Форма входа
Читем онлайн Голова моего отца - Елена Бочоришвили
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Нас водили в тир — мы стреляли из положения стоя и лежа, по неподвижным или движущимся мишеням. Движущиеся мишени были манекены, набитые ватой, они были похожи на живых людей. Девочки, стесняясь, ложились на пол, раздвигали ноги и целились. «Шире ноги, — кричал им Кукури, — телу нужен упор!» И подмигивал нам, как друзьям. Мальчики ждали своей очереди, курили одну сигарету на всех, передавали ее из кулака в кулак. На счет «три» — огонь! Как стрелять? Кукури знал все. «Целиться надо в голову, чтобы убить наверняка. Не убьешь ты — враг убьет тебя!» На войне как на войне.
Убить! Вышиби к чертовой матери вражеские ватные мозги!
И всегда неожиданно, вдруг, школьный звонок звенел долго, как сирена. «По длинному звонку учащиеся быстро покидают классы, строятся в колонны и маршируют в ближайшее бомбоубежище». Ближайшее от моей школы бомбоубежище было на соседней улице, в подвале жилого дома. Нам раздавали противогазы. Надо было высидеть в маске положенное время. Мы смеялись — стекла в маске потели. Однажды со мной рядом сидела девочка из другого класса, она сняла свою маску и спросила меня:
— У тебя тоже мокрое лицо? Покажи!
Я снял маску, она потрогала мое лицо руками. Я поцеловал ее мокрыми губами.
— На счет «три», — сказала она, — открой рот!
Неистовая радость жизни!
Я не помню имя той девочки. Кажется, мы больше не встречались. Почему моя память хранит все шесть «уязвимых точек» советского танка, а не имя девочки, которая подарила мне первый поцелуй? Или имя Кукури, его запах «Шипра»? Кукури, отставной вояка, походил на героя, а человек с авоськами — нет. Почему я не понимал тогда, что если в начале пьесы на стене висит ружье, то к концу пьесы оно должно выстрелить? Или что раз в жизни, как говорил отец, «стреляет даже незаряженное ружье»?
Мой Советский Союз.
Пожилая украинка, у которой я выкупил Большую советскую энциклопедию, самое большое сокровище ее мужа, спросила меня:
— Ну как, вы у себя «дома» не бывали?
— Нет.
— Говорят, в Грузии очень красиво.
— Это правда.
— И люди хорошие.
— Да, я не знаю людей более гостеприимных.
— Что, ностальгия не беспокоит?
— Нет.
Нет! Я ненавижу и люблю — разве это ностальгия? Между мной и страной, где я родился, — не года и расстояния, а смерть моего отца, голова его, похороненная отдельно от тела, под деревом с вырванными корнями, в деревне, которой нет.
И это чувство не беспокоит меня, оно раздирает меня на части.
…После Игоети надо все время смотреть налево, чтоб не пропустить поворот на Чачубети. Иногда мы заговаривались в машине и проезжали мимо, потом возвращались. Весной деревья были в белом цвету. Поднимаясь вверх, в гору, дорога становилась все хуже и хуже, а лес — все красивей. Наша «Лада» буксовала в грязи. Отец выходил и толкал машину или садился за руль, а толкал я. «Последний раз я вел грузовик в осажденном Ленинграде…» Если мы поднимались на дачу вдвоем с отцом, а машина отказывалась ехать, то мы раскладывали закуску на ближайшей поляне, в тишине, и начинали выпивать. Я думаю, что нет на земле счастья больше, чем быть другом собственного отца. До сих пор, во сне, я проезжаю по этой дороге, выхожу на поляну, вижу отца, слышу пение птиц. Алые маки вокруг, тут и там.
Я подружился со своим отцом лет в двенадцать-тринадцать, не раньше. Тогда же, когда научился стрелять. Примерно в то время остался без хозяев бревенчатый дом на берегу моря, недалеко от города Гагры, где отец родился и куда мы ездили из Тбилиси отдыхать каждое лето. Прошло еще несколько лет, пока отец наконец разобрал дом на бревна и пронумеровал их, не всегда по порядку. Мы начали ездить на курорт по путевкам, как все, у кого не было на море родственников. И даже потом, когда мы приступили к постройке дачи в несуществующей теперь деревне Тапла, мы продолжали каждое лето выезжать на море. Я с отцом, а мать — с сестрой, так уж повелось.
Я помню, как мы ездили на море вначале на поездах, а потом на отцовской персональной машине, когда он стал «большим человеком». Помню, как долго мы добирались по разбитым дорогам, останавливались покушать в ресторанах под открытым небом и долго ждали, пока приготовят еду. Шофер заходил в ресторан первым — проверить обстановку. Возвращался к нам: «Вроде ничего, Петрович, все равно до следующей пищевой точки — еще час езды!» Мы выбирали столик под деревом. Меню никто не подавал, его не было. Повар в грязном переднике выходил к нам из кухни и предлагал: «Курицу можем зажарить, начальник!» И уходил ловить курицу на задний двор. Во мне до сих пор живет это нетерпение перед приемом пищи и нежелание знать, что именно будем есть. Было бы что поесть, какая разница! И кушать надо тогда, когда хочется, а не через час. Твоя мама, сынок, никак не может смириться с этим качеством моего характера. С каким интересом выслушивает она пояснения к меню — что с чем варили, и какой подойдет соус, и какое лучше пить вино!
