Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Продался, Феликс Эдмундович… за два с половиной. Миллион задатку!
Затем Дзержинский инструктирует его, как держаться с заговорщиками. Матвеев внимательно слушает его, запоминая каждое слово. Дзержинский заканчивает:
— Держитесь просто и правдоподобно.
— Я, Феликс Эдмундович, изображаю эдакого вахлачка, жадного такого, — говорит Матвеев, задним числом разъясняя свое странное поведение в предыдущей сцене.
При этом он как-то неуловимо меняется, лицо его принимает глуповатое и простодушное выражение — зритель сразу вспоминает его разговор с «Константиновым». Фраза эта была введена по настоянию Ванина. (Она нужна была ему еще и потому, что он продолжал подобную же игру в следующей, третьей сцене.)
Дзержинский с сомнением смотрит на вдруг поглупевшего Матвеева.
— Не чересчур? — спрашивает он.
— Нет, в самую меру! — уверенно отвечает Матвеев. Этот обмен репликами — сомнение Дзержинского, уверенность в себе Матвеева — был введен в текст еще и потому, что мы хотели зародить в зрителе легкую тревогу за судьбу Матвеева: переиграет — попадется, ведь следующая сцена кончается гибелью Матвеева.
Разговор с «Константиновым» и объяснение с Дзержинским хорошо подготовили третью сцену, в которой Матвеев является в штаб заговорщиков. Ему здесь отведена совсем уже скромная роль: он молча входит, занимает свое место за столом, слышит все детали заговора и в последний момент, когда выясняется, что сегодня будет произведено покушение на Ленина, не выдерживает своей роли и встает, ибо ему нужно немедленно сообщить о готовящемся покушении. Это движение не ускользает от «Константинова», все взоры обращаются на коменданта. В комнату входит Рутковский — Матвеев разоблачен. После короткой драки он выскакивает в окно и погибает, не успев раскрыть заговор.
Таким образом, в этой сцене Ванину предложена была пассивная роль наблюдателя почти до самого конца.
Ванин стал просить меня разрешить ему вести прежнюю линию вахлака для того, чтобы зритель забавлялся вместе с Матвеевым вплоть до наступления решительного момента. Однако, поскольку здесь действие развивается в напряженном темпе, я мог позволить ему лишь очень немногое. Вот как использовал Ванин предоставленные ему очень скромные возможности.
Сцена начинается с того, что Матвеев входит в прихожую, где грудой навалены шинели, фуражки, пальто. Навстречу ему выходит «Константинов».
— А мы вас ждем, — с упреком говорит он и жестом приглашает Матвеева войти в комнату.
— Позвольте мне что-нибудь ответить ему, — сказал мне Ванин на съемке.
— Некогда, Василий Васильевич! Здесь нельзя рассиживаться на репликах. Вам предложили войти, вы и входите.
— А я на ходу что-нибудь пробормочу. Не понравится, вырежете звук.
— А что вы будете бормотать?
— А так, что придется, — сказал Ванин, очевидно, боясь, что если он заранее сообщит свое бормотание, я начну репетировать, уточнять, сокращать и т. д.
— Ладно, попробуем, — согласился я.
Когда свет и мизансцена были установлены, я скомандовал: «Аппаратная, мотор!», — так и не зная, что именно будет говорить Ванин.
Ванин вошел, оглянулся, навстречу ему вышел «Константинов». Ванин хладнокровно протянул ему руку, продолжая оглядывать прихожую.
— А мы вас ждем, — сказал «Константинов» — Шатов, жестом приглашая Ванина войти в комнату.
Ванин двинулся, простодушно приговаривая:
— Да, знаете, все дела и дела… То караул поставить, то одно, то другое, то пятое, то десятое… Так время-то и проходит незаметно.
Говоря так, он вынул гребешок, на ходу им провел по волосам и сдул воображаемую пыль.
Эта неожиданная импровизация была настолько забавна, что съемочная группа еле удерживалась от смеха, и едва я сказал: «Стоп!» — как раздался хохот.
Ни метра лишней пленки на это бормотание не ушло: все равно Матвееву предстояло пересечь прихожую и войти в комнату. Разве что он прошел чуть медленнее, но это было в характере коменданта: он и двигался неторопливо, вразвалку.
Когда Матвеев входит в комнату, он застает там весьма разнообразное сборище. Это заговорщики. Одеты они во что попало: кто надел штатское, кто — полувоенный френч, кто — матросскую форму, кто — гимнастерку, но по физиономиям и выправке видно, что все они — переодетые офицеры.
— Комендант Кремля, — представляет Матвеева «Константинов».
— Здравия желаю, граждане, — говорит Матвеев.
Все поворачиваются к нему и разглядывают этого Щуплого, невзрачного человека, на которого возлагаются такие большие надежды. По сценарию, насколько я помню, вслед за тем все усаживались за стол, и начинался деловой разговор, но Ванин уговорил меня добавить здесь небольшой этюд.
