Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гуся вскочила на ноги.
— Ты, Вася, охолонь, охолонь! — суетясь, заговорила старушка. — А ты, Майк, садись, выпей да закуси, чем лес послал.
— Садись, — разрешил Снежкин отец.
Лельскому налили чарку, положили грибочков и мяса. Он поднял бокал и произнес торжественно:
— За вас, дорогие родственнички!
— Не рано ли ты в родственнички лезешь, удалец? — поинтересовался Василий.
— А что, прихлопнуть меня собираетесь? — храбро ответил Лельский, успевший выпить.
— Вовсе нет, хочу попытаться отговорить вас, молодой человек, от безнадежного предприятия. Вы же слышали. Гуся все ясно изложила. Как-никак, а именно она воспитывала вашу супругу и мою дочь.
— Это бесполезно, — упрямо заявил Майк. — Да я и не рвусь в вашу мафиозную семейку. Наоборот, мы со Снежаной будем жить на честно заработанные деньги. И оставьте нас в покое со своими грязными делишками! — Майк вошел в раж и просто чувствовал, что похож на комиссара Катани, как брат-близнец.
Василий вдруг засмеялся раскатисто и простодушно.
— Да он, Гуся, ничего не понял? Ох ты! А еще фолк исполняешь! И не сообразил, из какой семьи девку берешь! — Он стукнул об пол невесть откуда взявшейся палкой из серебра, и вся изба покрылась тускло-сияющим инеем.
Гуся закричала:
— Прекрати, Василий, а то я сейчас жара поддам!
Василий снова ударил посохом, и иней исчез. Лельский сидел озадаченный и онемевший.
— А хочешь, дружок, я тебя известнее и богаче самого Копперфильда сделаю? — спросил тесть.
— Ой, да на что ему? Нашел тоже звезду. Фокусник, прощелыга! Пусть будет вон как Боуи. Какой мужчина приятный! — отозвалась вместо Лельского Гуся.
Майк даже не задумался, кем она доводится Снежане, ибо генеалогическое древо новых родственников его в данный момент не занимало. Тем временем на стене дома возник громадный экран. Майк увидел себя. Стоял он на шикарной концертной площадке в соответствующем прикиде. Сначала играл только свет, почти осмысленно, а потом пошла инструменталка такой красоты и сложности, что Лельский не враз узнал свою старую песню. Майк, сидящий за столом, заплакал. А тот, на экране, запел. Голос был его, Лельского, но усиленный до почти нечеловеческой чистоты и гармоничности. Майк слушал себя, и слезы бежали по его не бритому сутки лицу… Песня кончилась, и было видно, что поклонники рвутся к сцене, а охрана их не пропускает…
— Ну, будет, будет… Все это у тебя впереди. Вот хоть завтра и начнется… — рокотал Василий.
Но Лельский утер слезы и покачал головой.
— Не надо мне этого! У меня свой собственный голос есть. И Снежка.
Тут вступила в разговор Гуся:
— Подумай ты, она ж кто? Снегурочка. Ледышка. А ты мужчина здоровый, темпераментный. Чего ты с ней мучиться будешь?
Но Майк упрямо смотрел в пол, как двоечник на известной картине. Родственнички продолжали уговоры, время от времени являя то груды золота на столе, то девок из стриптиз-бара, то какие-то бумаги с печатями. Наконец Лельский совершенно озверел и заорал не своим голосом, наплевав на приличия:
— Чего вы за меня решаете? Чего я хочу и чего не хочу! Да мне нравится, что она такая! Нравится! Может, мне эти горячие осточертели! Меня, может, от них блевать тянет! А на золото ваше мне вообще начхать!
Но уже крича все это, Лельский понимал, что слегка покривил душой. Конечно, ему нравилось, что жена такая девственно-невинная, но рассчитывал, что постепенно она разогреется, если не сразу, то хотя бы после рождения ребенка.
— Вот-вот, — сказала бабка, — а о детях ты подумал? Какие ж дети у снежной девушки?
Лельскому стало муторно, что кто-то лезет в его мозги да еще обнаруживает там его мелкие предательские мыслишки. Тут он рванул рубаху на груди, как положено, и заорал снова:
— Ну, заморозьте меня, гады! — И упал головушкой в какие-то огурцы. Родственнички сидели в тяжелом и мрачном раздумье. Потом папаша махнул рукой:
— Ладно, морозостойкий ты наш, давай накатим!
И они накатили по одной, по другой и по третьей. А потом поговорили за жизнь и за музыку. И еще накатили, и поговорили о политике… Короче, когда Лельский очутился перед собственным домом в собственной машине, он был слегка нетрезв. Маня, как и в начале пути, сидела на заднем сиденье рядом с гитарой. Не было только дубленки.
Снежана стояла перед зеркалом. Лельскому показалось, что гладь стекла колышется, как тяжелая зимняя вода. Но тут он увидел несчастное застывшее лицо Снежаны. «Она все знает», — понял Лельский.
