Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Физически себя чувствовал, можно сказать, хорошо — почти как в былые годы. Ну, то есть, относительно хорошо. Или, скорей, не так уж плохо, как могло бы быть, и сам ожидал. Вместо привычных похмельных тягот, отравлявших существование и делавших жизнь филиалом преисподней, даже выпивку — не удовольствием, а необходимой для существования, но очень неприятной процедурой (приём внутрь первой чарки после сна превращался в пытку), проявились болячки, горилкой глушившиеся. Вроде бы, не смертельные и не особо болезненные, однако, неприятные, ограничивающие в действиях, часто — унизительные. Иван предупредил, что ещё одна застуда внутренностей и Юхим навсегда может потерять интерес к женщинам. Для простого сечевика — не так уж страшно, а для женатого на молодой, горячей в постели женщине — более чем неприятно.
Болели почки, печень, ныли суставы и поясница, приходилось часто отливать — мочевой пузырь совсем перестал держать, потерпеть хоть немного стало невозможно. Стыдно сказать, но пару раз немного намочил шаровары, не успев развязать пояс. Впрочем, после некоторых случаев с удачными, по его мнению, шутками, но вызывавшими резкую реакцию у высмеянных, бывало не менее хреново и в молодости. Болячки можно и перетерпеть, тем более, Васюринский прихватил в поход целый мешок разной горькой гадости для лечения, заставляя Срачкороба пить её три раза в день.
Главная беда — убийственно плохое настроение. Точнее, самоубийственная тоска — хоть руки на себя накладывай. То есть, ему было настолько плохо, что он не раз всерьёз обдумывал такую возможность. Прикидывал, что лучше: выстрелить из револьвера себе в голову или приставить к груди кинжал и упасть? По всему выходило, что пуля убьёт быстрее и безболезненнее. А что у кого-то возникнут трудности с мощами свеженького святого — вследствие разноса головы на кусочки, так это его проблемы. Точнее, их. Юхиму очень не понравилось, как на него митрополит смотрел в прошлом году — оценивающе, будто раку мысленно примерял.
«Хрен вам, а не благостно выглядящий покойник!»
Вскоре, сам сообразил, что мощи воина могут иметь любые раны, спишут на подлых ворогов.
«Получится, я сам помогу этим… ракам, не видящим солнца, покрытым слизью пожирателям падали… не пойдёт».
Варианты с самоутоплением и самоповешеньем, естественно, даже не рассматривались.
Временами становилось тягостно до невозможности, грядущая жизнь представлялась непрерывной чередой мучений, прошедшая — цепью ошибок и глупостей. Опять приходили мысли о сведении счётов с жизнью — где-нибудь в сторонке, чтоб никто не нашёл. Однако, всё же, уходить от очередного испытания подобным образом посчитал равнозначным трусости. Не в последнюю очередь от фатального шага его удержали мысли об отношении к самоубийству друзей-сечевиков и бедолашной жены. Товарищи наверняка осудят, а несчастная женщина может подумать, что он ушёл из жизни, лишь бы не жить с ней.
Сплав по течению реки не требует настолько интенсивной гребли, как в морском походе. От завтрака до полудня Юхим честно благословлял пули, подсунутые ему товарищами по походу. Брал в руку каждую отдельно и читал соответствующую молитву, благословлять оптом, как попы, не счёл возможным. Работа нудная — комфортней за веслом сидеть, хоть и тяжелее физически. Сам будущий святой в собственное благословение не верил ни капельки, но хлопцы же просят, а со многими не только бочки горилки выпиты, но крови и пота немерено пролито. Рядом сидел привычный к подобному действу Иван, заколдовывал их на точность — совершенно сходным образом, только читая не молитву, а заклинание. Справившись с очередным мешочком, они обменивались ими — почти все сечевики захотели иметь пули одновременно и освящённые и заколдованные. Отношение к подобным вывертам официальной церкви их при этом не волновало ни в малейшей степени. Казаки были твёрдо уверены, что заколдованные характерником пули летят дальше и попадают в цель чаще, а уж если их ещё и почти святой человек благословит… не уйти ворогу от смерти.
После полудня Васюринский занимался административными делами, он ведь был наказным атаманом куреня имени самого себя и заместителем Сирка в походе. А Юхим предавался размышлениям, сидя с постной рожей, даже не пытаясь никого подковырнуть. Окружающие приняли такое нехарактерное для Срачкороба поведение за его мысленное общение с богом, недогадливых, пытавшихся вывести знаменитого шутника из раздумий одёргивали соседи. Иногда Юхим при этом ещё и губами шевелил, что принимали за читку молитвы. К счастью, никто из окружающих читать по губам не умел, иначе сильно удивился — губы произносили слова, в основном, на буджакско-ногайском диалекте.
Между тем, маета в его голове сменилась жаждой мести и деятельности, что, впрочем, не отразилось на лице. Что-то, а не выдавать своих эмоций, он научился в раннем детстве.
