Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я учился в средних классах школы, у меня появилось три фотографии, на которых были совсем голые женщины. Они хранились у меня в потайном месте, и я с ними встречался. Каждый миллиметр тех фотографий был подробнейшим образом изучен. Потому что это была важнейшая информация на тот момент моей жизни. Женщины были голые. И вроде всё было видно, но ничего не понятно. А женщины смотрели с фотографий на меня серьёзно. Они так серьёзно на меня смотрели! Вокруг в жизни было много настоящих женщин, но, во-первых, они были одетые, во-вторых, совершенно непохожи на тех, с моих фотографий, и, в-третьих, никто не смотрел на меня серьёзно. Рядом с настоящими женщинами можно было стоять в трамвае или автобусе, от них приятно пахло. Я тогда не понимал, какой из них восемнадцать лет, какой сорок восемь. Они просто были взрослые женщины. Они могли погладить меня по голове, дать мне конфету, задать мне какой-нибудь детский вопрос, но никто не смотрел на меня серьёзно. А женщины с моих фотографий смотрели. Я так благодарен им за эти взгляды. Потому что всё внутри меня звенело и вибрировало от этих взглядов. Как же много было фантазий и мечтаний связано с этими женщинами с тех самых фотографий! Я их прекрасно помню. Эти женщины были прекрасные.
Как же я мечтал найти этих женщин… например, после авиакатастрофы, чтобы они были раненые или больные… найти их в снегах или во льдах. Найти их там, вынести на руках, спасти, вылечить, выходить и быть вознаграждённым… В каком направлении была бы награда, я уже догадывался. Но главное было не это, главное было: а что я в этот момент почувствую? Что это будет? Ведь я же ещё не чувствовал! Но это мне предстоит. Я же непременно когда-нибудь почувствую. И будет ли это так же сильно и прекрасно, как я этого хочу? А я этого так хочу!!! Никого не нашёл ни в снегах, ни во льдах. Но, наверное, этого со мной не случилось по той простой причине, что я ни разу не был в таком месте, о котором можно было бы сказать: «Ага! Вот они, снега или льды!»
Но когда я в первый раз в жизни целовал женщину… точнее, тогда, когда губы женщины были в секунде от моих, я в тот момент думать, конечно, не мог, но внутри меня звучало: «А МОЖЕТ БЫТЬ, ЕСТЬ ДРУГОЙ СПОСОБ?! Ведь я не умею, я боюсь. И ещё я понимаю, что там, за этой секундой, будет космос и другая жизнь. А я боюсь этого космоса. И я другой жизни не знаю. А ещё за этой секундой что-то безвозвратное. Я не хочу взрослеть! Да к тому же все так делают. Может быть, есть другой способ?! Я не хочу, как все»……… Но тут секунда закончилась, и губы приблизились вплотную, и глаза закрылись, и БАБА-А-АХ!!!!! Ну и точно, космос и другая жизнь. А был шанс изобрести новый способ. Шансом не воспользовался. Не жалею!
А вообще странное дело с фотографиями. Я имею в виду не с моими теми фотографиями, а вообще с фотографиями. Например, смотришь на какую-нибудь фотографию, которой сто лет. На ней человек, который жил сто лет назад. И он в такой шляпе, с такими усами, в таком пальто, в таких туфлях и с такой тростью, что даже подумаешь: «Он так что, по улице ходил, что ли?» Или на таких фотографиях у женщин такие платья, что невозможно представить, как они ходили в туалет. Или смотришь какую-нибудь киноленту, которую тоже снимали сто лет назад каким-нибудь ручным киноаппаратом. И на этих кинолентах люди же очень быстро передвигаются. И лошади семенят ногами. Но главное, глядя на эти чёрно-белые кадры, невозможно себе представить, что там, где это снимали, было всё цветное. И что воздух там был такой вот прозрачный, как сейчас. Невозможно себе это представить, потому что там воздух — это такие мелькающие царапинки и крестики. И все эти люди и лошади уже давно умерли.
А если идти по кладбищу и увидеть на каком-нибудь скромном надгробии фотографию того человека, который там похоронен. Но на фотографии-то живой человек. Когда он фотографировался, он же был живой. Это потом родственники выбрали именно эту фотографию. Или заходишь в какое-нибудь здание, а там, в фойе, висит фотография с траурной ленточкой, и написано, мол, коллега умер, хороним тогда-то. Или открываешь газету, а там фотография и заголовок: такой-то спортсмен разбился или министр не дожил до шестидесяти, или учёный не довёл до конца свой эксперимент. И на всех фотографиях живые люди. Которые, когда фотографировались, даже старались как-то выглядеть получше…
А каждый из нас довольно часто фотографируется. И надо же понимать, что в принципе любую нашу фотографию могут выбрать для надгробия или для фойе. Любую! Ну или если есть заслуги, для газеты. Любую! Но об этом тоже всерьёз не стоит думать. Особенно когда фотографируешься. Иначе очень странные фотографии будут получаться.
А как об этом не думать, если я уже подумал?!