Твоя мама сидит сейчас в соседней комнате и тоже пишет тебе письмо — наставления, как тебе лучше провести свадебное путешествие по странам Европы, включая Грузию. Мы с ней не ездили в свадебное путешествие, ведь когда мы поженились, я был бедный эмигрант, а она — мать-одиночка с маленьким мальчиком. Тебе было девять лет, Фредерик. Но женщины всегда знают все лучше нас. Видишь, моя мать знала, как строить дачи, а твоя мать: «Не забудь взять с собой теплый свитер, в горах бывает холодно!» Откуда она знает, как холодно бывает в горах Грузии? Она там никогда не бывала! Но мы договорились, что каждый пишет тебе свое письмо, поэтому я удаляюсь!
…И как только мы выходили из машины, как только ступали на ухоженные дорожки санатория или дома отдыха, под пальмы с толстыми мохнатыми ногами и пахучие магнолии, отец тут же попадал в окружение, в осаду женщин. Отец был мужчина как всякий другой. Я похож на него лицом. Обычно женщины не бросают на меня свои тела, как на певца бросают цветы. Увы. Но там, на курорте, начиналась самая поэтичная, самая лирическая часть черно-белого советского фильма. Краткое счастье под пальмами и расставанье навсегда. Люди сгорали от нетерпения добавить к единству времени и места — единство действия. Сердца вышвыривали в воду, чтоб охладить. Может быть, наше море называют Черным, потому что в нем полно сердец, обуглившихся в пламени краткосрочной любви.
«Когда мы встретимся вновь?» — спрашивали друг друга влюбленные, расставаясь.
Никогда.
Отец вначале отсылал меня за минеральной водой или на вечерний сеанс в кино, а потом разрешил оставаться, когда в номер приходили женщины, «боевые подруги», как он их представлял. Однажды он сказал одной из них: «Видишь, какие усы у моего сына! Настоящий мужчина! Научи его, Валя, чтоб он не стеснялся!..» Отец ушел на вечерний сеанс смотреть фильм о том, как работали или воевали. Я хотел быть мужчиной с усами. Я бежал в светлое будущее, задыхаясь от запаха магнолий. Я спешил.
«Ничего-ничего, — приговаривала мне Валя, когда нам было тесно на узкой кровати, — не спеши!»
Соцреализм.
Почему мой отец брал меня с собой на курорт? Ведь я уже избавился от стеснительности, не спеша. И почему он ездил сам? Почему через пару дней гулянья по берегу с разными «боевыми подругами» он начинал вспоминать о матери, начинал скучать? В первые дни он перебирал «по косточкам» их последнюю ссору, повторял материнские выражения, включая «дыр-дыр». Злился. Она убивает его без пистолета! Он изображал мать: наклонялся вперед, к невидимому зеркалу, вытягивал губы сердечком, покрывал их невидимой помадой и произносил слова, нараспев: «Боже мой, как я постарела!» Или показывал, как она ходит — извивается всем телом, камыш на ветру. Мои родители прожили вместе сорок лет, и отец никогда не замечал, что мать хромала, что одна ее маленькая ножка была короче другой на пару сантиметров. И я не замечал, я был страшно удивлен, когда мне пришлось переводить ее беседу с доктором уже здесь, в Канаде. Она компенсировала свой физический недостаток танцующей походкой. А через несколько дней злость отца проходила, он остывал. Теперь ему казались справедливыми все ее обидные слова, даже те, что били его больнее всего, — о нашей бедности. Нищета наша была такая, что… «Чтоб ты жил на одну зарплату!» — это не шутка советского времени, это проклятье… Когда первый раз меняли деньги, они пересчитали все свои сбережения и купили 200 граммов колбасы! «Ты помнишь?» — спрашивал меня отец. Я не помнил. А первую мебель в доме она сделала из ящиков, и все было маленькое, как в театре для детей. Покрыла «стол» серебряными обертками от чая, прибила к «дивану» подушки — соседи приходили смотреть! И разве она постарела? Нет женщины красивей! Ах, как она умеет шутить! Какое смешное слово — дыр-дыр! Ее смех тихий, словно волна пробирается назад в море, просачиваясь сквозь камни. А как она поет?! Откуда в маленьком, миниатюрном теле — такой сильный голос? Это не женщина, а праздник, а он держит ее в бедности! Ты знаешь, из чего ее белая шляпа? Из туалетной бумаги! Давали по два рулона в одни руки в магазине ЦК. Она сплела бумагу косичками, а потом связала, и никто никогда не узнает. Ведь она умеет молчать, когда хочет, ей можно доверить любую тайну! Покажи мне женщину, которая умеет молчать!
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Голова моего отца - Елена Бочоришвили бесплатно.
Похожие на Голова моего отца - Елена Бочоришвили книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Почерк Леонардо - Дина Рубина - Современная проза
- Оранжевый туман - Мария Донченко - Современная проза
- Энергия страха, или Голова желтого кота - Тиркиш Джумагельдыев - Современная проза
- Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш - Современная проза
- Голова Брана - Андрей Бычков - Современная проза
- Верный садовник. Мудрая сказка о том, что никогда не умрет - Кларисса Пинкола Эстес - Современная проза
- Стихотворения и поэмы - Дмитрий Кедрин - Современная проза
