Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каратели, загнав нас в болота и закрыв нам выход к деревням, считали нас приговоренными к мучительной и неминуемой смерти. Тогда они еще не знали, на что способен русский человек. Всякий другой, попав в такую обстановку, безусловно бы погиб, в лучшем случае надолго бы вышел из строя. У нас это вынесли не только здоровые, но и больные.
6. Отступление
Как ни тягостно было, но я принял решение: рассредоточить силы и частями пробиваться через блокаду карателей. Было приказано разделить отряд на три части. Командиром одной я назначил капитана Черкасова, во главе другой поставил комиссара Кеймаха и поручил ему вывести своих людей на базу Басманова, остальных решил вести сам обратно в Ковалевические леса, к Московской Горе или Кажарам.
Мы обнялись на прощанье. Черкасов шел со мной. Мы решили выступать немедленно, пока не сошло нервное напряжение у бойцов и они не начали валиться с ног от усталости. Быстро распределив бойцов по отрядам, мы двинулись в путь. Кеймах предпочел переждать. Я снова повел отряд болотом на пересечение дороги Нешково — Терешки.
В густом мраке черного пасмурного вечера мы подошли к дороге, патрулируемой гитлеровцами. Прислушались. Невдалеке справа послышались приближающиеся шаги и немецкий говор. Мы притаились. Фашисты поровнялись с нами, прошли дальше. Мы подвинулись к дороге вплотную. Снова — говор, шаги. Залегли. Мокрая одежда начинала обмерзать. До патрулей еще метров триста, а лежать дольше становилось невмоготу. Я приказал тихонько, рассыпным строем, переходить дорогу. Шел снежок. Он прикрывая все легким своим покрывалом, и трудно было разобрать, где грязь, где вода. Вода ледяная, но мы уже перестали чувствовать стужу, а итти по воде было легче, чем по грязи. Зато в грязи ногам было теплее. От усилий, которые делались для того, чтобы вытащить ногу и тотчас снова ее погрузить по колено, вода, натекшая в сапоги, согревалась, а от одежды начал валить пар.
Часа через три болото сменилось низким, набухшим водою лугом. Здесь ноги тонули в мягкой траве. Нам казалось, что под нами пушистый ковер.
Время шло. Бледная луна начинала пробиваться сквозь тучи. Мы вышли на отлогий сухой скат, покрытый густым ельником. Осмотрелись. Неподалеку темнели стога сена, кругом ни души. Я разрешил перетащить сено в ельник и развести костры.
У нас не было ни курева, ни еды, но люди хотели только одного — согреться и спать, спать. А я не мог спать, тревога за людей продолжала держать нервы в предельном напряжении. Я лежал у костра и смотрел, как засыпал лагерь, как гасли костры и зажигались звезды. Я думал о Москве, о родине, о вожде, о том, сколько еще надо пройти болот, чтобы добраться до победы. Даже в такие страшно тяжелые моменты мы непоколебимо верили в победу. Отнять у нас завоеванное социалистической революцией — значило отнять жизнь.
Над головой с отвратительным криком прошмыгнул какой-то пернатый хищник. Потом потянул предрассветный ветер, звезды начали меркнуть, горизонт посветлел. Я повернулся другим боком к костру. Рядом лежал Захаров, по-детски сложив пухлые губы и тихонько посапывая. Он всегда старался быть вблизи меня, и я чувствовал его за собой каким-то особым, отцовским чувством, словно какую-то часть самого себя. Рядом с Захаровым — его неизменный дружок, совсем молодой, широкоплечий парень. Бойцы прозвали его за удаль «Чапаем». Лица ребят были измазаны грязью, скорбные морщинки легли у губ, но и во сне эти лица цвели юностью.
Я подумал: «Где-то там, на Большой земле, спит мой сын… Любимая, может, проснулась, охваченная тревогой за меня… Как хорошо, что они не видят нас, не знают наших бед и тягот…»
* * *Погода смягчилась, и выпавший снежок снова растаял. Мы продолжали искать подходящее местечко, где бы обосноваться хоть на время — подсушиться, добыть продукты, накормить людей, передохнуть. Но в прилегающих деревнях были расквартированы вражеские части. Это уже не каратели: их слишком много, — произошло что-то новое, о чем мы пока не знали. Только на подходе к Ковалевическим лесам мы набрели на деревню, где не было противника.
Жители Черной Лозы еще не видели партизан и вышли нам навстречу. Я дал на привал час двадцать минут. Хозяйки развели бойцов по домам. Тащили на стол все, что было в доме: хлеб, картошку, сало, молоко, и молча дивились аппетиту гостей. Бабы жалели нас, грязных, обросших, голодных.
— Может быть, и мой дед где-нибудь так-то ходит. Чай, трудно тебе на старости лет? — сказала мне пожилая хозяйка.
Который раз уже меня называли дедом, а ведь мне только сорок с небольшим!
Часам к шести утра мы благополучно вступили в район Ковалевических лесов. У нас не было ни отставших, ни больных: советский человек, борющийся насмерть с врагом, обладает такой выносливостью, о какой в мирной обстановке и мечтать невозможно.
