Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Появился председатель Тоа с ружьем за спиной.
— Перетащил мехи под навес. Не ровен час, ночью хлынет дождь — все вымочит.
— Ну как, теперь все в порядке?
— Да, хорошо бы только и горн перенести.
— Что ж, пойдем.
В лунном свете, пробивавшемся сквозь туман, видны были могучие вершины; горы, обняв друг друга за плечи, глядели вниз на широкую ровную долину: скоро здесь вырастут медпункт, соляной склад и магазин. Финша, того и гляди, станет поселком городского типа. Вон там, подальше, будет школа, продовольственный склад, почта… А здесь, у ручья, откроем медпункт. Потом выстроим и больницу — уж больно место это удобное: вода под боком, тихо и спокойно, и от жилья и от учреждений далеко…
Так говорил Нгиа, указывая рукою то туда, то сюда. Председатель Тоа внимательно слушал его.
— Пожалуй, товарищ Нгиа, от кузницы моей уж больно много шуму. Надо бы перенести ее на новое место, за гору. Сразу станет спокойнее!
Потом они — все трое — отправились в Комитет.
Председатель Тоа снял с плеча ружье и на радостях сделал подряд добрых пять затяжек из своего кальяна. Кальян булькал и свиристел, распространяя вокруг крепчайший дух табака. И, вдруг оставив кальян, Тоа вскочил с места и выглянул наружу.
— Что это за факел там, внизу? — послышался его голос, самого Тоа почти не было видно за густыми клубами дыма.
Нгиа с Кхаем тоже выглянули за дверь и, подумав, решили:
— Кто-то идет в деревню.
— Верно, но кто?
— Не по тропе ли в Наданг он идет? — спросил Нгиа.
— Да нет.
— Чей же это тогда факел?
Тоа снова забросил ружье за спину.
— Пойду-ка взгляну, кого там несет в такую пору?
И он зашагал прочь. А ну как опять пожаловала какая-нибудь банда из Лаоса? Коли ты председатель, обязан все знать…
Тоа ушел, а Нгиа и Тхао Кхай стали мечтать — каждый о своем. Кхай, к примеру, прикидывал, на каком берегу ручья удобней поставить лазарет для тяжелобольных.
Потом он снова взял в руки свирель и заиграл.
Переливы свирели поплыли в ночи. Нгиа, задремавший у очага, почувствовал вдруг, что стало прохладно, и повернулся спиною к огню. Пригревшись, он опять задремал, но и сквозь сон слышал призывный голос свирели. Нгиа поднялся и закурил сигарету.
— Кхай, скажи, какой ты сейчас играл напев: веселый или печальный?
Тхао Кхай поднял на него глаза.
— Конечно, веселый! Я вспоминал недавний наш разговор. Помнишь: универмаг, больница, шоссейная дорога в Финша…
— Куда это запропастился наш председатель?
— Знаешь, Нгиа, я ведь играл сейчас для любимой. Свирель мою и в деревне слыхать. Я знаю, Кхуа Ли меня слышит…
Белая птица за речку перелетела,В пору цветенья не вижу я цвета.Милая три борозды пропахалаИ воротилась…О, погоди, не засыпай!
Тхао Кхай, наклонив голову, самозабвенно выводил:
В пору цветенья не вижу я цвета.Ты воротилась…О, погоди, не засыпай!
Вскоре вернулся председатель Тоа. Сняв ружье, он прислонил его к плетеной стене и сразу потянулся за кальяном.
— Ну, что там? — спросил Нгиа.
Вошли еще двое мужчин.
— Знакомьтесь, — представил Тоа, — товарищи из госбезопасности, из окружного центра. Они привели домой этого поганца Ниа.
— А-а…
— Окружной комитет партии решил отпустить его и направил в родную деревню. Теперь за него будет в ответе наша партийная ячейка. Это — распоряжение Окружкома. Соберемся и все обсудим.
Один из гостей обратился к Кхаю:
— Товарищ Тхао Кхай, а для вас есть личное поручение от секретаря Окружкома. Хотелось бы сейчас его и передать.
Незнакомец с Кхаем вышли за дверь. Они пошептались о чем-то, потом Кхай вернулся в дом, взял винтовку и ушел.
Председатель Тоа притащил еще хворосту, подбросил его в огонь — очаг должен был сохранять тепло всю ночь — и снова ушел: кто знает, может, он вспомнил про какие-нибудь дела или решил поохотиться? В помещении Комитета остались ночевать Нгиа и товарищи из центра. А за стеной как ни в чем не бывало похрапывали двое парней с кхенами, уставшие после гулянья.
* * *Все совпало: Тхао Ниа освободили как раз в ту пору, когда старая Зианг Шуа стала все чаще и чаще вспоминать старшего сына.
Взойдя на порог, Тхао Ниа увидел мать. Она только что поднялась и присела у очага, опершись спиною на плетеную стену.
