Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В живописи: фламандский живописец Ян ван Эйк в 1434 году помещает в центр картины «Портрет четы Арнолъфини» зеркало, отражение в котором представляет собой еще одну картину: автопортрет художника за работой. Супруги Арнолъфини стоят спиной к зрителю, художник – лицом. Этот прием встречается и у Диего Веласкеса, в картине «Менины», где художник написал самого себя, работающим над портретом, и у Сальвадора Дали, большого любителя головокружительных живописных приемов.
В рекламе: вспомним упаковку сыра «Смеющаяся корова». У коровы, изображенной на крышке коробки, в ушах серьги в виде таких же коробок сыра, на которых изображена корова, у которой в ушах…
В кино: фильмы «Жизнь в забвении» [12], «Дьявол в коробке» [13], «Игрок» [14], в которых рассказывается о людях, которые снимают кино.
В науке: мысль о том, что существует маленькая геометрическая фигура, подобная такой же глобальной фигуре, позволила математику Бенуа Мандельброту в 1974 году сформулировать теорию фракталов.
Как бы ни применялся прием «mise en abyme», он всегда оставляет ощущение головокружения, создавая одну или несколько второстепенных систем, спрятанных в основной.
Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том VI
43. СНОВА ДЕЛЬФИНА
Я сплю.
И мне снится, что я писатель. Раздаю автографы и встречаю читательницу, которая хочет обсудить со мной один сюжет.
Она заявляет, что ей нужно поговорить со мной о том, что она вынесла из моих книг. По мере того как она говорит, я замечаю, что она понимает мои книги лучше, чем я. Как это может быть?
Я задаю ей вопросы, и она рассказывает мне кучу всего о моей работе.
– В вашей последней книге вы пишете, что 1+1 = 3, а затем математически доказываете это. Но ваше доказательство невозможно принять, потому что приходится делить на ноль, а это невозможно. Однако в этом и заключается ваше открытие. Почему математики запрещают делить на ноль? Потому что в результате этого действия мы получаем… бесконечность. А бесконечность – понятие, недопустимое в математике, так же как и в философии. Но вы-то свободный мыслитель, и вам можно выйти за установленные рамки. Таким образом, ваше 1 + 1 равно не только 3, но и бесконечности, а значит, вселенской бесконечной любви.
Я начинаю записывать. Прошу повторить помедленнее, чтобы убедиться, что правильно все понял. Чувствую я себя при этом довольно неприятно. Как художник, создающий нечто полезное для других, но не для себя.
В этом сне мне хочется быть читателем, который понял больше, чем писатель. Я бы хотел так же наивно пользоваться результатом своего труда, не испытывать страха перед провалом, не знать имени убийцы, жить в ожидании, когда раскроется великая тайна, следить за тем, как сюжет постепенно разворачивается перед глазами. Я бы хотел, чтобы книги помогли мне изменить взгляд на мир, пережить то же, что и читательница, которая утверждает, что мои книги изменили ее точку зрения.
Я пчела. Мое природное призвание – делать мед. Мне нравится это, но я не знаю, хорош ли он. Мне нужен кто-то, кто скажет, что у меня получилось. Я делаю мед, но я о нем ничего не знаю. Я не ем его. Я бы хотел узнать, каков он на вкус?
Читательница говорит. Ощущение неудобства и несправедливости растет.
Во сне, как это ни странно, нет никаких чудовищ, ярких, неожиданных красок, персонажей с неадекватным поведением. Мой сон настолько неотличим от реальности, что в один прекрасный момент я во сне ложусь спать и засыпаю.
Я просыпаюсь. Во сне.
Тот, кто проснулся во сне, просыпается еще раз. И еще. И снова. Это «mise en abyme» в мире сновидений. Дурная бесконечность. Как отражение человека в зеркалах, стоящих напротив друг друга.
К счастью, тот, кто просыпается последним в мире, который кажется ему нормальным, ущипнул себя.
Я открываю глаза. В комнате писателя Габриеля Асколейна ничего не изменилось. Кровать. Потолок. Окно. Я по-прежнему на Земле-18, и, судя по отражению в зеркале, в которое я смотрю в ванной комнате, я все еще он, писатель Асколейн.
Нужно побрить-«ся»? Умыть-«ся»?
Я читаю статьи в журналах, читаю интервью, чтобы узнать, чем еще он занимался. Асколейн рассказывает, что по утрам спускается с ноутбуком в кафе, которое находится внизу его дома. Он читает там газеты, заказывает флан, большую чашку кофе с молоком, пьет много воды.
Я поступаю точно так же, и замечаю, что мое тело при этом словно совершает давно знакомый ритуал. Официанты в кафе, кажется, хорошо меня знают. Они здороваются со мной и, еще до того, как я успеваю, что-то заказать, приносят большую чашку кофе с высокой шапкой взбитых сливок, графин холодной воды и газету.
Официант обсуждает со мной новости. Очень многое приводит его в ярость. От погоды до заявлений политиков.
– Можно вопрос? Сколько времени я прихожу сюда работать по утрам?
