Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Арника заплакала, шумно всхлипывая и вытирая слезы волосами, и чем дольше она плакала, тем невыносимей становилась тоска.
Терн все же посмотрел на нее.
— Вон отсюда, — повторил он тем самым голосом, от которого хотелось спрятаться. Арника захлебнулась плачем, нащупала дверь и на четвереньках выползла из комнаты. Никем не замеченная, она легла в потемках у стены на галерее, уверенная, что вот-вот умрет. Смерть, однако, не спешила приходить, только слезы все текли и текли, впитываясь в потрескавшиеся доски пола. Дом обнял Арнику сумраком, теплом и запахом кухни, пытаясь безмолвно утешить.
Снизу слышались голоса — Мзымвик сидел среди антарцев и быстрым говорком рассказывал:
— Снегля так из-за шкуры его назвали из-за белой, и еще он Первый Снег очень любит, ждет его. Раньше снегли все равно что большие коты были, довольно безобидные, на них охотились, бывало, вот князь наш покойный, Щур Иволин, любил это. И мех ценный, красивый, только, как шкуру снимешь, чернеет и черным так и остается. А во время войны снегли появились совсем другие — большие, свирепые, и колдовская сила в них огромная.
Мзымвик ненадолго прервался, чтобы глотнуть вина, и продолжил с воодушевлением:
— Увидит человек снегля и ни бежать, ни за оружие схватиться не может, будто связанный, а снегль вокруг не спеша ходит, пританцовывает, еще больше завораживает, а когда уже примеряется прыгнуть, на человека такое находит, что он сам подставляется, будто для этого только и жил, чтоб снеглю попасться, и в этом его главное счастье.
Воины обменялись взглядами, свидетельствующими, что беловолосый человечек не лжет.
Мзымвик вошел в раж — с тех пор как прошла война, он был убежден, что живет в самых ужасающих местах на свете, и с наслаждением изливал свой страх, который ни в коей мере не передавался иноземным воинам, но все же куда-то уходил, должно быть сквозь пол в землю.
— Говорят, снегли эти появились после того, как у Подхолмья двадцать шесть мужиков армию герцога Хэмга с топорами встретили — и полегли все до единого. Говорят, они снеглями стали, чтобы мстить, но в новом своем обличье перестали различать, кто свой, а кто иноземный захватчик, а может, и вовсе забыли, что среди людей некоторые им врагами не были, вот и убивают всякого, кто им встретится. Появляются невесть откуда, убивают, уходят, и следов за ними не остается. Говорят, они бессмертные вовсе…
— Этот снегль умер, — холодно перебил его серьезный черноглазый мальчик-подросток. — Таор убил его.
— Ну… так вы ж все… вон какие все… — замялся Мзымвик. — Благородные, доблестные…
— Нам нужны не сказки, а достоверные сведения. — Мальчик был строг. — Продолжай, да без вранья.
Мзымвик упоминал по порядку здешних обитателей: фырлоков, дурным голосом завывающих под бревенчатыми мостами, бырлоанов, которые после войны самострелов боятся, предупреждал, что не надо брать в руки раскрашенные глиняные черепки, которые газзя оставляют на обочинах, и что, если днем увидишь посередь дороги маленькую, облезлую совёшку непуганую, надо домой поворачивать. Антарцы переглядывались, изредка обмениваясь несколькими словами. Один из воинов с легкой, нетерпеливой гримасой прервал поток крестьянских страхов:
— Есть что-нибудь благоприятное в ваших местах?
Мзымвик задумался:
— Паутинка разве что.
— Что это?
— Ну паутинка и паутинка — натянута между деревьями, блестит на солнце, капельки на ней, будто роса, хотя это может и в жаркий полдень быть. По этим признакам ее и можно распознать, что она всегда на солнечном месте, в таком светлом пятне среди чащобы, и росинки в ней всегда как хрусталь. А паука там нет и быть не может, потому что не паучья она, а сама по себе. А польза от нее… от самой от нее, может, и нет пользы, но, говорят, где много таких паутинок, там Девоньку повстречать можно, это ее, Девоньки, знак…
— Девонька? Волшебница?
