Форма входа
Читем онлайн Дневник писателя - Борис Зайцев
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Мне не раз говорили, что Леонов — человек религиозный. Не знаю. Вообще отказываюсь судить о его «недрах». Не могу говорить и о мотивах. Вижу только пред собою гадость и смолчать о ней мне затруднительно.
На Соти гомерическое наводнение, саботаж, вредительство. Есть, конечно, б<ывший> офицер, постригшийся в монахи, а потом ставший «завклубом» — вредитель. Он развивает идиотские идеи о новом Аттиле, во имя которого надо разрушить большевизм. Есть и саботажник-инженер. Но несмотря на все препятствия и всех злодеев, «наши» одолевают.
Все турбогенераторы, дефибреры, желонки бура, котлованы, толуолы, бугели, товарищи прорабы оказались на своих местах. Увадьев лично спускался (даже прыгнул!) вниз, где крепили прорвавшийся плывун, грозивший все испортить. «Мускулы его напружились, и давно утраченная, грубая, почти ураганная радость физической силы вздыбила ему сознанье, точно внезапно включили пропыленный мотор».
Приблизительно так и вся книга написана: «метель сенсаций», «в окнах белесо пучился рассвет», «брань звучнее булыжника летела в квадратное оконце» (Горький лет тридцать тому назад метал такие булыжники, да и Сергеев-Ценский, и покойный Леонид Андреев грешили ими). Но рядом — «таилась хрупкая неправда» (Вербицкая){143}. «Ему было, будто курит толстую папиросу…» (просто безграмотно). «Сравнимые только с бабами на сносях, собирались над Сотью облака» (имажинисты, ранний Есенин). Слава Богу, меньше других потревожил теперь Леонов Лескова: и на том ему спасибо. Образцы выбрал попроще.
* * *Городецкой рядом с Леоновым положительно везет. Она тоже молода, но более дебютантка, у нее нет претензий «возглавлять» литературу, немцы за ней стадами не бегают — она просто русская писательница, только что выпустившая в Париже второй свой роман («Мара»), Социальных заказов ей, слава Богу, никто не давал — да она для этого и мало пригодна. У нее есть преимущество писать «о чем вздумается».
Дарование ее идет из истоков очень личных и «женской» натуры. Не думаю, чтобы Городецкой были близки задания объективные (а уж тем более гомерические!). Слава Богу, что над ней нет сейчас никакого Главлита или Главромана. Засадили бы ее за изображение мощи женщины-пролетарки в резиновой промышленности, Рыбтресте, Металлобумаге. Узнала бы, что такое дефибреры.
Пожалуй, она не понимает, и что значит «габарит бумажного зала» — и вообще многого в постройке заводов не смыслит.
В человеческой же душе, особенно женской, понимает гораздо больше. Мара — нервная, болезненная женщина, ясновидящая, хиромантка и отчасти авантюристка. Роман назван ее именем, в построении же его самой хиромантке отведено не так много места, но всюду, где она появляется, страницы очень оживают — ее образ, с какими-то острыми, пронзительными чертами, выступает из книги, приобретает бытие самостоятельное. Действие происходит частью в «прежней» России, частью в Париже, в Крыму — эпоха особенной роли не играет. Судьба этой Мары как-то связывается с жизнью профессора медицины Сретенского, его дочери Лизы и мужа Лизы — Шубина. Сначала Мара близка с профессором, потом, в тяжелую минуту жизни сходится в Крыму с Шубиным — но связь эта кончается неудачей — Шубин возвращается к жене. Нечто двусмысленное, смесь своеобразия и вульгарности, горечи трудной жизни и провинциальной истеричности есть в этой Маре. Не очень-то ее полюбишь, но у ней есть ощущение некой иной грани мира или жизни: в ясновидение ее веришь, а главное, она написана, она есть: важнейшее для романиста.
Роман вообще с несколько медицинским «уклончиком»: Шубин заболевает психически, это описано довольно живо и убедительно. Видно, что писательницу искренно занимают некоторые тайны бытия: она ходит вокруг них с острою наблюдательностью, может быть, что-то чутьем и угадывает.
Середина романа (жизнь Лизы с Шубиным) показалась мне вялой (не завладевает читателем). Думаю, тут причина и та, что не удался сам Шубин. Я его не вижу и не слышу. Лиза, здоровая, честная, идущая каким-то своим путем, — лучше. И всего лучше — конец, самоубийство Мары (она бросается с моста в реку), и последняя глава: старый, довольно цинический профессор, в свое время «так себе» взявший Мару, узнает о ее гибели — и на лекции доктора Жака (о волнении, жалости, аффектах) — никак не может успокоиться и разрешить своих волнений: о погибшей, о судьбе Лизы, о будущем маленького ее сына — сына душевнобольного отца.
«Лекция окончилась. Профессор поздравил Жака с успехом.
Все еще было ветрено. Горбатая улица раздалась, под нею открылась другая — ровная и очень оживленная. Профессор остановился, придерживая свою кротовую шляпу. Отчаяние ли в нем было или надежда, он и сам не знал. Не разум его, а все существо — ну да, душа — переполнилось томлением, любопытством, испугом».
