Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чтоб им торговля была лучше!
____________
– У нас молодая революция, а у них, во Франции, старая, лежалая.
____________
– Что крестьянин, что князь – шкура одинакая! (Я, мысленно: шкура-то именно и нет!)
____________
– А офицер, товарищи, первый подлец. Я считаю: он самого низкого образования.
____________
Против меня, на лавке, спит унылый, тощий, благоразумный Викжель.
____________
– Бог, товарищи, первый революционер!
____________
– Вы москвичка, вероятно? У нас на юге таких типов нет!
(Прапорщик из Керчи.)
____________
Спор о табаке.
«Барышня, а курят! Оно, конешно, все люди равны, только все же барышне курить не годится. И голос от того табаку грубеет, и запах изо рта мужской. Барышне конфетки надо сосать, духами прыскаться, чтоб дух нежный шел. А то кавалер с любезностями – прыг, а вы на него тем мужским духом – пых! Мужеский пол мужского духа теперь не выносит. Как вы полагаете, а, барышня?»
Я: «Конечно, вы правы: привычка дурная!»
Другой солдат: «А я, то есть, товарищи, полагаю: женский пол тут ни при чем. Ведь в глотку тянешь, – а глотка у всех одинакая. Что табак, что хлеб. А кавалеры любить не будут, оно, может, и лучше, мало ли нашего брата зря хвостячит. Любовь! Кобеля, а не любовь! А полюбит кто – за душу, со всяким духом примет, даже сам крутить будет. Правильно говорю, а, барышня?»
Я: «Правильно, – мне муж всегда папиросы крутит. А сам не курит». (Вру.)
Мой защитник – другому: «Так они и не барышни вовсе! Вот, братец, маху дали! А что же у вас муж из студентов, что ль?»
Я, памятуя предостережения: «Нет, вообще так…»
Другой, поясняя: «Своим капиталом, значит, живут».
Мой защитник: «К нему, стало быть, едете?»
Я: «Нет, за детьми, он в Крыму остался».
– «Что ж, дача там своя в Крыму?»
Я, спокойно: «Да, и дом в Москве». (Дачу выдумала.)
– Молчание.
Мой защитник: «А смелая вы, погляжу, мадамочка! Да разве теперь в здаких вещах признаются? Да теперь кажный рад не только дом, что ли, деньги – себя собственными руками со страху в землю закопать!»
Я: «Зачем самому? Придет время – другие закопают. А впрочем, это и раньше было – самозакапыватели: сами себя живьем в землю закапывали – для спасения души. А теперь для спасения тела»…
– Смеются, смеюсь и я.
Мой защитник: «А что ж, супруг-то ваш, не с простым народом, чай?»
Я: «Нет, он со всем народом».
– «Что-то не пойму».
Я: «Как Христос велел: ни бедного, мол, ни богатого: человеческая и во всех Христос».
Мой защитник, радостно: «То-то и оно! Неповинен ты в княжестве своем и неповинен ты в низости своей»… (с некоторым подозрением:)… «А вы, барышня, не большевичка будете?»
Другой: «Какая большевичка, когда у них дом свой!»
Первый: «Ты не скажи, много промеж них образованного классу, – и дворяне тоже, и купцы. В большевики-то все больше господа идут». (Вглядываясь, неуверенно:) «И волоса стриженые».
Я: «Это теперь мода такая»[73].
Внезапно ввязывается, верней – взрывается – матрос:
«И все это вы, товарищи, неверно рассуждаете, бессознательный элемент. Эти-то образованные, да дворяне, да юнкеря проклятые всю Москву кровью залили! Кровососы! Сволочь!» (Ко мне) «А вам, товарищ, совет: поменьше о Христах да дачах в Крыму вспоминать. Это время прошло».
Мой защитник, испуганно: «Да они по молодости… Да какие у них дачи, – так, должно, хибарка какая на трех ногах, вроде как у меня в деревне… (Примиряюще) Вот и полсапожки плохонькие»…
____________
Об этом матросе. Непрерывная матерщина. Другие (большевик!) молчат. Я, наконец, кротко: «Почему вы так ругаетесь? Неужели вам самому приятно?»
Матрос: «А я, товарищ, не ругаюсь, – это у меня поговорка такая».
Солдаты грохочут.
