Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зыбучие пески, реки грязи, я понемногу погружаюсь, готовый уцепиться за любую соломинку. Я никогда не умел полностью расслабиться, отпустить вожжи, умереть и возродиться, даже под действием наркотика или страдания.
Я оставил автоответчик на волю Лориного потока сознания. Теперь я сижу за столиком в арабском кафе в Барбесе. Музыкальный автомат играет песенку Фарида Эль Атраша. Я смотрю на худенького темноволосого юношу, у него вид одновременно потерянный и изумленный, волосы сбриты на висках и оставлены более длинными на макушке. Он в джинсах, белых теннисных тапочках и черной нейлоновой куртке, рядом, на стуле, рюкзак с красным дном. Он тоже смотрит на меня не отрываясь. Я собираюсь выйти, и он делает мне знак, приглашая за свой столик. Я говорю, как меня зовут, он отвечает:
— А я Тиллио, итальянец.
Я улыбаюсь в ответ и говорю:
— Ну, если ты уже теперь врешь, ничего хорошего не выйдет!
— О’кей, меня зовут Джамель.
Мы идем по бульвару Шапель, потом по улице Филиппа де Жирара, по улице Жессена, выходим к Гут д’Ор. Прошел дождь, тротуары блестят, мы болтаем под звездным небом. Джамелю семнадцать. Он приехал из Гавра, завтра он отправляется на похороны брата в Бетюн; гостиницы слишком дороги, и он ищет, где бы переночевать. Я отвечаю, что он может пойти ко мне, но он хочет сначала показать мне рисунки на стенах домов в квартале; он знает всех художников, это его приятели. Я спрашиваю:
— Ты участвуешь в движении?
Он возбужден, как щенок.
— Ты знаешь Больших Парней?
— Смутно, вообще-то я собирался снимать репортаж о зулусах.
— Ты должен это сделать, на улицах сейчас происходят невероятные вещи.
И он начинает напевать:
Я Джэм, одинокий охотникСолдат Аллаха против войны,Я прошу нашего князя-хозяинаВернуть улице то, что ей принадлежит.
Он показывает мне пряжку своего ремня, где крупными бронзовыми буквами выдавлено: ДЖЭМ.
— Это мой псевдоним в движении.
— По-моему, «джэм» значит конфитюр!
— Не издевайся, на нашем языке это слово означает также «толпа»… Уличная армия!
— Членом какой банды был ты?
— А никакой! Я их всех знаю, но сам я всегда один, всегда сам по себе… Джэм-одиночка!
— Ради Бога, избавь меня от всего этого цирка: солдат Аллаха, «Аллах акбар!» и все такое прочее!
Я чувствую, что Джамель почти теряет сознание от смущения; чтобы не «погрузиться» окончательно, он цепляется за остатки принципов, принципов уличного мальчишки без идеологии: щепотка ислама, растворенная семьей и внушаемая истеричными имамами,[9] объясняющими правоверным, что именно Аллах взорвал американский космический корабль «Челленджер» за то, что смертный человек слишком приблизился к нему; немножко американизированности — слова и прозвища на английском языке, кока-кола, музыка рок-групп; капелька общепланетарного сознания — ненасилие и борьба против расизма; и одновременно дикие выходки каждую ночь в метро и пригородных электричках, стремление написать повсюду свое имя — как крик, «SOS» — на машинах, грузовиках, на всем, что движется, стремление быть вне закона, сделать что-нибудь противоправное, при этом отчаянно зовя на помощь общество, мечтая, чтобы оно заметило, желая стать его частью, быть, например, артистом, записывать диски в стиле «рэп» или выставляться в роскошных картинных галереях.
В лифте, поднимаясь в квартиру, Джамель достает фломастер из кармана куртки и пишет на стенке кабины большими корявыми буквами свое прозвище — ДЖЭМ.
Войдя, парень сразу начинает рыться в моих пластинках, включает телевизор и смотрит клипы по шестому каналу. Завтра он должен встать очень рано, чтобы отправиться в Бетюн. Я говорю ему:
— Не беспокойся, я отвезу тебя туда. — Он ужасно удивлен, ему кажется, что я веду себя странно, но потом он начинает радоваться, как ребенок, целует меня в щеку. Открыв пакетик с героином, готовит две полоски, быстро вдыхает одну и протягивает мне трубочку, скрученную из трамвайного билета. Я тоже втягиваю наркотик в ноздрю, подумав про себя, что фантасмагория продолжается: Джамель не пьет, потому что это запрещено его религией, зато с наркотиками, судя по всему, знаком очень хорошо. Видимо, Аллах дал на них свое всемилостивое согласие.
Наркотик растворяется в моем теле, мы идем в комнату, я раздеваюсь и ложусь. Джамель открывает рюкзак и достает оттуда умывальные принадлежности и бейсбольную биту. Я спрашиваю:
— А эта хреновина тебе зачем?
— Чтобы защищаться… И разгонять скинов.
— Один будешь обороняться?
