Форма входа
Читем онлайн В доме своем в пустыне - Меир Шалев
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
«Вот он, в докторском халате».
«А вот он в Кастеле[90], со „стеном“ в руке, в вязаной шапке».
«Посмотрите на нее, она еще не совсем соображает, что случилось».
«Она не плачет. Лучше бы она наконец заплакала».
«Такой молодой».
«И дети так на него похожи».
«А вот он, когда сам был ребенком, в Тель-Авиве, на море».
Всякий раз, когда я вижу, как личинки комаров мучительно извиваются в мелкой воде пустынных лужиц, я снова вспоминаю эти фразы. Сначала их звучание, а потом, с его помощью, их содержание.
Бабушка Майер, мать Отца, сидела сбоку, пила коньяк и время от времени бормотала: «Что вы на это скажете? Чтобы мать хоронила своего сына… Дус ист ништ нормаль»[91].
Ее губы и кончики пальцев были совершенно синие. На гору Герцля[92] и обратно она ехала на голубом такси Хромого Гершона, который не взял с нее денег, потому что Отец спас его во время Войны за независимость, когда они были в Пальмахе[93].
А потом она вдруг встала и выкрикнула: «Я говорила ему не жениться на вас! — и тут же начала плакать: — Давид… Давид… сыночек мой…» Ее иврит был влажным, полным слюны и языка: «Мы даже помириться не успели…»
То был последний раз, когда я видел бабушку Майер, потому что после этого она снова поднялась и объявила всем присутствующим, что ее отца убили немцы, а сына убили еврейки, и, прежде чем кто-нибудь успел ответить, она вышла, и тогда Бабушка нарушила молчание словами: «Я не хочу больше видеть эту женщину здесь никогда. Ко всем нашим неприятностям, она еще и пьяница».
А много лет спустя, когда Большая Женщина села писать приглашения на нашу с Роной свадьбу, Рыжая Тетя сказала, что, несмотря ни на что, следует пригласить также бабушку Майер, и вообще, так она сказала, вы ведете себя некрасиво и по отношению к тем родственникам тоже, и вот тогда мы узнали, что бабушка Майер давно уже умерла. Но в детстве я получил от нее по почте несколько открыток и подарков. Она всегда писала одно и то же: «Рафаэль, ты и мой внук тоже… Что мне еще осталось от сына?.. Приезжай навестить меня в Тель-Авив. У тебя и тут есть семья, и еще здесь есть синее Средиземное море, которое очень любил твой папа. Возьмешь утром виноград и полотенце и пойдешь, как он, плавать».
Но я не умел плавать — и сегодня тоже не умею, — и я уже был внуком одной Бабушки, и этого мне было вполне достаточно. К чему мне весь этот балаган, а? Я был внуком и сыном, братом и племянником. Был куклой, и младенцем, и любимчиком — как правило, всех вас вместе, а иногда — каждой в отдельности, и мне было более чем достаточно. Я был Рафаэлем, и Рафинькой, и Рафи, и Рафаулем, и мне было вполне достаточно этих имен и вас пятерых — Бабушки, Матери, двух Теть и одной сестры, которые окружали меня, и кутали меня, и трогали меня, и играли, и воспитывали, и растили меня тем страшным, мучительным способом, лучше которого я не знаю для растущего мужчины.
Бабушка — моя единственная Бабушка — подавала утешителям и скорбящим угощенье, положенное на шив'у. Лицо ее было замкнутым, все в хмурых морщинах, как из-за траура, так и из-за денежных расходов, связанных с ним. Дядя Элиэзер объяснял всем, что произошло и как армейские раввины даже молнию на спальном мешке не решились расстегнуть, а моя сестра всё бегала вокруг и спрашивала: «Что значит „тушенка“? Что значит „тушенка“?»
А Черная Тетя шептала какой-то приятельнице на ухо — а мне удалось услышать: «Не только мужчины. В нашей дерьмовой семейке многое умирает до срока. Видишь мою невестку? — И она указала на Рыжую Тетю движением левой брови. — Помнишь, какие волосы были у нее когда-то? В точности как у моего Элиэзера, горели, как огонь, а посмотри на них сейчас — потухшие и мертвые…»
Она смеялась преувеличенно громким смехом, играла и прыгала во дворе со знакомыми мне и незнакомыми детьми и рассказывала о моем Отце, который «был очень хорошим врачом, несмотря на свой маленький рост». Даже сегодня я хохочу, когда слышу эти ее странные определения, и мне помнится, что и тогда, в дни траура по Отцу, ее слова вызвали у меня взрыв громкого детского смеха. Со всех сторон меня пригвоздили сердитыми взглядами, послышались осуждающие голоса, и в мгновение ока Большая Женщина собралась вокруг меня, составив стену из четырех лбов, больших и твердых, как щиты, и пятого — маленького, гневного лобика моей сестры.
