гудит, и на стенах обшарпалась бледная краска. Тут белые ширмы, кушетки и шкафчики из стали. Сухожар. На полках стеклянные колбы и препараты. Это лечебница…
Место, где псы Громова и сам предводитель зализывают свои раны. Я по привычке обнимаю себя руками и в самом дальнем углу за одной из одинаковых ширм слышу лязг металлических инструментов. Тяжкое знакомое дыхание.
Сердце саднит и сжимается, когда взгляд падает на окровавленные тряпки, разбросанные на полу. Трясусь от страха и, кажется, что вот-вот дух покинет тело. Рвано соплю, впиваюсь в себя ногтями. Слезы жгучей горечью проступают на глазах. Мой Громов…
— Артём?.. — тихонечко шепчу через всхлип, приближаясь к ширме.
— Зачем пришла?
Его тон не такой строгий, как обычно, и от этого мне горько. Лучше накричи, обматери, только не позволь увидеть тебя умирающим и испытать скорбь. Вот почему я отошла от окна, едва заметив внедорожник? Стоило остаться и быть внимательнее. Тогда бы сразу увидела, что Артём ранен.
Сейчас мне все равно. И даже план по разоблачению крысы становится неважным.
Глава 19
До пояса обнаженный Громов сидит на кушетке. И только он может сам себе зашивать рану иглой. Даже бровью не ведет.
— Кто это сделал? — в полуобмороке бормочу при виде крови.
От запаха смерти меня выворачивает наизнанку, внутренности сжимаются. Я опускаю взгляд на правый бок Артёма и еле успеваю придержаться, чтобы не упасть.
— Якут, — сквозь зубы отвечает и делает очередной прокол.
Я охаю и вспоминаю рассказ одной из спутниц бандитов, что была на встрече в клубе. Она лично бралась за спасительные манипуляции своего рискового мужчины, что изо дня в день разгуливает по лезвию ножа.
— Давай помогу, — говорю.
— Испугалась, что ли? Красивая, мне не больно. Пуля прошла по касательной.
— Столько тряпок окровавленных… — оглядываю пол рядом с кушеткой, разворачиваюсь к железному столику. — Я обработаю рану.
Беру раствор. Мне страшно вздохнуть, а Громов бранно ругается, обрезая нить. Я возвращаюсь, лью жидкость на марлю, трясущейся рукой прислоняю к ране. Марля тут же пропитывается кровью. Мне сложно быть невозмутимой и соответствовать преступному лидеру.
А он наблюдает с упоением, будто он очень давно ждал моей заботы. Искренней. С переживаниями и трепетом. И вот дождался, жаль, ситуация страшная. Лучше бы массаж попросил сделать.
Громов наблюдает, и взгляд его становится совсем мягким, а на лице появляется легкая улыбка. Он опирается руками на кушетку и лишь изредка хмурится, когда я давлю слишком сильно.
А по-другому никак. Нельзя, чтобы зараза попала в кровь. Она окрасила мои пальцы в алый и пропитала кожу.
— Вам удалось схватить Якута?
— Он напал неожиданно. Падла. Мы перебили его людей, но Айхан вырвался, шмальнул в меня и прыгнул в тачку. Мои бойцы преследовали его. Скрылся.
— Гад такой, — фырчу с раздражением. Громов шипит. — Ой, прости, Артём. Опять надавила? Вроде все. Зеленка есть? Нужно пройтись по краю.
— Это лишнее. Спасибо, Фортуна.
Я киваю и беру новый бинт. Помогаю с перевязкой. Командую уже смелее:
— Ручки в стороны, Громов!
— На бантик завязывать не надо.
— Ладно-ладно…
Я хотела отстраниться, чтобы вернуть на место остатки бинта, но Громов неожиданно заводит руку мне за спину. Пальцами сжимает кофточку. Резко подтягивает к себе так, что я еле успеваю придержаться и не завалиться на него.