Он странно смотрит на меня.
– Ну, с тех пор, как вы сюда переехали. Значит, уже семь лет.
– А где я жил раньше, – спрашиваю я и делаю вид, что шучу, чтобы успокоить его. Официант качает головой и отходит.
Я читаю газеты.
Ничего нового. Войны, убийства, насилие, забастовки, захват заложников, терроризм, педофилия, загрязнение окружающей среды. Культура: самолюбование и абстракция. Политика: обещания, демагогия, пустые слова, которые можно наполнить любым смыслом. Только в разделе спорт я вижу веселые лица юнцов-миллиардеров, с ног до головы покрытых эмблемами компаний-спонсоров, и толпы поклонников, восхищающихся ими за то, что они умеют забить мяч в ворота или в корзину. Повсюду триумф лжи, похвала глупости, циники, побеждающие последних борцов за разум с тем большей легкостью, что те сражаются в одиночку. Тупое стадо, жующее безвкусное сено, с энтузиазмом требует добавки.
Я понимаю, на каком топливе работал Габриель Асколейн. Во мне поднимается гнев – главный источник вдохновения любого живого существа, восприимчивого к тому, что происходит вокруг. Адреналин заставляет кровь кипеть.
Отлично. Я готов.
Включаю ноутбук и начинаю писать. Дробный стук клавиш. Все окружающее меня становится размытым. Воздух нагревается.
Я набрасываю фон. Описываю декорации. Олимпия. Эдем. Царапаю на скатерти карту острова, чтобы лучше ориентироваться.
Начинаю расставлять фигуры. Боги-ученики, боги-преподаватели. Монстры. Силуэты проступают все четче, окружают меня.
Еще декораций! Мебель, ковры. Полы. Газон. Лес.
Второстепенные действующие лица. Статисты. Миллиарды смертных.
Добавляю цвет, шумы, фразы, запахи. Слова помогают мне вспомнить ощущения.
Писать – это действительно захватывает. Мысли мчатся на всех парах. Пальцы носятся по клавиатуре, и через некоторое время я замечаю, что улыбаюсь. Я обливаюсь потом. Я теряю вес, как во время занятий спортом.
Возбуждение нарастает. Персонажи мечутся в повествовании кто куда. Одни умирают, другие рождаются. Я ищу в себе источники доброты, чтобы создать добрых персонажей. Ищу месторождения тьмы, чтобы породить злых.
В четверть одиннадцатого я застопорился, потому что один из героев не может разобраться с проблемой, которая мешает ему идти вперед. Я вспоминаю анекдот, который рассказывал Жак Немрод.
Дело происходит на Земле-1 в 1860 году. Писатель Пьер Понсон дю Террайль, автор рассказов для ежедневных газет, каждый день отправлял в редакцию очередную историю о Рокамболе. Однажды он поместил своего героя, закованного в цепи, в гроб, набитый камнями. Шайка негодяев сбрасывает гроб в Атлантический океан в одном из самых глубоких мест, где вдобавок кишмя кишат акулы. После этого Понсон дю Террайль отправился к владельцу газеты и потребовал увеличения гонорара. Газетчик отказал, заявив, что приключенческие романы может писать кто угодно и заказывает другим авторам продолжение историй о Рокамболе. Но никто не может найти правдоподобный способ спасти героя, которого писатель поместил в столь затруднительные обстоятельства. Тогда владельцу газеты волей-неволей приходится снова обратиться к Понсону дю Террайлю. Он повышает писателю гонорар и просит спасти Рокамболя. На следующий день читатели увидели в газете рассказ, начинавшийся словами: «Решив свои проблемы в Атлантике, Рокамболь шагал в Нью-Йорке по 5-й авеню».
Я улыбаюсь. Отличный выход.
Не заниматься решением всех проблем. Обходить их.
Во что бы то ни стало идти вперед.
Итак, мой герой обходит проблему, оставив ее без решения, и начинает заниматься другими делами. Я чувствую себя еще могущественнее, чем раньше. С рыси перехожу на галоп. 11.30. Я в творческом экстазе. Пальцы барабанят по клавишам с сумасшедшей скоростью. Я забываю, кто я и что делаю. Я весь там, с моими персонажами. Я снова на Эдеме.
Люди издали смотрят на меня, но никто не приближается. Какой-то человек протягивает мне книгу для автографа, я подписываю ее, не отрываясь от целиком поглотивших меня событий. 12.30. Я начинаю кашлять. Посетители кафе курят, над нашими головами уже висит плотное сизое облако. Дым раздражает глаза и нос.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Империя ангелов - Бернард Вербер - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Запах шахмат - Антон Фридлянд - Современная проза
- Нить - Виктория Хислоп - Современная проза
- Sто причин убить босса - Макс Нарышкин - Современная проза
- Папа из пробирки - Дидье Ковеларт - Современная проза
- Догадки (сборник) - Вячеслав Пьецух - Современная проза
- Остров Невезения - Сергей Иванов - Современная проза
- Голем, русская версия - Андрей Левкин - Современная проза