— Я все видела, — всклад его мыслям произнесла Снежана. — Я скоро уйду, только хотела еще раз повидать тебя, милый. Тетка права, никакой жизни тебе со мной не будет — одна морока… Уж лучше сразу оборвать.
Хрупкие Снежкины пальчики так крепко стискивали края голубой шали, что побелели в суставах. Яркие глаза смотрели в лицо Майку с такой безысходностью, что у него все оборвалось внутри. А всю эту таинственную длинную ночь он шептал ей, тихонько пел и страстно бормотал все то горячее и глупое, что шепчут мужчины своим самым любимым в мире женам.
И прошла эта ночь. И наступило утро. Сели за накрытый с вечера стол, но веселья никакого не получилось.
У Снежанушки между собольих бровей залегла упрямая складка. Что-то она задумала себе неотступно и каменно… И тут Лельский спохватился, что еще со вчерашнего вечера не кормил Маню.
— Маня, Маня, иди сюда, колбаски дам! — позвал Лельский кошку.
Маня не отзывалась. Принялись искать, перерыли всю квартиру. Звали в своем подъезде и обошли соседние. Мани нигде не было. Пропажа кошки сделала праздничное утро еще тоскливее. Лельский суетился, порывался звонить куда-то и объявить розыск. Снежана молчала, а потом сказала:
— Майк, милый ты мой, мне пора. — И, решительно замотав вокруг шеи шаль, открыла платяной шкаф, где висела ее белая шуба. Внизу, на роскошном меху, почти невидимая, лежала Маня. Она блаженно урчала, а у ее бока примостились три черных котенка.
— Этого не может быть! — ахнула Снежана.
— Почему не может? — не понял Лельский. — Дело обычное, загуляла, а теперь вот плоды любви, так сказать…
Но у Снежаны вдруг лицо сделалось совсем радостным и попростевшим.
— Маню я сама из снега слепила. Она такая же, как я! Значит, мы с ней все-таки живые. — И она, прижавшись к Майкову лицу, протянула чуть кокетливо: — А кто это тут такой холодный?…
И Лельский почувствовал, что в доме стало заметно теплее. Внезапно грянул звонок, и в дом ввалилась толпа свежих родственничков с пением народных песен и многострадальной дубленкой.
Дети капитана Грина
Это было белое платье. Белое, как… Нет, оно ничем не напоминало строгость накрахмаленных медицинских халатов, холод снега и кафеля, мертвенную пудру однодневных мотыльков, скучную пенку утреннего молока… Белизна его была свежей и живой, подобной цвету жасмина под утренним лучом. А фасон — легким и точным, словно оперение птицы. Это платье залетело сюда из небесных стран. И теперь манило, невинное и трогательное, как цветок, но цифра на ценнике говорила: «Никогда». Девушка, смотревшая на платье, даже сглотнула слюну, словно ребенок, перед носом которого пронесли мороженое. Девушке платье было бы в самый раз. Оно подошло бы ей. Они были созданы друг для друга — платье и девушка, — но их разделяло стекло витрины и еще многое-многое другое, скучное и унизительное.
Она смотрела на него уже полчаса или дольше и не замечала как бегут минуты. И все это время на нее смотрел мужчина и тоже не замечал ничего вокруг.
Он увидел ее, как она только появилась на прохладной еще утренней улице. Появилась гениально. Сначала прозвучало начало какой-то старой итальянской песни из ларька напротив, а потом вместе со словом «либерта», пропетым в два голоса, вошла на улицу она. Гибко изогнувшись, поправила ремешок сандалии, постояла, вся в синеве и солнечном свете, и пошла посередине мощенной булыжником улицы. И шла она тоже гениально, случайными движениями рук и всплесками волос на плечах до слез в глазах совпадая с этой песней. Мужчина всю жизнь слушал только тяжелый рок, но сейчас ему показалось, что прекраснее этой мелодии он никогда и ничего не знал. Только позже, когда она застыла перед убогой, на его взгляд, витриной, он разглядел ее по-настоящему. Ударом в сердце была вся она. Ударом молодости и света, бронзовая, с иссиня-черными волосами и черными сияющими глазами, крупным, четко очерченным ярким ртом. Со страстным ожиданием чуда смотрела она на обычное платье, и все откликнулось внутри него на этот почти слышимый призыв. Случалось, он дарил своим женщинам наряды куда дороже, но впервые в жизни ему захотелось стать соучастником чужого счастья.
— Можно, я подарю вам это платье?
Девушка с безотчетной поспешностью кивнула — так кивают своим мыслям.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Книга смеха и забвения - Милан Кундера - Современная проза
- Картежник и бретер, игрок и дуэлянт. Утоли моя печали - Борис Васильев - Современная проза
- Мужской стриптиз - Наташа Королева - Современная проза
- Мужчина в окне напротив - Олег Рой - Современная проза
- Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
- Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш - Современная проза
- Лето в Бадене - Леонид Цыпкин - Современная проза