Форма входа
Читем онлайн Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного - Семен Экштут
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Этот толстовский замысел не был осуществлён. Однако, опираясь именно на эти чётко сформулированные Толстым принципы, Трифонов сумел написать свой исторический роман. Во-первых, он взглянул на проблемы, волновавшие его современников, в ином временно́м масштабе — обратился к эпохе Великих реформ, когда в России впервые стала формироваться демократическая интеллигенция, исповедовавшая как либеральные, так и революционные идеи. Во-вторых, писатель мастерски изобразил в «Нетерпении» и революционеров-народовольцев, и либералов, и заурядных обывателей, и самого царя Александра II. Это казалось невероятным! Человеческий, а не обличительный или окарикатуренный образ императора — точнее, психологический портрет Александра Николаевича Романова — был совершенно немыслим не только на страницах советского исторического романа, но и в сугубо научных сочинениях советских историков. Юрий Валентинович Трифонов попытался всех понять и не хотел никого судить. Однако современники писателя, поднаторевшие в выискивании более или менее прозрачных аллюзий либо глубоко скрытых намёков, не сумели должным образом оценить то, что сделал Трифонов.
В конце сентября 1979 года в выходящей в Париже еженедельной газете «Русская мысль» была опубликована статья известного в своё время диссидента Михаила Агурского с претенциозным названием «Полемика с диссидентами Юрия Трифонова». Автор статьи, весной 1975-го эмигрировавший в Израиль, мог не опасаться политических преследований и рассуждал без оглядки на советскую цензуру. Он сделал то, на что никогда бы не отважился ни один советский критик: попытался выявить якобы имевшийся в «Нетерпении» антидиссидентский подтекст. «Создаётся впечатление, что автора больше всего интересовала психология революционного и оппозиционного движения как такового, прежде всего современного советского инакомыслия. Это даёт ему повод к завуалированной критике советских диссидентов, хотя нельзя утверждать, что эта критика ведётся с официальных позиций. Трифонов ищет параллелей между народниками и советскими диссидентами, подчёркивая бесплодность их борьбы… Не был ли для Трифонова прообразом Желябова — В. Буковский, Гольденберга — П. Якир или В. Красин, а Окладского — А. Добровольский?.. Лично я в этом уверен…»[205]Оставим на совести автора весьма спорное отождествление диссидентов с народовольцами: явное приписывание Трифонову собственных мыслей и неявное желание представить «Нетерпение» как антидиссидентский роман, подобно тому как в русской классической литературе XIX века существовал так называемый антинигилистический роман. Суть не в том, стремился ли Юрий Валентинович осудить диссидентов, сознательно вызывая у вдумчивого читателя подобные ассоциации с современностью. (Сам Трифонов это отрицал, утверждая, что такие мысли даже не приходили ему в голову.) Суть в другом. Книги имеют свою судьбу. Написав «Нетерпение», Трифонов создал не только образец прекрасной прозы, но и заставил посмотреть на современную ситуацию в ином масштабе — в большом времени истории. Для тех, кто эмигрировал из СССР и уже несколько лет жил на Западе, его книга стала путеводной нитью, дающей возможность попытаться отыскать ориентиры и найти выход в запутанном лабиринте советских реалий. Была ли данная попытка добросовестной и удачной — это совсем другой вопрос. Важно, что повесть «Нетерпение» позволяла такую попытку предпринять, а оценка её литературного результата во многом зависела от таланта рецензента. «Задача писателя — рассказать ещё о том, что ВНЕ книги. Читатель должен пытаться понять не только то, о чём рассказывает книга, но и то, что она ХОЧЕТ высказать»[206]. Таково было писательское кредо Трифонова. И Михаил Агурский, выдвигая в высшей степени спорные гипотезы, фактически рассуждал в рамках эстетических принципов автора «Нетерпения».
Уже первая фраза «Нетерпения» настраивала читателя на злободневность темы. «К концу семидесятых годов современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна. Спорили лишь о том: какова болезнь и чем её лечить?»[207] Формально речь шла о давно прошедших временах конца 1870-х, но все умели читать между строк. Подход к истории России, как к истории болезни, был нов и смел. И хотя журнальный вариант «Нетерпения» был опубликован в либеральном «Новом мире», а советское образованное общество уже делилось на либералов-западников и патриотов-почвенников (последние предпочитали журнал «Октябрь»), в начале 1970-х ни один образованный человек не посмел бы оспорить эту мысль. Действительно, страна была больна. Споры шли о симптомах или следствиях с каждым днём прогрессирующей болезни, но мало кто задумывался о её причинах. Трифонов любил цитировать Артура Шопенгауэра. «Талант попадает в цели, в которые простые люди попасть не могут. А гений попадает в цели, которые простые люди не видят»[208]. На сей раз сам писатель попал в цель, о существовании которой даже не подозревали его «простые» современники.
