Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видите, имя главаря не называется, — подождав, пока Зимин закончит читать, сказала старая учительница. — Они имени не знали. Колчаковского полковника Зайцева во главе крупной банды придумал позднее Мусатов. А на самом деле был разбойник Скоба. И с ним еще человек десять таких же. Ни папа, ни купец никогда в банде не состояли. Скоба захватил их. От папы потребовал ценности храма. Тогда же забрал и часы покойного поручика.
— И вы не пробовали протестовать? — спросил Зимин.
— Протестовать?! Много бы нас слушали. Кто были после революции Мусатов и его начальник, а кто — мы? Мама — дворянка, жена священника, к тому же убитого в банде.
— А Мусатов знал, что ваш отец — сам жертва банды?
— Мама пыталась объяснить и ему, и Тютрюмову. Говорила, что отбитые у шайки Скобы ценности — собственность церкви. Они поняли так, что мама пришла их востребовать. Посоветовали убираться из города и пригрозили Чека.
— Значит, все без исключения ценности, взятые чоновцами на Орефьевой заимке, не имеют отношения к колчаковскому кладу?
— Да, я же говорю, это церковные ценности. Вместе с купцом и папой заложником был еще один человек — Головачев. Он чудом остался жив, видался потом с мамой. Я вам сейчас расскажу…
ШАГАЛОВ
В распахнутые настежь ворота купец Петр Иннокентьевич Шагалов вышел с просторного, тонувшего в неубранных сугробах двора бывшего собственного дома на площадь, остановился. Совсем близко, саженях в двадцати пяти, белокаменная громада кафедрального собора святой Троицы туманилась в морозном белесом воздухе. Купола и кресты храма призрачно позолотой проступали сквозь дымку. Сколько он помнил себя, всегда в пору снегопадов дорожки к храму были расчищены, выметены; торцовка их либо глянцевито обнаженно сверкала, либо мягко пушилась молодым инеем. Теперь снежная целина расстилалась вкруг собора. Ни тропки, ни даже следов хотя бы одного человека не вело к собору.
— Закрыли. Дров не дают на топку. И службу вести некому, — упреждая возможный вопрос, сказал спутник, бывший доверенный бакалейно-винного магазина Пантелеймон Гаврилович Головачев.
Было у Шагалова побуждение подойти к храму — столько раз в долгой отлучке снился себе молящимся в его стенах! — он даже сделал вперед шага три, но, заметив на шпиле здания казначейства по правую руку от храма красное полотнище, передумал. Чужое, чужое все — и дом, и казначейство, и храм.
— Губкрестком теперь у них, — назвал Головачев бывшему своему хозяину учреждение, которое разместилось в здании, где так еще недавно — так давно! — обменивали валюту, выдавали векселя и купчие…
— Губкрестком, — медленно повторил Шагалов.
— Да, Петр Иннокентьевич, — подтвердил Головачев и продолжал прерванный рассказ о том, как описывали шагаловское имущество:
— Трое их было в реквизиционной комиссии. Жиденок у них заправлял — верткий, маленький такой, в тужурке. Сперва как будто ладили. А как дошли до сундука, где шуба соболья, вазы китайские и пистолеты кремневые, коллекция ваша, — разлад у них пошел. Еврейчик хотел шубу себе забрать, второй член комиссии, тоже замухрышка мужичок, прикладом двинул еврейчика. Он взвизгнул, кричал, что будет жаловаться самому товарищу Михленсону, и звал в свидетели третьего… А потом поладили, куда-то все вещи возили, несколько раз списки переиначивали. И ни шубы, ни пистолетов, ни белья постельного, ни монет старинных, какие вы на Ирбитской ярмарке не однажды выменивали — все исчезло… Мне только дуло под нос, когда я ихнему начальству докладывал, что целый сундук добра из списка выпал…
Он слушал, а в памяти всплывал день отъезда, студеный ноябрьский день. Ровно полдюжины сундуков с домашним имуществом, обитых кованым листовым железом, были приготовлены к погрузке. Запряженные в сани низкорослые лошади-«нарымки» стояли посреди двора. Оставалось отдать распоряжение — и прислуга, конюхи приступили бы к перетаскиванию сундуков на сани. Он уже готов был приказать, как вдруг появился генерал Анатолий Николаевич Пепеляев. Последние недели генерал квартировал у него, занимая три лучшие комнаты с видом на Миллионную улицу и на Соборную площадь. Молодой, неполных тридцати лет генерал, крепко уже бивший большевиков на Урале и тем прославившийся, тоже снимался с места, уезжал на восток ввиду прорыва фронта и приближения красных. И специально для Пепеляева и для его свиты приготовленные лошади тоже стояли в купеческом дворе. Одетый в шинель до пят, в папахе, генерал, увидев упакованные сундуки, от души рассмеялся, приближаясь к Шагалову и его супруге: «Петр Иннокентьевич, Анна Филаретовна, уж не насовсем ли собираетесь? Оставьте свой скарб на месте, целее будет. Право слово, недели не пройдет, вернемся». С такой убежденностью прозвучало, и так желалось верить: вернутся, отъезд очень ненадолго, большевики из последних сил наступают, вот-вот звезда их покатится, что поддался гипнотизирующим словам Пепеляева. Велел управляющему сундуки не грузить, а прибрать подальше с глаз. Хотел кое-что из сундуков вынуть, с собой в путь-дорогу взять, да времени в обрез, а так все уложено — не докопаться до нужного.
