огромном ебанутом мире, который мне дорог. Прости, что не красивым слогом в этот раз и без Шекспира, но я чувствую себя спокойнее, зная, что с тобой ничего не случится, если вдруг мне придется переключиться на свои рабочие задачи и другие насущные проблемы. И я знаю только один способ этого добиться — быть в курсе, чем и как ты живешь. Да, блядь, ковыряясь в твоей жизни. Да, блядь, нарушая твои драгоценные личные границы. Это ёбаная херь, Лори, это пиздец как неправильно — я знаю. Я мудак и гандон, принимается. Никакого осуждения.
Тяжело бодаться с мужиком, когда он ничего не скрывает и все про себя знает.
Тяжело, потому что он реально мудак.
Но, блин, какой-то правильный, потому что ругать его за то, что за мной ходит парочка его троглодитов ради моей же безопасности — это все равно, что наезжать на врача за акт абьюза в виде вырезанного аппендицита.
— Поэтому ты влез в дела Угорича и порядочно ему там нагадил? Это называется «подстелить сломку» или для таких робингудских жестов у тебя существует другое определение?
Он даже бровью не дергает. Ноль сожаления на лице. Очевидно, когда он решил, как следует пощипать финансы моего «обожаемого братца», то не планировал делать из этого секрет полишинеля, но и отнекиваться, если что, тоже не собирался.
— Не знаю, успокоит это тебя или огорчит, но Угорич наехал на мои дела, попытался взять нахрапом. Он пиздец тупой, Лори. Я в жизни еще не видел таких феерических идиотов. Пришлось его наказать. — Кровожадно скалит правый клык, становясь на мгновение и правда немножко похожим на какого-то демона. — За нас обоих. Надеюсь, с тех пор его дела окончательно пошли по пизде?
Господи, на этого мужика совершенно невозможно долго дуться.
Я стараюсь, но как тут не улыбнуться в ответ, когда я в курсе полноты и глубины жопы, в которой оказался Угорич. Было бы очень тупо обвинять Шутова в том, что он тоже приложил к этому руку.
— Я правда дорога тебе? — У меня предательски щемит горло.
— Ты шутишь? — Он нервно фыркает.
Я уже слышу, как нам сигналят в спину, и Данте слышит, но даже не думает трогаться с места. Вместо этого выразительно показывает средний палец какой-то дурочке на крохотной машинке, которая проезжает мимо со скисшим лицом.
— Скажи это, блин, еще раз, Шутов. — Я хмурюсь, потому что на третье предложение у меня уже просто не хватит слов, и я тупо раскисну.
Он аккуратно, но крепко и властно берет мою ладонь, скрещивает наши пальцы в неразрывный замок. Я легко могу представить, что даже через сто лет жизни бок о бок буду чувствовать ровно то же самое, что и сейчас, когда он вот так же будет держать меня за руку.
Шутов подносит мою ладонь к губам.
Прикрывает глаза, когда его губы едва касаются кожи на тыльной стороне ладони.
Но ощущается это как будто ожог, до самых нервов.
— Я могу жить с хуевым поломанным сердцем, Лори, но не без тебя.
Я начинаю часто моргать, чтобы не разреветься.
Но Шутов успокаивающе чуть крепче сжимает наши пальцы и газует с места.
До медицинского центра, где я стою на учете по беременности, доезжаем минут через десять. Дима помогает мне выйти из машины, идет рядом до самого входа, держа над моей головой зонт, и придерживая за локоть, потому что я сегодня не в уютных безопасных лодочках, а на шпильке — даже на онлайн-встречах с европейскими инвесторами нужно выглядеть буквально как обложка «Форбс». Хорошо, что у меня и живота пока нет. Вернее, он как будто немного округлился, но это вполне может быть просто плодом моего воображения, которое все еще иногда триггерит на тему лишнего веса.
— Я могу пойти с тобой, — предлагает Шутов, когда я неловко пытаюсь нырнуть в дверь без его сопровождения.
— Не думаю, что это хорошая идея. — И это — самая мягкая формулировка из тех, которые крутятся у меня в голове.
— Озвучишь хотя бы одну причину?
— Потому что это будет выглядеть так, будто… в общем…
— Лори, блин, ты серьезно? — Дима усмехается с видом человека, который предполагал такое развитие событий и заранее приготовил убийственный в своей точности аргумент. Шутов и «предусмотрел» скоро станут для меня словами-синонимами. — Хочешь, чтобы все и дальше продолжали верить, что вот то недоразумение, которое мы скоро закопаем с песнями и плясками — отец твоего ребенка?
Я трагически закатываю глаза.
С одной стороны, разыгрывать комедию уже вообще нет смысла — Завольский выдал мне «черную метку» и даже если он до сих пор продолжает думать, что моя беременность может быть делом рук его покойного сыночка, это никак не помешает ему убрать меня с дороги. Регина наивно думала, что ребенок в животе — это стопроцентная бронь от любой жести, за что и поплатилась.
Я ежусь от холодка неприятных воспоминаний, потому что до той истории я до конца не понимала, что за человек Завольский на самом деле.
С другой — мне не хочется снова быть там, внутри, одной.
— Иногда мне хочется послать тебя как следует вместе с этими твоими безобразно… бескомпромиссными аргументами.
Дима с довольной лыбой во всю рожу берет меня за руку, и мы вместе заходим внутрь.
Вот так же, рука об руку, я готова пойти с ним на смертную казнь, потому что ощущение его крепкой теплой ладони дает безграничный заряд уверенности моему дурному предчувствию, что все это может быть не очень хорошей идеей.
Но все проходит на удивление хорошо.
Дима молча ждет меня под кабинетом, потом сопровождает от врача к врачу (слава богу, сегодня у меня просто плановый осмотр), а потом буквально с рук на руки передает моей чудесной и супер-понимающей Ирине Федоровне.
Она не спешит пригласить меня в кабинет, листает результаты сегодняшних осмотров и изредка поглядывает на Диму.
— Можем сделать 3D УЗИ сегодня, — выдает вдруг, — и… эм-м-м… молодой человек может поприсутствовать. У нас по плану через две недели, но никаких проблем, если пройти сегодня.
— Можно будет посмотреть ребенка? — слышу сзади странно приглушенный голос Шутова.
— Да, послушать, как бьется сердце, — заманивает она, видимо прекрасно зная, что нужно говорить мужчинам, чтобы сгладить их неловкость. — Мы еще не делали Валерии этот вид УЗИ, но можно будет посмотреть полностью трехмерное изображение ребенка.
— А это безопасно? — Его лицо вдруг вытягивается, потому что он только сейчас подумал эту мысль, когда отыгрывать назад уже почти поздно. — Я имею ввиду, оно
