была обычным, живым, но тысячелетним существом, и если люди так долго и тяжело менялись за свою короткую жизнь, то как сложно будет измениться ей, когда за прошедшие годы так много опрометчивого было совершено? Не очень приятно контролировать ее с помощью заклятия. Повелевать ей. Но лучше это будем делать мы, точнее, я сама. Лучше я, чем ее беспощадный отец.
Раскаленный воздух пропитывается электричеством от рассекающих его молний. Я беспомощно взирала за развернувшейся в зале битвой, в страхе жалась к стене и размышляла о том, почему Костя все же сделал то, что сделал? Наверное, не мог позволить отцу опять повторить содеянное, произошедшее много лет назад.
Константин любил Алену, а отец навсегда ее забрал.
Константин не мог допустить подобное здесь и сейчас – той трагической истории – с его братом или с кем бы то ни было еще.
И вот что-то сместилось в многовековом противостоянии внутри их семьи. В первый раз.
Я видела, как Ян пытается снять шлем со Смога. Властитель ада стоял на коленях. Константин копил силу тысячу лет, ее хватало, чтобы одолеть Чернобога.
Сквозь гул ветра братья зовут Валентину, и она оборачивается, прерывая бой. Прежняя нерешительность вспыхивает во взгляде, когда она смотрит на отца.
Ян приказывает ей, громко и повелительно, чтобы она с ним разобралась, как уже кричал прежде, когда она не рискнула, боясь последствий. Испугавшись, что у нее не получится, а отец все равно победит, отомстит ей, накажет.
Ян продолжает неистово орать, и Валентина медленно опускает необычайно длинные ресницы, выжидает несколько секунд в неуверенности, затем делает глубокий вдох и вмиг поднимает глаза.
Смог разрывается на куски, разлетается в разные стороны.
Она сделала то, на что не решалась много лет. Положила конец этой схватке.
Теперь я по-настоящему осознала, что Смог ненавидел людей. Искренне и самозабвенно. Он так преисполнился жгучей ненависти, что ему стало наплевать на мировой баланс, который он когда-то поклялся поддерживать, присягнув Тьме.
Он ненавидел их, потому что его дети беззаветно любили простых смертных.
Да, они должны были любить, но, по его мнению, не слишком сильно, а свысока, как своих подданных, тех, кто поклоняется цмокам, как рабов, как безвольных низших существ.
Драконы же лучше всех, выше остальных созданий. И ценнее.
Ценнее волков, других ирийских богов. Драконы в его понимании – совершенны. Их врожденное самолюбие и высокомерие являлись для Смога идеальными качествами.
Смог был средоточием всего. Фундаментом. Основой. Предводителем. Но однажды Константин полюбил смертную девушку – как равную себе. Высокородный дракон из королевской семьи воспылал страстью… к человеку. К оболочке – так Чернобог называл каждого из смертных. К душе, которая была никем и ничем.
А такого Чернобог не мог простить ни людям, ни своим детям.
Мне неведомо, что теперь с ним было, но сомневаюсь, что физическое уничтожение, разрушение плотного тела, могло убить существо нави, не говоря уже о древнем боге.
Однако синих искр, навсегда испаряющих ошметки Смога, не наблюдалось.
Последнее, что я вижу, как незнакомые цмоки, служившие правителю ада, и туросики начинают менять звериное обличье на человеческое, а потом по очереди склоняются ниц перед теми, кто только что поверг их повелителя.
Перед наследниками Смога – и преемниками ада. И прежде чем ветер Александры успевает стихнуть, я, перепачканная кровью, окончательно лишившись сил, проваливаюсь в обморок.
* * *
Когда я распахиваю глаза, обнаруживаю себя посреди жаркой багровой пустоши. Рубиново-сапфировая галька впивается в спину и бедра, шею и лицо щекочут волосы – мягкие пряди рыжих локонов рассыпаются на меня, будто падающий с небес дождь. Низкий голос Валентины буквально выводит меня из морока, в воздухе звучат слова на уже привычном, но по-прежнему непонятном праславянском языке.
Слова складываются в заклинание.
Дракониха застыла надо мной, изящные аккуратные руки мягко прикладываются к моим ключицам, попеременно перекочевывая на раненое бедро. Не сразу осознаю, что ворот платья широко распахнут, а подол задран почти до пояса, полностью обнажая мои ноги.
Между бархатистой кожей ее рук и кожей моего человеческого хрупкого тела, висящего на волоске от смерти, – вода. С трудом поворачиваю голову набок и цепляюсь взглядом за пустые стеклянные колбы, похожие на те, что Ян припрятал в кармане камзола, когда мы находились в кабинете князя в замке.
Кажется, это емкости с мертвой и живой водой, которые прямо сейчас исцеляют меня.
Пока губы Валентины шепчут, а рыжие волосы уже не щекочут мое лицо, делаю рефлекторный глубокий вдох душного воздуха, кишащего запахом бурлящей смолы. Ощущаю, как легкие тяжело наполняются им, обжигающим, подобно лаве, а затем пытаюсь сфокусировать взгляд на высоком мрачном замке, вершиной уходящем в огненные тучи, у подножия которого я лежу, и на силуэтах: кто-то покидает твердыню в эту самую минуту.
Сперва они напоминают едва различимые тени, но они приближаются, и вот я уже узнаю среди них Яна, Константина, Гая и Алексея. И еще мужчину, которого видела ранее, когда Ян позволил заглянуть в свои мысли.
Это Троян. Значит, его освободили.
Помимо шепота Валентины, невольно вслушиваюсь в разговор братьев с богом конца света. Они обсуждают условия сделки, заключенные с его возлюбленной Живой. Мужчина, услышав ее имя, вскидывает руки, покрытые черными лентами татуировок, к длинным растрепанным и запутанным волосам и приглаживает их, незаметно и в то же время стремительно преображаясь: прямо на моих глазах, подчиняясь магии, пряди укорачиваются, седая борода исчезает, а сутулые плечи распрямляются.
Он меняет свою сущность, принимает очередную из трех форм, которые имеет, на сей раз превращаясь из старца в мужчину средних лет. Он чувствует, что я на него смотрю, и переводит на меня взгляд.
Нас разделяет некоторое расстояние, но могу поклясться, что четко вижу, как в глубине радужек его глаз кишит черная мгла оттенка исчерчивающих его тело татуировок.
Спустя минуту я слышу его голос, доносящийся до меня приглушенным эхом, теряющийся на полпути, находящий преграду в плотной стене густого воздуха.
Он говорит что-то о Тьме, в которую я окунулась в озере.
– …она прошла сквозь нее. Искупалась в ней. Ей следует быть осторожнее…
Он о чем-то предупреждает их и меня, но мне невдомек, о чем именно.
Ян что-то бормочет и задает некий вопрос, которого мне не уловить.
А Троян, первое создание Тьмы, хранящий узорчатые следы ее прикосновения к своей плоти, отвечает:
– Я не способен ею управлять…
Конечно, он имеет в виду Тьму – первозданную, ту самую, частицы которой наполняли озеро.
Эта Тьма, по словам Яна, не должна знать, что я