Обратившись к истокам возникновения русской демократической интеллигенции, Трифонов установил, что с момента своего рождения эта интеллигенция несла на себе родимые пятна нетерпения и бескорыстия. Сам писатель признавался, что если бы он не назвал свою повесть «Нетерпение», лучшего названия, чем «Бескорыстие», трудно было бы придумать. Герои повести Трифонова, желавшие одним решительным ударом раз и навсегда покончить с вопиющей социальной несправедливостью, были нетерпеливы и бескорыстны одновременно, ибо не жаждали обрести для себя лично никаких благ или преимуществ. Революционеры-народовольцы, видевшие, что после отмены крепостного права иные из недавних люмпенов начинают быстро обогащаться и эксплуатировать неимущих в геометрической прогрессии, увеличивая размер несправедливости в мире. То, что при этом во вступившей на путь капиталистического развития стране строились заводы и сотни тысяч пролетариев порывали с «идиотизмом деревенской жизни» и приобщались к городской культуре; строились земские школы и больницы, прокладывались стальные магистрали и вступал в свои права век пара и электричества, для миллионов людей делавший жизнь более комфортной, — всё это российские радикалы и русская интеллигенция предпочитали не замечать. Они были готовы ниспровергнуть существующий миропорядок и пожертвовать всем, включая самих себя и своих близких, ради обретения какой-то высшей справедливости — так, как они её понимали. И всякий, кто безоговорочно не разделял их представление о справедливости, объявлялся ими подлецом.
Желая пришпорить «клячу истории», образованные люди XIX столетия фактически становились у неё, истории, на пути. Радикально настроенные интеллигенты каждый новый шаг России по пути капиталистического развития воспринимали как личную трагедию и считали себя вправе распорядиться не только личной судьбой, но и судьбой страны. Существовала устойчивая литературная традиция, восходящая к XIX столетию и унаследованная советскими писателями: всякий стремящийся к обогащению «приобретатель», даже если это обогащение было плодом его личных трудовых усилий, подлежал обличению и однозначно трактовался как персонаж сугубо отрицательный. Обличали и клеймили наотмашь! Трифонов пишет об этом с предельной ясностью: «…медленное приготовление к социальному переустройству, выковка критически мыслящих личностей — не годилось, потому что затягивало всё надолго, неведомо на сколько поколений. А ждать долее невтерпёж! Гибли лучшие, народ дичал, тупел и страшной угрозой вырастал кулак в деревне и капиталист в городе. <…> Никакие умственные, интеллигентские силы не спасут общину от мироедства, ибо когда ещё скажется эта долгая, муравьиная копотня, а тут — наскок, проворство, русские немцы окореняются не годами, а неделями. Яков с дедовой невесткой откупили у Лоренцова долю птичьего хозяйства и уже торговали яйцом и битой птицей в Керчи. Другому мужику, тоже бывшему крепостному, Лоренцов продал часть земли, бросовую, горы да буераки, а тот затеял вырубать камень, дело пошло лихо, рабочая сила дармовая, бродяги и гольтепа стекались сюда, к теплу, со всей России, море близко: за два года обогатился неслыханно. Торопиться нужно! Иначе России — каюк»[209].
Вся советская интеллигенция без исключения разделяла обличительный пафос шестидесятников XIX века. Миновало столетие. Страна прошла через три революции и две мировые войны, через ужасы вторичного закрепощения крестьянства, однако русская интеллигенция по-прежнему продолжала обличать любого накопителя. Всюду накопителя выводили на чистую воду — будь то страницы очередного производственного романа или кадры популярного кинофильма. В 1966 году на экраны страны вышла кинокомедия Эльдара Рязанова и Эмиля Брагинского «Берегись автомобиля», быстро ставшая народным хитом: в течение года её посмотрели 29 миллионов зрителей. Этот фильм по праву считается классикой советского кинематографа. Нет нужды пересказывать сюжет фильма. Один из героев «Берегись автомобиля», блистательно сыгранный гениальным актёром Анатолием Папановым, стал настоящим культовым персонажем, чьи реплики стали афоризмами и обогатили фольклор.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного - Семен Экштут бесплатно.
Похожие на Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного - Семен Экштут книги
- «…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда»: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953-1972) - Юрий Терапиано - Филология
- Пути развития английского романа 1920-1930-х годов - Нина Михальская - Филология
- Расшифрованный Достоевский. Тайны романов о Христе. Преступление и наказание. Идиот. Бесы. Братья Карамазовы. - Борис Соколов - Филология
- Москва акунинская - Мария Беседина - Филология
- Набоков - Алексей Зверев - Филология
- Михаил Булгаков: загадки творчества - Борис Соколов - Филология
- Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности - Владимир Гаков - Филология
- Великие смерти: Тургенев. Достоевский. Блок. Булгаков - Руслан Киреев - Филология
- Готическое общество: морфология кошмара - Дина Хапаева - Филология
- Алхимия слова - Ян Парандовский - Филология