Я, созерцательно: «Плохая поговорка».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})____________
Этот же матрос, у открытого окна в Орле, нежнейшим голосом: «Воздушок какой!»
____________
Аля (4 года).
– Марина, знаешь, у Пушкина не так сказано! У него сказано:
Пушки с пристани палят,
Кораблям пристать велят.
А надо:
Пушки – из дому палят!
(После восстания)
____________
Молитва Али во время и с времен восстания:
«Спаси, Господи, и помилуй: Марину, Сережу, Ирину, Любу, Асю, Андрюшу, офицеров и не-офицеров, русских и не-русских, французских и не-французских, раненых и не-раненых, здоровых и не-здоровых, – всех знакомых и не-знакомых».
Москва, октябрь-ноябрь 1917
Сергей Эфрон
Октябрь (1917 г.)[74]
«…Когда б на то не Божья воля,
не отдали б Москвы!» [75]
Это было утром 26 октября. Помню, как нехотя я, садясь за чай, развернул «Русские ведомости» или «Русское слово»[76], не ожидая, после провала Корниловского выступления, ничего доброго[77].
На первой странице бросилась в глаза напечатанная жирным шрифтом строчка:
– Переворот в Петрограде. Арест членов Временного правительства. Бои на улицах города.
Кровь бросилась в голову. То, что должно было произойти со дня на день и мысль о чем так старательно отгонялась всеми, – свершилось.
Предупредив сестру (жена в это время находилась в Крыму), я быстро оделся, захватил в боковой карман шинели револьвер Ивер и Джонсон и полетел в полк, где, конечно, должны были собраться офицеры, чтобы сговориться о ближайших действиях[78].
Я знал наверное, что Москва без борьбы большевикам не достанется. Наступил час, когда должны были выступить с одной стороны большевики, а с другой – все действенное, могущее оказать им сопротивление. Я недооценивал сил большевиков, и их поражение казалось мне несомненным.
Мальчишеский задор, соединенный с долго накапливаемой и сдерживаемой энергией, давали себя чувствовать так сильно, что я не мог побороть лихорадочной дрожи.
Ехать в полк надо было к Покровским воротам трамваем. Газетчики поминутно вскакивали в вагон, выкрикивая страшную весть. Газеты рвались нарасхват. С жадностью всматривался я в лица, стараясь прочесть в них, как встречается москвичами полученное известие. Замечалось лишь скрытое волнение. Обычно столь легко выявляющие свои чувства, москвичи на этот раз как бы боялись выказать то или иное отношение к случившемуся. В вагоне царило молчание, нарушаемое лишь шелестом перелистываемых газет.
Я не выдержал. Нарочно вынул из кармана газету, сделал вид, что впервые читаю ее, и, пробежав несколько строчек, проговорил громче, чем собирался:
– Посмотрим. Москва – не Петроград. То, что легко было в Петрограде, на том в Москве сломают зубы.
Сидящий против меня господин улыбнулся и тихо ответил:
– Дай Бог!
Остальные пассажиры хранили молчание. Молчание не иначе мыслящих, а просто не желающих высказаться.
Знаменательность этого молчания я оценил лишь впоследствии.
Мрачное старое здание Покровских казарм. Перед казармами небольшой плац. Обычный будничный вид. Марширующие шеренги и взводы. Окрики и зычные слова команды.
- Из записных книжек 1865—1905 - Марк Твен - Биографии и Мемуары
- Живу до тошноты - Марина Цветаева - Биографии и Мемуары
- Имя этой дружбы – поэтическое братство - Анна Тоом - Биографии и Мемуары / Воспитание детей, педагогика / Русская классическая проза
- Мне нравится, что Вы больны не мной… (сборник) - Марина Цветаева - Биографии и Мемуары
- Сказки матери (сборник) - Марина Цветаева - Биографии и Мемуары
- При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II) - Анна Тютчева - Биографии и Мемуары
- Легкое бремя - Самуил Киссин - Биографии и Мемуары
- Дневники полярного капитана - Роберт Фалкон Скотт - Биографии и Мемуары
- Монолог: Стихи, воспоминания, дневники - Игорь Тальков - Биографии и Мемуары
- Очерки Русско-японской войны, 1904 г. Записки: Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г. - Петр Николаевич Врангель - Биографии и Мемуары