В доме было темно, в очаге тлел один-единственный красный уголек. Чадный дух очага всегда отличишь от любого другого дымка. Жилища мео вроде глядят сиротливо и хмуро среди покрытых жухлой травою холмов; но пройдешь через сени, где стоит, оттопырив ушастые рукояти, мельница-рисорушка, ступишь в жилой покой, и на душе сразу полегчает; здесь царит тишина. Топят в домах мео по-черному. И дым очага поднимается, курясь, меж большими кувшинами из тыкв с семенным зерном, что стоят на высоких кухонных полках рядом со всевозможными приправами и настоями в сосновых коробах и бочонках, так что все это коптится до черноты сажи. И гость с душевною радостью видит: здесь, под чужим кровом, все выглядит так же, как и у него в доме.
Тхао Ниа молча вошел и сел у очага, рядом с матерью.
Прошло пятнадцать долгих лет, но Ниа почудилось, будто сегодняшний вечер похож как две капли воды на тот давнишний вечер, когда он ушел из дому. И пятнадцать лет показались ему вдруг коротким мгновением. Усталый и растроганный, он едва не зарыдал, опустясь на циновки. Но следом за ним в дом вошли двое работников госбезопасности, доставившие его из города, и потому он сдержался и тихонько сел у огня.
— Матушка Зианг Шуа! — сказал один из провожатых. — Вот ваш сын, Тхао Ниа.
Она встала.
— Выходит, Правительство не казнило его? — громко спросила Зианг Шуа. — Правительство его помиловало?
— Да.
— Ты есть хочешь? — обратилась она к сыну.
— Хочу.
Ниа поднялся и прошел туда, где стояла жаровня для кукурузы, обеими руками поднял горшок с кукурузной мукой, потом достал бамбуковое ведерко со стручками перца и приготовил себе поесть.
Пришел председатель Тоа.
— Правительство, — сказал он прямо с порога, — отпустило вашего сына домой и препоручило его вам, соседка. Наставляйте его и сделайте из него человека. Вы теперь прежде других за него в ответе.
— Хорошо.
— А вас, товарищи, прошу в Комитет — отдохнуть с дороги.
— Пусть сперва у меня перекусят.
— Нет уж, вам в честь возвращения сына надо бы выставить угощение да выпивку! Тут закусками на скорую руку не отделаешься…
— Вы это всерьез? Что, мне и впрямь готовить угощение? — переспросила счастливая Зианг Шуа.
Председатель Тоа только засмеялся в ответ и увел товарищей из города.
По лицу Зианг Шуа текли счастливые слезы. Увидать, что сын твой, долго блуждавший в чужих краях, не позабыл свой дом, как уверенно протянул он руку за чашкой и отсыпал в нее кукурузной муки, как наклонился за деревянной ложкой, — возможна ли большая радость для материнского сердца? Вот и собрались наконец вокруг нее все ее дети. Ведь Ниа — ее первенец, кровное ее чадо. Надо же, как ловко управился с горшком, где хранилась кукурузная мука, с миской крупных бобов, именуемых «конским зубом», и стручками перца… Так, словно это Кхай воротился домой. Ясное дело — ведь он плоть от плоти нашей и кровь от крови…
Давным-давно — и не вспомнить, с каких пор, — не едал Тхао Ниа бобов. Бобы, тушенные на медленном огне и сдобренные перечной подливкой, — как сладок и неповторим их вкус! Ах, мама, стоило лишь отведать бобов, и почудилось мне, будто я только нынешним вечером отлучился ненадолго из дому… Будто снова я стал подростком, как в тот страшный день, и не было вовсе этих долгих и тяжких лет и мы, как прежде, сидим вдвоем: вы, мама, и я, ваш маленький Ниа. Сумеречный ветер все унес прочь: богатого купца Цина, неспокойный город Корат, мрачную католическую школу на берегу Удона… Мама, прошлое кануло в небытие, от него ничего не осталось. Здесь только мы двое — вы и я.
Но вдруг его кольнуло непрошеное воспоминание. Святой отец наставлял его: «Нет, не мать она тебе, и они — не братья и сестры, а порождения дьявола… Сын мой! Проникнув туда, склони главу свою и храни молчание, словно ты мертв. В смутные времена сынам божьим всегда приходилось таиться и молчать. Но пусть глаза твои остаются открытыми и видят, пусть уши твои будут отверсты и слышат… Знай, отныне в сей жизни лишь двое нас: ты, мое чадо, и я, твой отец. А я помогу тебе узреть истинную твою мать и единокровных твоих сестер и братьев…»
Злые слова искушения снова вторглись в его память. Но ведь сегодня, переступив порог, он увидел свою мать. Вот она — сидит рядом с ним у очага. Неужто она не мать ему?
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон - Современная проза
- Благоволительницы - Джонатан Литтелл - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Ярость - Салман Рушди - Современная проза
- Сингапур - Геннадий Южаков - Современная проза
- Игнат и Анна - Владимир Бешлягэ - Современная проза
- Замыкая круг - Карл Тиллер - Современная проза
- Медвежий бог - Хироми Каваками - Современная проза
- ТАСС не уполномочен заявить… - Александра Стрельникова - Современная проза