыми портьерами. Само собой разумеется, что Габриэль и я предпочитали проводить время на чердаке. Там в беспорядке была нагромождена разная рухлядь: кресла с вспоротыми брюхами валялись рядом с запыленными зеркалами, ночными столиками и сундуками. Мы бродили среди этого хлама, с упоением копались в изодранных диванах и сломанных часах, в спутанных ржавых пружинах старых железных кроватей. Нам нравилось рассматривать чертежи и планы старинной усадьбы и настоящий пергамент — послание папы римского, в котором благословлялись счастливые предки нашего прадедушки. Иногда сама тетушка брала нас за руку и водила показывать все эти сокровища, объясняя происхождение каждой вещи.
Я не подозревал в то время, какие противоречивые чувства гнездились в глубине души моей старой тетушки. Это была какая- то смесь нежности и изощренной жестокости. С одной стороны, тетушка была тихой и вкрадчивой. Она желала видеть нас добренькими и кроткими, «непорочными, как младенцы». Впрочем, столь же нежным было ее отношение к религии. Статуэтки ее любимых святых с толстыми розовыми щеками были облачены в яркие пышные одеяния. Рай в ее представлении был огромным цветущим садом, сплошь набитым ангелочками; а что касается Иисуса Христа, то он рисовался ей только младенцем в пеленках.
С другой стороны, тетушка была несносной эгоисткой. Страшно жадная и скупая, она была неспособна на альтруистический поступок. Целыми днями она просиживала в кресле-качалке с молитвенником в руках; кресло ее стояло в галерее, выходившей окнами на соседний монастырь. Любимейшим занятием тетушки было разглядывать вышедших на прогулку монахов, которых она называла ласкательными именами и в которых была просто влюблена.
Уборная монахов помещалась в маленьком сооружении на отшибе; к нему вела тропинка, которая прекрасно просматривалась с тетушкиного наблюдательного поста. Любопытная донья Лусия развлекалась тем, что вела подсчет, сколько раз каждый из монахов посетил уборную. Часто с сокрушенным видом она жаловалась на несварение желудка у того или иного монаха. Однажды тетушка поразила меня — обычно целыми днями она сидела в качалке, а на этот раз не могла найти себе места. Она металась из угла в угол, точно птичка в клетке, волосы у нее растрепались, лицо покраснело. Она все время не то икала, не то хихикала и полдня проторчала у окна. Оказывается, тетушка послала в монастырь коробку со слабительным драже и с нетерпением ожидала, когда ее подарок окажет свое действие. Пустое любопытство и скука могут привести к тяжелым последствиям, и тетушка прекрасно это доказала.
С нового учебного года родители поместили меня в роскошный пансион. Там, поддавшись всеобщему настроению, я ударился в благотворительность и благочестие. Приятели мои были надуты, манерны и пошлы. Мне кажется, будто я их вижу перед собой сейчас: с такими же пухлыми, как прежде, лицами они, томно привалясь к стойке бара, лениво цедят сквозь зубы: «А ну-ка, бармен, удиви чем-нибудь новеньким». В пансионе я научился состязаться в знаниях. Учителя всячески старались привить мне, по их выражению, «здоровую тягу к конкуренции» и в самом деле сумели закабалить меня. В пансионе устраивались различные состязания, например, сборы пожертвований на одежду для детей бедняков. Учитель писал на доске имя главного жертвователя и сумму, которую он внес. За ним в строгом порядке выстраивались остальные благотворители. Процедура смены лидеров конкурса живо напоминала мне смену лидеров в футболе. Учитель с благодушной улыбкой стирал' с доски имя свергнутого победителя и писал на его месте имя нового. И тот, кто в конечном счете одерживал победу, лично оделял игрушками детей бедняков, фо-тографировался вместе с ними, улыбался им и оказывал прочие знаки внимания, ну совсем как господа министры.
Подобные состязания устраивались и в присутствии родителей. На этих встречах испытывались как наши познания, так и наши нервы. В течение часа мы забрасывали друг друга вопросами, а наш наставник восседал за председательским столом в плюшевом кресле. Самым страстным моим желанием было занять первое место. Болезненно обостренная жажда славы, возможность услышать аплодисменты в свой адрес словно подстегивали меня. Изо всех сил я старался заработать лучшие отметки и, хотя часто притворялся, будто равнодушен к славе и к похвале, на самом деле млел от счастья, когда директор по окончании каждого месяца, раздавая премии, объявлял во всеуслышание: «Давид внес рекордную сумму пожертвований в пользу бедных. Таким обрывом, он оказался самым великодушным. отличился также примерным поведением, и у него лучшие оценки в классе». Кругом раздавались аплодисменты, а я улыбался с невинной скромностью, которая была отмечена в моем похвальном листе.
В те годы, когда большая часть моих сверстников проводила время в играх и развлечениях, я корпел над уроками и заданиями. Любое препятствие казалось мне преодолимым, лишь бы удержаться на первом месте. Я тратил долгие часы на зубрежку, но представлял дело так, будто благодаря природной одаренности мне достаточно было одного взгляда, чтобы сразу все выучить и запомнить. Учителя легко попадались в эту ловушку. Они всегда очень уважительно говорили о моих способностях. И, наверное, поэтому сделали меня козлом отпущения. Мне поручались все-возможные доклады, и, хотя это требовало много времени, я испытывал удовольствие, когда учитель, благосклонно улыбаясь, говорил: «Ну, это для тебя не составляет никакого труда».
Я жаждал исполнить все возлагаемые на меня надежды и смертельно боялся провалиться. Одна мысль о том, что я могу цотерять первое место, лишала меня сна, и учителя стали использовать этот страх как оружие против меня. «Вы должны быть благодарны судьбе,— говорили они,— что не похожи на остальных
детей: вы богаты и одарены, у вас незаурядный талант». И хотя я по-прежнему был лучшим учеником, они предупреждали: «Вы можете легко потерять первое место. Трудитесь, не почивайте на лаврах! Не позволяйте другим обойти вас в следующей четверти». И все удовольствие от полученной премии уступало место страху перед соперником, который мог обогнать меня в ближайшем месяце. Увенчанный лавровым венком, я неизменно продолжал появляться на обложках школьных журналов, подобно доброму сказочному принцу.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Считанные дни, или Диалоги обреченных - Хуан Мадрид - Современная проза
- Испытание совести - Хуан Гойтисоло - Современная проза
- Третье дыхание - Валерий Попов - Современная проза
- Репетиции - Владимир Шаров - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Темные воды - Лариса Васильева - Современная проза
- Холодно-горячо. Влюбленная в Париж - Юмико Секи - Современная проза
- Рассказы - Хуан Саэр - Современная проза
- Будьте как дети - Владимир Шаров - Современная проза