Его светлые глаза слишком близко к моим. Его дыхание окутывает мое лицо. Я замираю. Застываю и не верю себе. Громов смотрит на меня с нежностью. Нет, это не мираж. Его взгляд наполнен любовью, аж дух захватывает. И быть такого не может. Невероятно.
— Желанная моя, — говорит совсем тихо, почти неслышно и глубоко вдыхает. — Лучшая анестезия.
Я обнимаю его за плечи, одариваю теплом своего тела. Склоняю голову.
— Желанная для Диктатора.
— Почему Диктатора?
— Но ведь ты же здесь всеми командуешь.
— Смешно.
Он отвечает так, будто не смешно. И, скорее всего, с каменной мимикой. Громов не слишком эмоционально реагирует на мои шуточки. Но оценил. И оценит еще. Ведь у меня есть козырь в рукаве. Коронная и тайная шуточка про говно. По секрету рассказанная Викторией Алиевой.
Мужчина скользит пальцами вдоль моего позвоночника и слегка щекочет. А мне до дрожи не хочется, чтобы откровение, возникшее между нами, заканчивалось.
— Думал повременить с вашим переездом, но медлить нельзя. Завтра же я отвезу вас в безопасное место.
— Ты ранен.
— Царапина.
— Не очень-то похоже на царапину.
Для Громова все царапина. Это я уже поняла. Вот когда кишки в тазик вывалит, тогда да, признает, что ему нужно пару дней отлежаться. А я волнуюсь. И колкая холодная скорбь ядовитой змеей опутывает сердце.
— Не спорь, Фортуна. Доверься.
Артём от ранения и потери крови бледный. У Громова ледяные ладони. Хотя всегда он был раскален, горел подобно вольфраму. Непробиваемый Громов сейчас морозит мне кожу, дотрагиваясь до голой спины под кофтой. Спускается к пояснице, греет свою ладонь под резинкой шорт.
Осторожно касаюсь его груди и вздыхаю. Артём запрещает мне причитать и божиться. В его присутствии особенно. Несколько раз я была в этом замечена. Поэтому только вздыхаю.
— Хочу тебя…
— Нет!
— Почему? — искренне удивляется.
Несмотря на ранение, настроение у него порочное. А стоит ли ждать святости от такого человека, как Громов? Он обводит по кругу и расстегивает пуговицу на шортах. Движения четкие и автоматические. Будто Громов всю жизнь только этим и занимался.
— Ты ослаблен, надо отдохнуть… — растерянно пытаюсь остановить его.
— Ну так сейчас и отдохну. Чего ты опять трясешься? Я же не сильно.
— Не время, — говорю, опустив взгляд, смотрю, как Громов уже стягивает мои шорты вместе с трусами.
— Лезь наверх.
Мужчина откидывается на кушетку и сильно напрягает челюсть. Черт возьми, ему ведь больно! Меня корежит от его выходки. Перешагиваю свои вещи и дотрагиваюсь до ширинки на его джинсах. Приспускаю одежду.
— Ты возбужден даже сейчас?
— Не в хуй же выстрелил.
Аргумент. И возразить нечего.
Пылаю от злости и благодарности одновременно. Я не заперла дверь лечебницы, но не думаю, что кто-то посмеет войти. Дотрагиваюсь ладонью до груди Артема, поглаживая, провожу ниже, рассматриваю разноцветные символы, выбитые на его теле.
— Так красиво…
Касаюсь нежной плоти и, захватив ее, провожу вверх-вниз по всей длине. Громов напрягает пресс и выдыхает с шумом. Словно нервничает и торопится. Он прожигает меня взглядом. Рывком заставляет сесть на него и широко расставить ноги. Одной рукой он приподнимает меня за ягодицы, второй берет член.
Я напрягаюсь от предвкушения, когда теплая головка скользит по моей интимной зоне, самой чувственной точке, проникает внутрь. Заполняет
