Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Или так. Сидит первобытный мастер, сверлит что-нибудь деревянное. В руках у него сверло, вроде лука со стрелкой. Стрелка захлестнута тетивой. Мастер водит луком взад и вперед, как скрипач смычком. Стрелка-сверло вертится. Пробует мастер пальцем сверло — горячо! — разогрелось от трения. Нажимает мастер — всей силой налегает на сверло. Вырастает гора опилок. Так раскалилось сверло — прикоснуться больно.
Вдруг — пых! — задымили опилки, затеплился огонек.
Вот вам прибор для добывания огня трением. Он до самых недавних дней оставался таким у отсталых народов. По виду не отличишь от сверла.
Представьте теперь осаду древнего города. Город окружен высочайшей каменной стеной: не город — крепость.
Обложил неприятель город круговой осадой — подает сигнал к штурму.
Грозно покачиваясь, движутся к городу осадные башни. Похоже, снялись со своих мест и бредут к городским стенам величественные водокачки.
Башни подступают к башням городской стены. Внутри башен — лестницы. По ним вбегают наверх неприятельские воины. И пока развертывается бой на высоте крепостной стены, толпы врагов бросаются к ее подножию.
Но и горожане не зевают. Сбрасывают вниз на вражьи головы все, что только может устрашить и отвратить врага.
Летят, кувыркаясь, бревна, утыканные гвоздями, словно иглами ежа. Сползает, зловеще шурша, раскаленный жгучий песок. Огненными струями растекается горящая смола.
Но удваивает натиск враг. Дикий вой стоит у подножия.
Тут уж не разбирают, валят все, что идет под руки.
Тащат к стене какую-то падаль.
Кидай!
Улья, осиные гнезда, горшки с ядовитыми змеями.
Кидай!
Крокодил из зверинца.
Кидай!
— Огня! — кричат со стены. — Больше огня!
Открывается адская кухня.
Горожане лихорадочно готовят горючие смеси.
Нефть, асфальт, смола, уголь — все идет в ход, — все горючее, все зловонное, все едкое. Одна мысль стучит в головах: как бы позлее составить варево, как бы покрепче донять врагов.
Вот тут, из этих горючих смесей, в головах, раскаленных ненавистью, в упоительном азарте боя, тут и родилось, нам кажется, величайшее военное изобретение — порох!
Изобретений не делали глазеющие лежебоки. Изобретения делали те, кто сходился с природой в рукопашную.
Изобретения родятся в труде, в борьбе, в бою. Настоящий изобретатель— это борец и труженик.
4.9.Семюэль Броун был тоже охвачен азартом боя, когда он вышел в сад. Одна страсть жгла его сердце — выстроить мост! А когда большая страсть зажигает человека, человек как бы прозревает. Каждый пустяк озарен и на виду, в каждом закоулке светло, будто бы огонь, полыхающий в груди, освещает их ярче солнечного света. Краем глаза замечаются самые тайные подсказки, ум стремительно делает заключения, и человек, сам не зная как, приходит к необыкновенным решениям.
Снег подолгу накапливается в горах, но быстра его лавина. Трудно даже представить себе, сколь стремительно вспыхивают в мозгу творческие озарения.
Поэт Луи Арагон показывал в дружеском кругу кинофильм о том, как работал знаменитый французский художник Матисс. То была наспех снятая, почти любительская лента, но конец ее забыть невозможно.
После многих проб и эскизов художник писал окончательный вариант картины. Он работал вдохновенно и самоуверенно, молниеносными бросками кисти, и штрихи ложились на холст беспрекословно, будто росчерки дирижерской палочки.
Но вот магией кино притормозилось время, и сквозь «лупу времени» мы увидели повторенные снова, и уже в замедленном темпе, все подробности стремительного рождения штриха. Перед нами улиткой поползла та же самая кисть, но в каком-то нерешительном, беспокойном движении. Она тихо влекла за собой штрих, сомневаясь и робея, замирая в раздумье, возвращаясь в тревоге на пройденные места. С комком, застывшим в горле, мы следили за этим трогательным движением кисти, осторожным и трепетным, как движение руки слепого, узнающей дорогое лицо. Мы увидели разницу между взмахом руки мастера и взмахом руки простака. Перед нами, словно в поле зрения микроскопа, раскрывался механизм вдохновенья. Все, оказывается, живет во взмахе творческой кисти — поиск, сомнения, выбор, тревоги, колебания — все! Так и гром, и блеск, и росчерк молнии стеснены в одно слепящее мгновение!
Так же двигалось перо изобретательской фантазии Броуна, рисуя в воображении его удивительный мост.
Броун был болельщик мостов. А когда человек болеет за любимое дело, то глядит вокруг по-особенному.