В ближайших деревнях гитлеровцев не оказалось, и я решил выбрать место для базирования в лесу неподалеку от деревень Волотовка и Реутполе. Лес здесь был смешанный, поросший густыми зарослями. Несмотря на близость населенных пунктов, в нем водились дикие козы, кабаны и даже медведи. Жители Волотовки и Реутполя редко посещали этот лесной массив. Большую часть лета он был отрезан вязкой протокой, залитой водой, и попасть сюда можно было только обходным путем через Ковалевичи, совершив путь в добрых два десятка километров. Но в одном месте эта протока была наполовину завалена стволами деревьев, сваленных когда-то буреломом. Обследовав это место, мы притащили сюда еще несколько полусгнивших стволов и часть водкой поверхности перекрыли кладками, погруженными в воду. Удобная переправа по стволам сваленных деревьев и по кладкам, скрытым под водой, исключала всякую возможность обнаружения нашей базы по следам. В лесу были возвышенности, позволявшие рыть землянки.
Я разделил отряд на две части. Одну, во главе с Черкасовым, направил к деревне Липовец, где была наша вторая группа народного ополчения, а человек пятьдесят отборных людей оставил с собой для активных действий. На связь к Басманову еще утром вышла пятерка бойцов во главе с Захаровым; разумеется, и Чапай не отстал от дружка. Распределив между людьми задания по устройству лагеря, снабжению и разведке, сам я с небольшой группой бойцов направился в район Сорочино — Кушнеревка для проверки работы подпольщиков на местах и завязывания новых связей. В Московской Горе меня ожидал тяжелый удар.
— Не ходите в Кажары, — предупредил Ермакович, — там гестаповцы шарят. Зайцева, председателя колхоза, убили.
— Как убили? — У меня было такое ощущение, точно кто-то внезапно ударил меня.
— Да так… Это они для отвода глаз «расследуют». Подослали тут подлеца одного из Пасынков, они застрелил человека ночью через окно. И дочку его пятилетнюю, может знали, тоже убили.
Я стиснул зубы и молча поборол волнение.
— Что еще? — спросил я, видя подавленное состояние своего собеседника.
Ермакович рассказал, что в Чашниковском районе разместилась целая дивизия, пришедшая с фронта, что все деревни за Кажарами будто бы заняты гитлеровцами.
Обстановка усложнялась. Попрощавшись с Ермаковичем, я пошел дальше, к Сорочину, чтобы проверить полученные сведения. Но уже в первой деревне председатель колхоза сообщил мне, что его в Гилях чуть не задержали вражеские посты.
— Кругом гитлеровцев полно, стоят в каждой деревне.
Дальше итти было незачем. Я вернулся в лагерь.
Первый, кого я увидел, спустившись в землянку, был один из пятерки, высланной на связь к комиссару под командой Захарова.
— Ты что тут? — спросил я его, и сердце у меня дрогнуло от нехороших предчувствий.
— Не прошел, возвернулся, — ответил боец.
— А Захаров?
— Убитый он, и Чапай убитый. — Парень словно нехотя встал, и я заметил у него перебинтованную руку под шинелью внакидку. — Двое-то новеньких не захотели с нами итти. Они еще около Волотовки сговаривались: пойдем, мол, в деревню, чего, мол, по лесам-то лазить. Ну, а тут возле моста через Эссу напоролись мы на засаду. Они сразу в кусты и ходу. Мы залегли, стреляем. Чапая в живот ранили, Захарова — в обе ноги. А меня вот — в правую руку. Чапай упал, да и просит: пристрелите, мол, меня, чтобы не измывались они надо мной. Захаров-то, хоть и раненый, скатился на лед и начал отстреливаться, а я без руки! Гитлеровцы осмелели, стали к берегу подбираться. «Рус, сдавайсь!» — кричат. Захаров патроны-то расстрелял, одной пулей Чапая добил, а последнюю — себе… Убил он, Захаров-то, двоих, одного офицера., — Ну, ладно, проверю, сядь, — я прошел в свой угол и лег, подавленный всем, что услышал за день.
Я вспомнил Захарова. Стройный, красивый, голубоглазый, сильный, ловкий, дисциплинированный, смелый. Как он плакал, обнимая меня при нашей встрече, и говорил: «Теперь не пропадем!..» Вот уже и нет его. Герой был и умер героем. Расстреливая последний автоматный диск в гитлеровцев, он кричал: «Все равно, гады, мы разобьем вас и выбросим с нашей земли…» Сколько еще погибнет? И Зайцев встал передо мной как живой. Я долго горевал, не в силах примириться с тяжелой утратой.
- Особое задание - Юрий Колесников - О войне
- Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов - О войне
- Алтарь Отечества. Альманах. Том 4 - Альманах Российский колокол - Биографии и Мемуары / Военное / Поэзия / О войне
- «Максим» не выходит на связь - Овидий Горчаков - О войне
- От Путивля до Карпат - Сидор Ковпак - О войне
- Мы вернёмся (Фронт без флангов) - Семён Цвигун - О войне
- От Шиллера до бруствера - Ольга Грабарь - О войне
- Там помнят о нас - Алексей Авдеев - О войне
- Дети города-героя - Ю. Бродицкая - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература / История / О войне
- Легенда советской разведки - Н. Кузнецов - Теодор Гладков - О войне