В общем, «Мара» написана хорошо — крепче, сложнее, значительнее первого романа Городецкой («Несквозная нить»). Писательница работает, учится, живет (и, видимо, не зря) в европейской столице, центре мировой литературы. Это помогает ей выходить на «столичную» дорогу, обрабатывать и закалять свое изящное дарование. Вряд ли соблазнят ее запоздалые провинциализмы Леонова. Вряд ли откажется она и от свободы. Можно только ей пожелать и далее идти простым, естественным, но и нелегким путем художника.
— Ну вот и видно, что вы пристрастны, — рассуждаете, как эмигрантский писатель, благосклонны к здешнему, жестоки к советскому.
— Нет я Леонову зла не желаю. Напротив — добра. Но для пути добра должен он устыдиться «Соти». А там видно будет. Он еще молодой и талантливый человек.
ВОЙНА{144}
В последнем, замечательном произведении Марселя Жуандо («Тит Лелонг»){145} есть такая сцена. Сабина, молодая девушка, дочь разоренного на войне деревенского дворянина (и Дон Кихота), проводит с сестрами вакации у тетки, в небольшом городке. Рядом с теткиным садом — семинария. Вечером Сабина замечает странную сигнализацию из семинарской мансарды. Лампа выписывает в темноте огненные буквы, каждую по три раза, все медленнее и медленнее. Сестра Сабины записала их. И разобрала: «Отъезд миссий в Китай в следующем месяце. Готова ли ты? Гос ноль нуждается в тебе».
Сабина поражена. Вырезав из картона буквы, она на другой же день ответила — завязалась переписка. Сначала молодого семинариста посадили за нее в карцер. Но потом выяснилось, что это не простая забава: световыми сигналами он «проповедовал» неизвестному зрителю то, чем был сам полон. По его мнению, «ничего нельзя ждать от нашей Европы, война выпила лучшую ее кровь, и раз случилась эта война, значит, Евангелие еще не понято». Сабина встретилась наконец на площади городка с этим таинственным благовестителем. С изумлением узнала в нем Антельма Жерико, сына того самого бакалейщика Жерико-Лорей, который купил у ее отца дом, поселился в нем, оставив для семьи Лелонг нижние, худшие комнаты — и всячески преследовал ее отца. «Антельм не менее изумился и возблагодарил Провидение за доставленный случай встретить людей, которых, как и его самого, столь мучила скупость отца. Теперь, по крайней мере, он хоть мог принести извинения».
Но дело, разумеется, не в извинениях. Он тотчас же заговорил о Китае и миссиях.
«Сабина дышала глубоко, радостно. Она нашла смысл жизни. Она нашла способ дать своей жизни некий смысл. Через пятнадцать дней она получила от отца разрешение поступить к сестрам-миссионеркам Пикпюса, и родной город не увидел уже ее больше. Год тому назад она скончалась в Шанхае».
* * *Сабина умерла. Но сколько ее сестер живы, действуют, служат, «нашли смысл жизни»!
В огромном павильоне Католических миссий на выставке{146} такая Сабина встречает вас у самого входа — скромная и высокая, с тарелочкою в руках: сборы или на «детей западной Африки», или для «больных Гвианы», или на «школы в Полинезии»… Иногда Сабина в темном, с огромными белыми крыльями на голове, иногда вся в белом («Белые сестры» африканских миссий). Иногда она немолода и улыбается ртом с редкими зубами. Иногда совсем юная, с непередаваемой прелестью не-женского и не-мужского (ангельского). Но всегда та же тихая и приветливая, лучезарная улыбка… (Все они, нашедшие, всегда веселее развлекающихся — и страдающих…) Их милые лица мелькают по всему длинному вашему пути — у столов с открытками, книжных прилавков, просто среди зал. «Маленькая Тереза», «св. Тереза из Лизье» как бы присутств<уют> в этом (не весьма красивом) строении, посвященном мирной войне.
Ибо действительно все залы, коридоры, переходы павильона являют собой музей войны, но особенный: кровь проливается в ней лишь одною стороной. Другая претерпевает и несет свое оружие: Крест, Распятие, Евангелие, школу, больницу, борьбу против рабства. Генеральный штаб этой армии — Рим. На большой карте у входа сияет электрическим светом Рим, из него во все страны мира летят огненные стрелы.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дневник писателя - Борис Зайцев бесплатно.
Похожие на Дневник писателя - Борис Зайцев книги
- Безумие (март 2008) - журнал Русская жизнь - Публицистика
- Последний бросок на Юг - Владимир Жириновский - Публицистика
- По поводу статьи B. C. Соловьева «О церкви и расколе» - Иван Аксаков - Публицистика
- Куда идут русские? - Александр Лапин - Публицистика
- Великая Отечественная. Хотели ли русские войны? - Марк Солонин - Публицистика
- Последний парад адмирала. Судьба вице-адмирала З.П. Рожественского - Владимир Грибовский - Публицистика
- Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин - Публицистика
- Почти дневник - Валентин Катаев - Публицистика
- Русское солнце - Андрей Караулов - Публицистика
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
