Форма входа
Читем онлайн Парабола моей жизни - Титта Руффо
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
А теперь расскажу, почему я взял с собой арию из «Диноры». За последнее время я исполнил ряд работ для дворца князя Каэтани и среди прочего починил подставку для нот, на которой была изображена лира. Когда я принес готовую работу, меня провели в большую гостиную в стиле Людовика XVI, где стояло фортепиано, и, оставив меня там одного, просили подождать. И тут сразу же множество картин возникло в моем воображении. Мне представлялось, что я попал в эту роскошную обстановку не как простой рабочий по ковке железа, а как артист, и что я стою с нотами в руках, прислонившись к роялю, и сейчас буду петь и мне будут аплодировать. Я так размечтался, что все это казалось мне действительностью, а в это время пришел слуга в ливрее и сказал, чтобы я зашел завтра за новыми заказами. В эту же ночь я увидел сон, на этот раз уже не с открытыми глазами. Я увидел себя в прекрасной гостиной князя Каэтани во время большого концерта. Рояль был открыт и за ним стоял величественный мавр во фраке. Между тем, по знаку знатной дамы в белом парике и драгоценном жемчужном ожерелье, спускавшемся ниже талии, сотни людей со всех сторон входили и наполняли зал. Мавр начал петь: у него был баритон, напоминавший баритон Бенедетти, но отчасти и мой. Он пел арию, и это была как раз ария из «Диноры», которую он исполнил потрясающе. Когда он кончил, в зале раздались шумные аплодисменты, и в этот момент я проснулся. Под впечатлением этого странного сна, я и решил взять с собой и спеть на прослушивании ту же арию, стараясь подражать искусству прекрасного мавра.
Известие о моем поступлении в Санта Чечилия было принято в семье с величайшей радостью, и больше всех радовалась мама, которая — я особенно подчеркиваю это — все время верила в мое призвание. Не так отнесся к происшедшему отец. Он считал, что мы все потеряли голову и между ним и мамой снова разгорелись горячие споры. Хотя я чистосердечно и обещал ему, что только испытаю свои возможности и что буду уходить с работы лишь три раза в неделю, каждый раз всего на два часа, он прекрасно понимал, что после такого успеха все эти обещания — пустые слова и что как я, так и мой брат, увлеченные музыкой, кончим тем, что отдалимся от него. Он сам в какой-то степени был виноват в этом и проклинал тот день, когда встретился с Бенедетти.
В консерватории все три класса пения для мужчин находились в ведении профессоров Уголини и Персикини. Я был записан к этому последнему, который в первые месяцы держал меня на ролях простого слушателя. Занятия начинались в половине десятого. Персикини всегда приходил в класс пунктуально. Он был представительный мужчина лет шестидесяти пяти, высокого роста, с белыми волнистыми волосами, весьма тщательно разделенными по середине головы прямым пробором, с большими белыми усами, которые он постоянно подкручивал, и с острой бородкой а ля Наполеон III. Ходил он обычно в черном пиджаке с черным жилетом и в полосатых брюках до того отутюженных, что спереди они выглядели, как бритвенные лезвия. Башмаки он носил, самой собой разумеется, также черные и с таким скрипом, который заранее предупреждал о его появлении. В общем он представлял собой типичный образец господина XIX века. Ученики относились к нему весьма почтительно. Когда он входил в класс, они все вставали, и кто брал у него из рук перчатки, кто цилиндр, кто тросточку. Затем он звонил в колокольчик, чтобы ему подали кофе. Прихлебывал он его не торопясь, с удовольствием любуясь собой в зеркале. Наконец он вынимал из кармана белый носовой платочек, вытирал рот, очень деликатно разглаживал усы, и весьма изящно клал платочек обратно в нагрудный карманчик так, что наружу торчал белый треугольник. На всю эту мизансцену уходило минут двадцать. Затем маэстро, усевшись за фортепиано, старательно подтягивал брюки, чтобы сохранить в неприкосновенности отглаженную складку, раз десять пробегал руками по клавишам, в гаммообразных движениях разогревая пальцы, и, наконец, вызывал первого ученика.