— Я же говорил тебе, что меня зовут Джэм-одиночка…
Джамель тоже раздевается, у него сухое мускулистое тело, и он без малейшего смущения ложится рядом со мной. Я гашу свет, и мы немного болтаем: смутные слова в темноте комнаты. Я спрашиваю его о Шерифе, покойном брате, которого он должен завтра хоронить, но Джамель отказывается отвечать. Он придвигается ко мне поближе, и я чувствую его нежную кожу, потом тесно прижимается к моей спине и засыпает. Я пытаюсь отодвинуться, но Джамель крепко обнимает меня, как будто борясь с кошмаром. В конечном итоге я вынужден разбудить его и попросить:
— Да оставь же мне хоть немного места!
Мы встаем в пять утра, едем по Северной автостраде… Серый рассвет, туман, тяжелые грузовики, похожие на яростно выстреленные снаряды. Я не успел даже послушать Лорины сообщения на автоответчике.
Внезапно Джамель начинает рассказывать мне о Шерифе. Он умер очень просто — потеряв всю свою кровь. Франс, его любовница, долго разыскивала его на улицах Бетюна. У Розы, в барах, у других женщин, но нашла только на рассвете: он был совершенно голый и обескровленный, его прислонили спиной к стенке товарного вагона, на ноги бросили мешки с песком, а руки привязали к стальным поручням. Шериф сидел в кровавой луже: между его ног темнела глубокая кровавая рана — чудовищная смесь запекшейся крови, плоти и волос. На рассвете четверга Франция окунула кончики пальцев в кровь Шерифа.
Пока Джамель рассказывает, я думаю, что для меня четверг всегда был красным, я вообще каждому дню присвоил свой собственный цвет еще в детстве: понедельник — зеленый, вторник — желтый, среда — темно-зеленая, четверг — красный, пятница — светло-серая, суббота — темно-серая, а воскресенье — белое.
Я притормаживаю возле стоянки, и Джамель замолкает. Но как только я трогаюсь, он снова начинает рассказывать.
— Ты знаешь, что они с ним сделали?.. Привязали к вагону, раздели, сняли с него трусы и засунули в рот, чтобы брат не смог кричать, и отрезали член и яйца. Он потерял всю кровь и отключился. Тогда они выдернули кляп изо рта и засунули ему в глотку отрезанные органы, помочились ему на голову и ушли. Ты можешь поверить, что такие люди существуют, ходят по земле?
Тошнота подступает к горлу, и я вдруг вспоминаю пророчество Хейры, сделанное у «Веселого кабана»: «Тебя будет преследовать арабская кровь, ты будешь вспоминать Мунира, моего сына, мертвого и с отрезанным членом во рту».
Джамель любил своего брата Шерифа. Встречаясь в Париже, они ходили на концерты рок-музыки, покупали порошок на площади Клиши, вкалывали друг другу наркотик в кабинке туалета концертного зала, взбадриваемые музыкой, доносившейся из-за стен. Джамель любил видеть, как мутнеют глаза брата, как выступает у него пот на лбу. Шериф часто рассказывал ему о своей любовнице Франс, замужней женщине, описывал, как они занимаются любовью, и Джамель возбуждался.
Я звоню Лоре с заправочной станции.
— Ты где?
— На Северной автостраде.
— Один?
— Да.
— Я сегодня ужинаю с Марком. Он заедет за мной в девять и… может быть, станет моим новым женихом. Я это говорю не для того, чтобы сделать тебя ревнивой, тьфу! ревнивым, извини, я не хотела! Просто он тоже один, с тех пор как Мария бросила его, и ему тоже кто-то нужен.
В этот момент я оборачиваюсь и вижу, как Джамель берет с полки пакеты бисквитов и прячет их в куртке. Мне хочется смеяться. Лора говорит:
— У тебя есть время до воскресенья, чтобы вернуться.
Как чумные больные 1188 года, как преступники, приговоренные к смерти и казненные в Бетюне в 1818-м и 1909 году, Шериф будет похоронен братством Милосердных.
Пятнадцать из двадцати трех Милосердных, избираемых на два года среди самых уважаемых граждан города, провожают Шерифа на кладбище. Они сегодня встретились рано утром в комиссариате, гроб с телом Шерифа стоял там на большом столе в комнате, где складывают оборудование. Гроб привезли накануне вечером из Лилля, где производилось вскрытие, и Франс востребовала тело. Она попросила одного своего друга детства, прево братства, устроить для Шерифа приличные похороны, ведь для Милосердных не важно, какую религию исповедовал человек при жизни, их не интересуют его грехи.
- Города красной ночи - Уильям Берроуз - Контркультура
- Еретики - Слава Модный - Контркультура
- Дерьмо - Ирвин Уэлш - Контркультура
- Великая Мечта - Андрей Рубанов - Контркультура
- Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work) - Ирвин Уэлш - Контркультура
- Девушка, которая взрывала воздушные замки (Luftslottet som sprangdes) - Стиг Ларссон - Контркультура
- Возвращение - Дзиро Осараги - Контркультура
- Глюк - Хьюберт Селби - Контркультура
- Мы никогда не будем вместе - Денис Липовский - Контркультура
- День перед жизнью - Александр Чекоданов - Контркультура / Прочие приключения / Русская классическая проза