— Михаил Ильич, — говорил он, — ведь Матвееву важно знать, кто эти люди. Он хочет каждому из них взглянуть в лицо и запомнить на всякий случай, хочет услышать голос каждого и по возможности узнать его фамилию. Разрешите мне поздороваться с каждым за руку, вроде этот лопух комендант считает долгом вежливости обойти всех с рукопожатием, пытается быть светским… Я даже, если разрешите, какое-нибудь французское слово скажу: «пардон» или «мерси» — знай, мол, наших, тоже понимаем обращение. А в то же самое время, здороваясь, я каждому загляну в глаза, и зритель поймет, зачем это мне надо… Ну а если не понравится, вырежете! (Это была постоянная оговорка Ванина: «Не понравится, вырежете».)
В конце концов Ванин добился своего, и мы вставили этюд знакомства.
При кажущейся простоте эта сцена потребовала от нас довольно большого труда, ибо она должна была быть мимолетной, не задерживать действия, должна была выглядеть очень просто и естественно, и в то же самое время зритель сразу же должен был понять намерения Матвеева.
Сделана она так.
Быстро оглядев комнату, Матвеев замечает группу, стоящую у стола, которая кажется ему наиболее значительной и интересной. Он подходит к первому, протягивает руку «лодочкой» и представляется:
— Матвеев.
Затем он выжидательно и ласково смотрит на своего нового знакомого, ожидая, чтобы тот назвал ему свою фамилию.
— Болконский! — мрачно отвечает первый.
Матвеев приятно улыбается и переходит к другому.
— Матвеев.
— Григорьев.
Ласково и внимательно заглядывает каждому в глаза Ванин, но за ласковым взглядом чувствуется, что он старается запомнить эти лица на всю жизнь.
— Матвеев.
— Колесников.
— Матвеев.
— Бордуков.
— Пардон? — переспрашивает Матвеев, не разобравши фамилии и усомнившись в ее естественности.
— Бордуков, — сердито повторяет спрошенный.
— Мерси! — и Ванин переходит к следующему.
— Матвеев.
— Филиппов…
Здесь я поставил перебивку (Рутковский идет по двору и затем по лестнице). Тем самым зрителю давалась возможность «довообразить», что церемония представления не закончится до тех пор, пока Матвеев не опросит решительно всех и не пожмет руку каждому.
Затем сцена развивается так:
«Константинов» сообщает план восстания, время сбора, предлагает сверить часы. Все вынимают часы, сверяют. Матвеев тоже вынимает из кармана часы — большие, круглые. Эти часы Ванин долго подбирал в реквизите — часы казались ему чрезвычайно важной деталью.
Сверив часы, старательно переставив стрелку, Матвеев вздыхает и, аккуратно сложив руки на столе, доброжелательно и ласково оглядывает присутствующих.
— Господин комендант, — спрашивает «Константинов», — у вас все в порядке?
— Абсолютно! — невозмутимо сообщает Матвеев.
— Ворота Кремля вы откроете в два часа ночи.
— Слушаюсь! — с готовностью соглашается Матвеев.
У него лицо глупого служаки, который, по существу, даже не понял, что должно произойти и кому он должен открыть ворота: получил деньги, и ладно, открыть так открыть.
— Господа офицеры, вопросы есть? — говорит «Константинов».
На это, по сценарию, непосредственно следовали вопросы офицеров. Матвеев, естественно, никаких вопросов задавать не мог: это вызвало бы подозрения. Но Ванин стал упрашивать меня разрешить ему реплику.
— Какую?
— Глупую, — сказал Ванин. — Это очень важно, так как через несколько секунд откроется истинное лицо Матвеева. И перед этим открытием хочется, чтобы зритель в последний раз посмеялся.
Мы перепробовали десятки вариантов разных глуповатых реплик и наконец остановились на такой:
— Господа офицеры, вопросы есть? — спрашивает «Константинов».
Молчание. Неожиданно Матвеев чуть поднимает руку, лежащую на столе. «Константинов» удивленно поворачивается к нему.
— Есть предложение! — таинственно и значительно говорит Матвеев. — Кроме Спасских ворот открыть и Никольские.
Говоря так, Ванин делает рукой странный зигзаг, как бы показывая, что через Никольские ворота можно войти в Кремль каким-то особым образом, этакой змеей с заворотом, и тем самым придать делу неожиданный ход. Вид у него самодовольный и многозначительный.
- Жена художника - Нина Васильевна Медведская - Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн
- Искусство драматургии - Лайош Эгри - Искусство и Дизайн
- От Босха до Ван Гога - Владимир Михайлович Баженов - Искусство и Дизайн / Прочее
- АББАТ СЮЖЕР И АББАТСТВО СЕН-ДЕНИ - Эрвин Панофский - Искусство и Дизайн
- Годы неизвестности Альфреда Шнитке (Беседы с композитором) - Дмитрий Шульгин - Искусство и Дизайн
- История искусств. Все, что вам нужно знать, – в одной книге - Джон Финли - Искусство и Дизайн / Прочее
- Пейзаж в искусстве - Кеннет Кларк - Искусство и Дизайн
- Третьяков - Лев Анисов - Искусство и Дизайн
- Врубель - Дора Коган - Искусство и Дизайн
- Врубель - Вера Домитеева - Искусство и Дизайн