Вот сидит семейство за чаем и не догадывается, почему внучонок на стуле ерзает, почему он зыркает по сторонам, почему он ест глазами деда, словно проглотить его хочет. А внучонок прекрасно болен, он болеет шахматной горячкой, он болельщик шахмат, распропащий шахматист. Для него фигуры вокруг стола — это шахматные фигуры. Дед — король, бабка — ферзь, дядя — слон, тетя — ладья. Ванька с Манькой — мелочь, пешки. Попытаюсь, думает, сходить потихоньку тетей… Да ведь бабка сообразит, заслонит деда. А я ее дядей, дядей, слоном, то бишь. Ох, и плохи ваши дела, товарищи! Шах — дедушке! Никак, мат!
Когда Броун вышел в сад, перед ним раскинулся целый сонм мостов.
Шест лежит поперек канавки — мост.
Муравей ползет по соломенной травинке. Травинка — мост. По мосту движение.
Садовая скамейка на столбиках — настоящий мост. Великан сидит на нем, свесив ноги.
Деревья сплетают ветви над дорожкой — зеленый мост.
Девочки несут ребенка на скрещенных руках—живой ходячий мост…
Ворота раскрывают свои створки — тоже мост мерещится, да еще разводной!
Крышка на колодце — он, проклятый! — подъемный мост.
Немудрено, что и в паутине он поймал небывалый, не виданный никем висячий мост.
Вот он, счастливый случай, изобретательское счастье. Но в том ли счастье, что попалась на краешек глаза какая-нибудь случайная подсказка, или в том, что маячит и манит и ведет за собой изобретателя заветная цель, раскрывающая ему глаза и отворяющая уши?
4.10.Некоторые изобретатели сами не прочь напустить туман вокруг своей работы. Они не прочь представить изобретение как чудесное откровение свыше. Такие изобретатели очень обижаются, когда им говорят про изобретения на заказ.
— По команде не изобретают, — горячатся некоторые. — Изобретения — плод высокого вдохновения. Это вам не валенки валять.
Настоящие же изобретатели почти всегда работают на заказ.
Первая французская буржуазная революция создала огромную нужду в бумаге. Современники писали:
«Каждый час появляется новая брошюра. Сегодня их вышло тринадцать, вчера шестнадцать, а на прошлой неделе — девяносто две! Девятнадцать из двадцати говорят в пользу свободы».
В одном только Париже было основано около трехсот газет. Их читали взахлеб. На покупку революционной литературы тратили последние гроши. Булочники жаловались, что страсть к чтению подрывает их дела. Вместо хлеба люди пожирали газету.
В обращении к народу Конвент писал:
«Чтобы победить королей, собирающихся против нас, бумага так же необходима, как железо. С нашими сочинениями так же, как и с нашей армией, мы принесем ужас в их развращенные души. Наши сочинения разожгут огонь свободы и жажду восстания…»
Производство требует рабочих рук.
«…Необходимо, чтобы молодые граждане посвятили себя полезной профессии бумажников».
Несмотря на значение бумаги для успеха революции, несмотря на то, что рабочие были закреплены на бумажных фабриках, бумаги не хватало. Бумагу делали вручную искусники-мастера. Надо было убить годы труда, чтобы освоить это ремесло. Фабрики не могли удовлетворить спроса.
Чтобы дать бумагу для революции, нужна была революция в способах производства бумаги.
Эту революцию произвел француз Николай Луи Робер. Он был из тех, кто по призыву Конвента переменил свою специальность. Робер был корректором, а стал бумажником. Он изобрел бумагоделательную машину.
С виду машина походила на гигантскую банную шайку. Бросался в глаза большой деревянный чан с бумажной массой. Внутри вертелся барабан с лопатками, похожий на широкое водоподъемное колесо. Лопатки зачерпывали массу и подавали ее вверх на сетку. Сетка походила на широкий бесконечный ремень и шла по валикам, как конвейерная лента. Сетка медленно двигалась мимо неподвижной дощечки, и дощечка размазывала массу по сетке тонким слоем, словно масло ножом по бутерброду.
Сетка была длинная, а слой тонкий, и пока сетка двигалась, вода успевала стечь и масса подсохнуть. У последнего валика с сетки сходил сырой бумажный лист.
Позже стали подогревать валики изнутри, загружая их раскаленным углем, как лежачие самоварные трубы. Сушка пошла быстрее, движение ленты ускорилось.
Два великих новшества воплощались в этой машине.
- Диво дивное (Чортова корчма) - Вячеслав Шишков - История
- Незападная история науки: Открытия, о которых мы не знали - Джеймс Поскетт - Зарубежная образовательная литература / История / Публицистика
- Распадающаяся Вавилонская башня - Григорий Померанц - История
- Великие рогоносцы - Эльвира Ватала - История
- История Христианской Церкви I. Апостольское христианство (1–100 г. по Р.Х.) - Филип Шафф - История
- Маленькая всемирная история - Эрнст Х. Гомбрих - Зарубежная образовательная литература / История / Публицистика
- А-бомба - Абрам Иойрыш - История
- Как обуздать олигархов - Александр Елисеев - История
- Палачи и казни в истории России и СССР - Владимир Игнатов - История
- Трагедии Северного Подплава - Владимир Бойко - История