— Девонька, она такая, что встретишь и не поймешь — как будто здешняя из деревни, одета так же, лента у нее узорная на лбу, какие наши девки носят, пока не просватаны. Только глядит ласково не по-здешнему, и руки у нее белые, тонкие, некрестьянские руки… И она, Девонька, нашему лесу вроде охранительницы, и доброта ее такая, что может она и желание любое исполнить, и даже клад показать, но просить ее ни о чем не надо, если понравишься ей, она сама что тебе нужно, то и сделает, а не понравишься — проси не проси, улыбнется только и пропадет. Брат мой рассказывал, что еще мальчишкой видел ее, когда она на поляне сидела и снегля за ухом чесала как кота, а он ей на колени морду положил и урчал, будто и правда кот, и глазищи закрыл, а ресницы дли-инные… И пока снегль вот так вот жмурился, Девонька улыбнулась брату и знак рукой сделала: мол, проходи, не бойся. И видно, понравился он ей, потому что потом в лес безбоязненно ходил, и один, и других водил прямиком без дороги до Этжена до самого, и ничего ему не делалось, и не трогал его никто, и попутчики его всегда живы-здоровы до места добирались. Лучший проводник был в наших краях, его даже князь наш к себе хотел забрать, сделать гонцом для тайных поручений, да брат отказался, он такой был, что ему если не хочется чего, так нипочем не заставишь, гордый был…
По выражению лиц Мзымвик понял, что сворачивает не туда, и спохватился:
— А что про Девоньку, так она редко показывалась, а с тех пор как герцогу Хэмгу явилась, не встречал ее больше никто. У герцога, когда его армия уходила, замысел был в наших местах ничего живого не оставить — ни единого человека, ни зверя, ни птицы, ни деревца, — потому что после Великого Заклятья у него разум вконец помутился и стал он во всем усматривать колдовство и на свою персону покушение. Чудилось ему, что каждая букашка волшебную силу имеет и против него что-то замышляет, а уж твари и люди — и подавно, поэтому всех для верности нужно истребить, а леса и поселения сжечь. И, говорят, у Девоньки с Хэмгом беседа была, и заключили они какое-то соглашение, в чем оно состояло — никто не знает, но леса он в неприкосновенности оставил и деревни некоторые обошел стороной. Но только некоторые, да и толку от этого мало. Сами видите — запустение тут у нас, кто в живых остался, уехали этим летом почти все, потому что Великое Заклятье хуже всякой армии иноземной, под Великим Заклятьем жить — сами видите как…
Арника лежала на полу и плакала до тех пор, пока на дне глаз больше не осталось влаги. А потом она вспомнила, что есть в этом доме человек, которому гораздо хуже, чем ей. Медленно поднявшись, она пошла в комнату Таора.
Ветвистый подсвечник стоял у него в изголовье, из множества свеч горели всего две. На стуле дремала Выуявь, свесив голову на грудь. Арника наклонилась, поймала губами его дыхание, легкое и слабое, подумала, что эту ночь и следующий день он проживет, а ей нужно как можно больше быть рядом с ним. Эта мысль еще длилась, когда она проснулась от шума шагов и голосов, и увидела, что сидит подле кровати, положив голову на меховое одеяло рядом с рукой Таора.
Появился Терн в дорожном плаще, с волосами, тщательно расчесанными и собранными на затылке в хвост. Арника отодвинулась к стене. Терн не взглянул на нее. Порывисто опустился на колено, коснулся пальцами одеяла и негромко сказал:
— Я вернусь за тобой.
Какое-то время помолчал, словно ждал, что Таор откроет глаза и ответит, затем стремительно поднялся и вышел.
3
Меня разбудил зуб — исподволь, потихоньку заныл, задергал корнями, сон встрепенулся в полете и выронил меня в зыбкое утро понедельника. Я потрогала щеку, глянула на готовящийся зазвонить будильник. Однако раздался другой звонок — в дверь. В глазке, посреди причудливой выпуклости лестничной клетки виднелась простоволосая соседская старушка. Старушек, трансцендентных в силу возраста, в подъезде было много. С некоторыми я была незнакома совсем, как, например, с этой, жившей этажом выше, разве что слушала временами доносящийся сверху громкий нетрезвый ее голос.
— Кто там? — приступила я к речевому тестированию.
Довольно отчетливо (даже оживленно) она ответила:
— Откройте, пожалуйста.
— А что нужно? — неприязненно спросила я.
Старушка была, по обыкновению своему, пьяна.
Она призадумалась:
— Что нужно? Да ниче не нуж-жо. — Язык изменил ей и заплелся.
— Ясно.
— Телевизор включить — вот что нужно, — спохватилась она.
Сообразив, что ей таки не откроют, она захныкала и завела жалобный, уже совершенно невнятный речитатив в стиле Горлума. Я потихоньку отошла от двери и прилегла.
И внезапно воспоминание о вчерашнем удивительном дне ударило изнутри как сноп лучей восходящего солнца. Вчера — неизвестно по каким причинам — мне было ровно шестнадцать лет, я пела всем телом, глазами, улыбкой и походкой, оборачивались вслед прохожие на аллее, Серафим со снежинками в волосах держал меня за руку, и наш разговор взлетал облачками пара сквозь снег и ветки лип.
- Королевская битва - Косюн Таками - Социально-психологическая
- Между светом и тьмой... - Юрий Горюнов - Социально-психологическая
- Срубить крест[журнальный вариант] - Владимир Фирсов - Социально-психологическая
- Папина лапа в моей руке - Дэвид Левин - Социально-психологическая
- Мерцающий мир - Владимир Соколовский - Социально-психологическая
- Мужичок на поддоне - Анатолий Валентинович Абашин - Детективная фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая
- Дом за вашим небом - Бенджамин Розенбаум - Социально-психологическая
- Апелляция кибер аутсайдера - Семён Афанасьев - Попаданцы / Социально-психологическая
- Город и звезды. Конец детства - Артур Чарльз Кларк - Научная Фантастика / Социально-психологическая
- Адам & Адам - Глеб Соколов - Социально-психологическая