Можно, конечно, попробовать подготовиться. Пойти в фотоателье или пригласить профессионального фотографа и сделать торжественный и печальный портрет. Или, наоборот, весёлый, дескать, я плевал на смерть. Но потом-то эти фотографии на стенку-то не повесишь! Подпишешь на них, для какой цели эти фотографии были сделаны, уложишь их в папочку и куда-нибудь в стол. А потом через пару лет будешь перебирать бумаги в столе и подумаешь: «Так, что это у меня здесь за папочка такая? Ну-ка посмотрим… О, чёрт!» И уберёшь эту папку куда-нибудь так далеко, что, когда фотографии понадобятся, их не найдут и возьмут любые. Так что нет шансов подготовиться.
А с другой стороны, хочется ли знать, какая там будет фотография, а главное, когда? Да не очень хочется. Но мы так легко говорим слово «хочу». А с тем, чего действительно хочется, так трудно разобраться. С этим труднее разобраться, чем что-то почувствовать. Чего мы по-настоящему хотим в той или иной ситуации? Чаще всего нам кажется, что мы чего-то хотим. Потому что привыкли этого хотеть. Очень сложно разобраться с тем, чего хочешь. Но слово «хочу» мы говорим легко.
Например, легко говорим: «Извините, я хочу в туалет»…
А, по-моему, хотеть в туалет невозможно! Как можно хотеть в туалет?! Особенно если он в поезде или на вокзале. Туда надо или туда необходимо. Но хотеть в туалет — это как минимум странно. Но мы, не задумываясь, так говорим.
Или сидишь с приятелями вечером в августе у речки. Над головой звёздное небо. А в августе звёзды часто падают. И вот сидите вы, беседуете, отмахиваетесь от комаров и вдруг боковым зрением увидели: по небу — вжик! – яркой искоркой промелькнула звезда и погасла. И друг изумлённо говорит: «Ты видал, звезда упала?!» Вы отвечаете: «Ну!» А он: «Ты успел загадать желание?» А вы даже возмущённо сматерились, дескать, как можно загадать желание, когда звезда так неожиданно — вжик! – и всё. Ну действительно, как можно опомниться, вспомнить желание, да ещё его успеть загадать, когда она — вжик! – и всё.
Конечно, можно попробовать подготовиться. Сесть днём за стол, взять листок бумаги, не спеша, в столбик, выписать все желания, потом вдумчиво выбрать самое актуальное, написать его отдельно, ещё подумать, как можно короче это желание сформулировать, и потренироваться, как можно быстрее его думать. И вот так вот всё сделаешь, потренируешься, досконально подготовишься… И вот полностью готовый выйдешь вечером, встанешь под звёздным небом… Так ведь ни одна же, падла, не упадёт! Или упадёт, когда ты чихнул.
Даже в детстве было трудно разобраться с желаниями. Помню, папа делал мне деревянный меч из обычной доски, и я им сражался с друзьями во дворе. У меня был щит из крышки от мусорного ведра. И мне играть и сражаться нравилось. Но, при этом, счастлив я не был. Потому что мне всё время хотелось иметь настоящий меч. Совсем настоящий, боевой, такой, как у настоящих рыцарей. И я так его хотел, аж спать не мог. Хотя фактически он мне был не нужен. А зачем мне был нужен настоящий меч? Я бы играть им не смог, я бы всех друзей своих поубивал. Мне было действительно достаточно деревянного меча, но я хотел настоящий. И от этого не был счастлив. То есть доволен был, а счастлив не был.
А ещё мне с детства нравился Элвис. Причём не конкретный Элвис Пресли, особенно когда он в конце жизни был толстый и некрасивый. Мне в Элвисе нравилось само слово — ЭЛВИС. И я в детстве часто пел, как Элвис. Причём я пел все песни, даже те, которые Элвис не исполнял никогда… я их пел всё равно, как Элвис. Я брал в руки скакалку, как микрофон, и пел. Но пел не вслух. А пел где-то там, про себя. И пел прекрасно. Со всеми музыкальными инструментами. Я бы даже сказал, что я пел не как Элвис, а как я, как Элвис. Это довольно странно звучит, но я объясню, как это можно понять. Фразу «как я, как Элвис» можно понять так: я пел так, будто бы Элвиса никогда не было, а был только я.
И это желание никуда из меня не исчезло. Если я не смог его осуществить, значит, оно забилось куда-то глубоко, но не исчезло, и я продолжаю с ним жить. А по ходу жизни всё только накапливается. Узнал про то, что железнодорожники ездят туда-сюда, вот ещё железнодорожники добавились. И всё накапливается, накапливается. А с какого-то момента голова перестаёт расти. А интересно, где все эти накопления помещаются? Иногда даже обхватываю голову руками и думаю: «Господи, какая же она маленькая! Пятьдесят восьмой размер всего. Такая маленькая, и сколько же в ней говна!»
- ДУРА - Александръ Дунаенко - Поэзия
- Обстановочка (сборник) - Саша Чёрный - Поэзия
- Стихи и поэмы - Константин Фофанов - Поэзия
- Глаза слижут лоси (сборник) - Бразервилль - Поэзия
- Попкорн - Брум Рене - Короткие любовные романы / Любовно-фантастические романы / Поэзия
- Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы - Эмиль Верхарн - Поэзия
- Том 2. Стихотворения и пьесы 1917-1921 - Владимир Маяковский - Поэзия
- Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме - Владимир Набоков - Поэзия
- Миф о женщине - Александр Нартов - Поэзия
- Поэмы и стихотворения - Уильям Шекспир - Поэзия