А и с собой бы забрал — теперь известно, — все одно сундукам, добру пропасть не миновать было. Верстах в двадцати от Красноярска ночью на тракте нагнали купеческую чету всадники с подхорунжим во главе (молодой генерал Пепеляев уже покинул их, своим маршрутом укатил, не сочтя нужным даже проститься), вытряхнули из кошевы на снег, посадили кого-то своих и умчали…
В ту ночь, бредя в нестройной и нередкой толпе отступающих войск Верховного Правителя, понял Петр Иннокентьевич, что если и суждено ему вернуться в родные пенаты, то не через неделю, как заверил бойкий на слово бравый колчаковский генерал, и даже не через месяц… Жена, как добрались до Красноярска, слегла в горячке. На последние деньги, сняв хибарку на берегу студеного Енисея, Перт Иннокентьевич выхаживал жену. И, может, как знать, и выздоровела бы благодаря его и докторов стараниями Анна Филаретовна, да забрали его в чрезвычайку. Выбраться удалось, слава Богу. Поискал безуспешно могилу супруги и подался в одиночестве да пешком в поношенной одежде с чужого плеча на родину. И вот у своего бывшего дома слушает рассказ бывшего своего доверенного.
Подслащивала горечь головачевского рассказа мысль, что не разорен вконец. В семнадцатом весной ранней, как митинговать все чаще начали да знаменами всех цветов размахивать, положил в кедровую шкатулку три сотни империалов, червонцев золотых столько же, украшения жены самые дорогие, да увез в тайгу на дальнюю свою заимку, спрятал. Он представил шкатулку, своими руками искусно вырезанную. Кроме монет, колец и сережек с бриллиантами, были в шкатулке и серебряная медаль Императора Александра III на Станиславской ленте, и знаки нагрудные — общества Голубого Креста и Палестинского общества, учреждений Императрицы Марии, в разные годы пожалованные Шагалову за активность в благотворительности. Все награды за благотворительную деятельность хоть и из благородных металлов, но ценность их не больно-то весомая в общем содержимом шкатулки. Хотя бы один из нескольких камушков в перстенечке жены все перетянет. Шагалов их тем не менее положил в шкатулку. Как приятную память о былом. И сейчас воспоминание о наградах, в благословенные былые годы полученных, прошло по сердцу греющей волной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Адская рулетка - Игорь Волознев - Научная Фантастика
- Сокровища Шахерезады - Игорь Волознев - Научная Фантастика
- Космопорт, 2014 № 01 (2) - Анна Бжезинская - Научная Фантастика
- Гея: Альманах научной фантастики - Владимир Губарев - Научная Фантастика
- Всё лето в один день - Рэй Брэдбери - Научная Фантастика
- Путь в Обитель Бога - Юрий Соколов - Научная Фантастика
- Банка - Рэй Брэдбери - Научная Фантастика
- Черный Ферзь - Михаил Савеличев - Научная Фантастика
- Фантастика 2002. Выпуск 1 - Сборник - Научная Фантастика
- Горизонты. Сборник яркой современной фантастики - Антология - Научная Фантастика