Насколько мне помнится, класс Персикини состоял тогда из семи учеников: трех теноров и четырех баритонов. Отсюда следовало, что, начав занятия в десять и закончив их в двенадцать, маэстро имел возможность уделить каждому немногим больше четверти часа. Учеником, которому он уделял самое большое внимание, был Джузеппе де Лука, занимавшийся уже в течение пяти лет и проходивший теперь оперные партии. Иногда один урок де Лука продолжался три четверти часа, так что на других учеников оставалось по десяти минут, во время которых еле-еле успевали пропеть второпях несколько вокализов. Меня же иной раз одолевала такая тоска от бессмысленной потери времени, что я начинал зевать, а подчас и засыпал. К тому же отсутствие мое в мастерской было очень заметно, и мне постоянно приходилось выслушивать от отца бесконечные замечания за то, что меня опять не оказалось на месте, когда он заходил ко мне на работу. И так как он не пропускал случая попрекнуть меня занятиями в консерватории — бессмысленная трата времени на уроках пения не только надоела мне, но приводила в ярость.
Вдобавок маэстро Персикини меня невзлюбил и когда он изредка снисходил до того, чтобы послушать, как я пою вокализы, он находил мой голос каким-то неопределенным и предсказывал, что я никогда не смогу петь баритоном. Когда же я вспоминал, что по уставу мне придется провести целых шесть лет в этом чистилище, я приходил в отчаяние. Нет, нет, мне не представлялось возможным терпеть столько времени эту пытку вынужденного безделья.
Когда у меня наконец начались регулярные уроки, и я каждое утро в течение четверти часа пел вокализы, маэстро заупрямился в утверждении, что у меня бас, и стал учить меня как баса. Всецело во власти своей навязчивой идеи, он захотел, чтобы я выучил арию Захарии из «Набукко», арию, которую я совсем не любил. На этой почве возникли между нами первые недоразумения. Тем временем мое материальное положение становилось все более устрашающим. Иной раз у меня даже не было возможности внести совсем небольшой ежемесячный денежный взнос за право учения. Кадровым студентом я оставался в консерватории месяцев семь. По пению я даже не дошел до экзамена на второй курс.
Занимался я немного по сольфеджио и был в классе фортепиано маэстро Лучиди. Но руки мои были до такой степени жесткими, что в один прекрасный день маэстро выставил меня из класса с тем, чтобы я больше к нему не приходил и не отнимал понапрасну времени ни у него, ни у себя. Заниматься мне по фортепиано совершенно бесполезно, заявил он. Я был с ним вполне согласен, но устав предписывал, чтобы ученик из класса пения умел играть на фортепиано, и никому не приходило в голову, что после урока пения меня ждут молот и напильник. Маэстро Лучиди был видным пианистом, но мало знал людей и, конечно, страдал отсутствием такта. Он считал меня каким-то убогим, неполноценным и даже написал в дирекцию, возглавляемую в то время Маркетти, некое отношение, в котором характеризовал меня как ученика, абсолютно неспособного к музыке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Парабола моей жизни - Титта Руффо бесплатно.
Похожие на Парабола моей жизни - Титта Руффо книги
- Ради этого я выжил. История итальянского свидетеля Холокоста - Сами Модиано - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Мемуары «Красного герцога» - Арман Жан дю Плесси Ришелье - Биографии и Мемуары
- Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста. - Андрей Гаврилов - Биографии и Мемуары
- Великие евреи. 100 прославленных имен - Ирина Мудрова - Биографии и Мемуары
- Великие джазовые музыканты. 100 историй о музыке, покорившей мир - Игорь Владимирович Цалер - Биографии и Мемуары / Музыка, музыканты
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Не жизнь, а сказка - Алёна Долецкая - Биографии и Мемуары
- Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1 - Николай Любимов - Биографии и Мемуары
- Прощание с иллюзиями: Моя Америка. Лимб. Отец народов - Владимир Познер - Биографии и Мемуары
- Театральная фантазия на тему… Мысли благие и зловредные - Марк Анатольевич Захаров - Биографии и Мемуары