В своё время молодой ногайский аристократ предал свой род, народ, веру — всё ради жизни на Сечи. Бытие вольного головореза, не обременённого ничем, кроме верности куреню и куренному атаману наиболее соответствовало его характеру. Православие он принял сугубо показушно — полагается быть православным, буду, постоять пару раз в год в церкви нетрудно. Будучи высокообразованным (пусть и на исламский манер), родовитым, умным, храбрым, вполне мог претендовать на атаманские должности, но шугался от них, как чёрт от ладана. Начальствование среди казаков тогда резко ограничивало старшину, им нельзя было многое из того, что позволяли себе рядовые. А куда большие атаманские доходы его не интересовали — существовал одним днём.
Так и казаковал, в полное своё удовольствие — пил, гулял, воевал, шутил, а что нередко получал тумаки и зуботычины… дело житейское, хорошо Аркадий сказал. Правда, в последнее время, радости-то и не было, но это уж его собственная забота, никак не гетмана, чтоб ему пусто было. Насильственная женитьба (пусть и на весьма достойной и красивой женщине), выдергивание из привычной, любезной сердцу жизни, требовали отмщения.
" Не даёт жить, как я хочу — перебегу туда, где мне это позволят сделать! Казак — птица вольная, в клетке ему не жить! Дурак Хмель, что сразу не пришиб, я ещё могу ему ого-го какую пакость устроить! Эх, подойти бы к нему и сунуть прямо под его носяру здоровенную дулю», — эта фигура из трёх пальцев немедленно возникла в воображении, — огромная, скрученная из толстых пальцев, большой из которых смял ноздрю гетмана, не вмещаясь даже кончиком в ней. Юхим невольно скосил глаз на свою руку, с узкой кистью и длинными, но тонкими пальцами.
«Не, у меня так не получится. Да совать этому гаду дулю надо с тысячи вёрст. Лучше даже, с двух. Иначе не только без руки, без головы остаться можно».
Первое что приходило на ум — соседние казачьи войска. Жизнь в Монастырском городище и Азове вспоминалась с ностальгическим налётом. Хорошо там ему было, пожалуй, как нигде и никогда. Да вот беда, к сожалению, донское и гребенское казачьи войска для побега исключались. Выдачи оттуда, конечно, нет, но Хмельницкий приобрёл там такое влияние, что легко мог осложнить жизнь неслуха до невозможности её продолжать. Случались в последнее время прецеденты, напакостив на Сечи, некоторые хитрованы пытались скрыться на Дону — никто больше нескольких месяцев там из них не прожил.
«Донцам не то что с каждым годом, с каждым месяцем всё солонее приходится, допекли их черкесы. Раньше им татары, ногаи, да кумыки особо разухариться не позволяли, загоняли борзых подальше в горы. Теперь же, когда казаки с калмыками степи от своих и адыгских врагов почистили, горцы расхрабрились, их шайки под Азов и Монастырский городок добирались, шапсуги и натухаевцы на море совсем обнаглели, не только в море лютуют, на греческие селения Крыма уже нападали. Без регулярной помощи из России, Запорожья, Малой Руси, донцам и гребенцам совсем туго придётся, как бы не хуже, чем при татарах. Да и калмыки… очень ненадёжные и опасные союзники. Яикцы, вон, с превеликим трудом от них отбились, чуть всех казаков там косоглазые не перевели. Против воли Богдана мне там не жить».
Вот черкесы бы его приняли и не выдали. Сразу вспомнились решительные, гордые и красивые бойцы на великолепных лошадях, горы покрытые лесами, но со снежными вершинами — красота. Рядом с такими в поход пойти не стыдно. Однако самому к ним жить ехать не хотелось.
«Дикие люди, живущие по древним, замшелым обычаям, обрекающим гордых, умелых бойцов на поражения, подчинение менее сильным противникам, режущие друг друга по малейшему поводу и совсем без оного. Я ведь для них своим никогда не стану, значит, всё время придётся ждать удара в спину. Уж основание для такой подлости они в своих обычаях найдут. Да и не мои это обычаи, не моих предков. С шутками, опять-таки, там… не пошутишь. Разве что — над пастухами-ремесленниками, но какой интерес осмеивать безответных?».
- Нужен нам берег турецкий - Анатолий Спесивцев - Альтернативная история
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Удар змеи - Александр Прозоров - Альтернативная история
- Малахольный экстрасенс. Дилогия (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Альтернативная история
- Дети Империи - Олег Измеров - Альтернативная история
- Штуцер и тесак - Анатолий Федорович Дроздов - Альтернативная история / Боевая фантастика / Попаданцы
- Маршал Победы. Освободительный поход попаданца - Михаил Ланцов - Альтернативная история
- Первый поход - Андрей Посняков - Альтернативная история
- Юрий Грозный, Великий князь всея Руси - Виктор Карлович Старицын - Альтернативная история / Попаданцы / Периодические издания
- Поступь империи. Первые шаги. - Иван Кузмичев - Альтернативная история