Рыжая Тетя, которая к тому времени уже овдовела, но еще не жила с нами, сказала потом Черной Тете, что та говорит глупости, повернула к ней дрожащую спину несогласия — в отличие от выпрямленной спины обиды и согнутой спины безысходности — и пошла в кухню поесть, и в туалет — вырвать, и в ванную комнату — «привести себя в порядок». Ибо вдовы, даже если они всё еще помнят и любят своих покойных мужей, не должны забывать и о себе, и поскольку многие из пришедших на отцовскую шив'у были врачи или офицеры — «или оба наказания вместе», как ты говоришь и об этом, — и поскольку над постелью умершего витают, как известно, близость, и жалость, и простая плотская радость тех, кто остался в живых, — все те чувства, которые неизбежно должны возбуждать сердце и волновать кровь, — то даже в день отцовских похорон Рыжая Тетя уже взвешивала шансы заполучить нового культурного мужа-европейца взамен прежнего, образованного, чуткого и воспитанного мужа-англичанина, который у нее уже был, да погиб.
К ночи все разошлись, а двумя часами позже Мать вдруг проснулась и увидела свет, который пробивался из отцовского кабинета и освещал коридор. Она очень удивилась и решила, что это Бабушка забыла погасить свет из-за крайней усталости и горя. Как правило, Бабушка не ложилась спать, не проверив с величайшей тщательностью все запоры и засовы, не закрутив до отказа все краны и не потушив все электричество (забавно, она всегда говорила «зажечь свет», но «потушить электричество»), и даже сегодня, приезжая к ним с ночлегом, я держусь рукой за стену коридора и считаю шаги в темноте. И меня не раз выручает Рыжая Тетя, которая до сих пор продолжает ходить в кухню или из нее, поесть или вырвать.
— Почему ты не зажигаешь свет, Рафаэль — спрашивает она.
— Я не могу найти выключатель.
— Но это же твой дом. Неужели ты не помнишь, где выключатели?
— Это не мой дом. Это ваш дом, и, даже когда я был маленьким, я не мог найти выключатели в темноте.
Мать поднялась и пошла в отцовский кабинет, но когда она протянула руку к выключателю, она вдруг почувствовала огромную усталость, и, прежде чем ей удалось потушить электричество и вернуться в свою кровать и в свой сон, ее уже свалили тяжесть горя и печали и та страшная боль в груди, сила которой известна и предсказуема заранее, но всегда удивляет своей неожиданностью, и она опустилась на старый диван, на котором Отец любил лежать, читать, запоминать и размышлять.
Как он, лежала она: на спине — голова на одном валике дивана, а пятки на другом. Так она лежала, и долго смотрела в потолок, и, наконец, заплакала.
МОИ БОСЫЕ НОГИМои босые ноги осторожно ступают в темноте коридора. Мои уши слышат булькающие всхлипывания. Моя рука шарит по стене, ищет — и не находит.
Всё слышал. Всё видел. Всё трогал. Всё нюхал. И ничего не понимал. Шалфейный запах тела Черной Тети, раскаленные угли волос Рыжей Тети, смех сестры, любимый Бабушкин черепах, усохшие груди Матери, заточенные в клетке ребер, — скрыты были они от моих глаз, но набухшие, гладкие и теплые воспоминания о них касаются сейчас моей щеки.
Не раз, когда я останавливаю пикап на одном из своих участков и заглушаю мотор, мне слышится мелодия флейт и человеческое пение. А когда я открываю или закрываю дверцу машины, они то усиливаются, то затихают. В первые мои дни в пустыне это меня очень пугало. Я боялся, что, может, мой собственный мозг, окруженный тишиной и одиночеством, воображает себе всякие звуки. Но позже я понял, что это проделки Эола, древнего бога ветров. Иногда он дует сквозь трубы ограждения, как в мундштуки оркестровых флейт, и извлекает из них протяжную мелодию. А иногда перебирает, точно пальцами струны, антенну, торчащую из водительской кабины, и когда она колеблется под дуновением этих божественных пальцев, весь мой пикап превращается в один большой металлический резонатор. И тогда я слышу пение женщин, слышу их плач, слышу траурные рыдания их плоти в обрядах их воспоминаний.
ВЕРНУСЬ К СВОЕЙ МАМЕВернусь к своей Маме. Совсем, как он, лежала она. На спине. Его рост — ее рост: голова на одном валике дивана, пятки разутых ног — на другом. Лежала и думала, что, вот, они всё еще точно одного и того же росточка. А потом, после того как она лежала, как он, и жалела, она еще лежала, как он, и плакала, и глотала слезы и всхлипы, а потом взяла в руки книгу и начала читать.
Так она лежала и читала — и в следующую ночь, и в ту, что за ней, — а в последнюю ночь шив'ы Рыжая Тетя, которая осталась у нас ночевать на всю траурную неделю, вышла в свое очередное «Путешествие в Страну Булимию» — как моя сестра называет ее ночные метания между холодильником и унитазом — и, заглянув в отцовский кабинет, спросила, все ли у нее в порядке, и Мать ничего не ответила.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу В доме своем в пустыне - Меир Шалев бесплатно.
Похожие на В доме своем в пустыне - Меир Шалев книги
- Вышли из леса две медведицы - Меир Шалев - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Сны Флобера - Александр Белых - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Другая судьба - Эрик-Эмманюэль Шмитт - Современная проза
- Sex. Убийство. Миллион - Валид Арфуш - Современная проза
- Заговор по душам. (Малоросский прованс.) - Valery Frost - Современная проза
- Липовая жена - Рубина Дина Ильинична - Современная проза
