Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень сложно что-нибудь делать, когда делать нечего.
Вдруг я как заору:
— Придумал!
— Чего придумал? — спрашивает Вовка.
— Давай шапки стирать!
— Какие шапки?
Я весь шкаф перерыл, пока шапку нашел. А Вовка смотрел и все спрашивал: «Ты умеешь стирать? Ты умеешь стирать?»
— Да чего тут уметь, — говорю. — Гляди! Меховая, лохматая! Кое-где, правда, потерлась. Вокруг головы. А так почти новая шапка. Только сзади прореха. И спереди. И дыра сбоку. Не так чтоб большая дыра. Но заметно. Когда очень близко подходишь. А издалека не видно. Хоть целый день смотри. Скоро лето. Потом будет осень. А после зима. Постираем мы наши шапки. Зима подойдет. И мы будем ходить в чистых шапках!
— У меня ведь с собой нет шапки, — говорит Вовка.
— А это что?
— Это фуражка.
— Сначала мою, — говорю, — постираем, а потом твою постираем.
— Зачем мою стирать? Мою не надо стирать, — говорит Вовка.
— Совершенно грязная шапка, — говорю. — Противно смотреть! На твоем месте я постыдился бы появляться в обществе в такой шапке.
— Я ни в каком обществе не появляюсь, — говорит Вовка.
— А на улице, по-твоему, удобно появляться?
— Ну ладно, — говорит Вовка, — твою постираем, а потом мою постираем.
Положил я шапку в корыто. Воды налил. Засучил рукава. Стал мылить шапку.
Вовка мне помогал. Мы ее по очереди мылили до тех пор, пока мыло все не измылилось.
Дальше стали ее полоскать. Мы полоскали ее, полоскали, а потом из корыта вынули и стали ее мыть под краном. Чтоб все мыло из шапки вышло. В корыте вода и так мыльная. Все мыло обратно в шапку лезет.
Мы ее под краном, наверно, целый час мыли. Ухо одно оторвали. Кое-где мех общипали. И дыру сбоку расширили. А так здорово вымыли. Вся как есть чистая стала. Оставалось только сушить.
Вдруг Вовка мне говорит:
— Она, когда высохнет, на голову не полезет.
Я здорово испугался, что она потом не полезет на мою голову, и говорю:
— Что же ты раньше мне не сказал?
— Я только сейчас вспомнил.
— Почему же ты раньше не вспомнил?
— Не мог. Это не от меня зависит.
— А от кого же это зависит?
— От памяти.
— Ну и память у тебя!
— Память у меня неважная, это верно, — говорит он.
Вот что значит память! Разве я бы стирал свою шапку, знай, что так все получится? А он все знал и забыл. Остается надеть шапку мокрой. Пусть сохнет на голове.
Мы с Вовкой выжали шапку как следует, я надел ее, и мы пошли играть в шашки. Хотя мы выжимали шапку вовсю, воды в ней осталось много.
Вода текла по лицу и за шиворот. Но я терпел. Другие люди в более тяжелые условия попадают. И ничего. Выдерживают.
Я спокойно играл с Вовкой в шашки, а шапку свою не снимал. Мы сыграли с ним несколько партий. Иногда я мотал головой, и брызги летели во все стороны. Подкладка линяла, и брызги были чернильные. Вовка ежился и ругался. Вдруг мне пришла в голову мысль такая: «А вдруг, когда она высохнет, с головы не слезет?» Я даже вертеть головой перестал. Хотел Вовку спросить об этом, но мне как-то неудобно стало обо всем его спрашивать, как будто я сам ничего не знаю. Как будто он в жизни больше меня понимает. И я молча сидел и думал. Я думал о многом: о том, сколько времени будет сохнуть моя шапка, о том, как я буду спать в этой шапке, поскольку она сегодня не высохнет, о том, стирают ли шапки вообще, и если стирают, то неужели вот так сидят в мокрых шапках и ждут, когда они высохнут? Я вспоминал все шапки, какие мне приходилось видеть, представил многих людей в моем положении и почему-то стал сомневаться в том, что шапки вообще кто-нибудь стирает и сушит их таким образом. Я, например, вспомнил шапку папиного знакомого, директора театра, маминого знакомого, ученого… Или, может быть, есть особенные приспособления, этакие болванки, куда натягивают мокрую шапку и сушат ее, может быть, посредством какой-нибудь электрической сушилки. Я представил себе целый ряд этих болванок, на которых торчат различные шапки, и мне стало очень тоскливо, будто я какая-нибудь болванка, а не Петя Ящиков, ученик первого класса…
— Ну как, — спросил Вовка, — сохнет?
— Неважно, — говорю, — сохнет.
— И чего, — говорит, — тебе в голову пришло эту шапку стирать?
— А тебе чего-нибудь в голову пришло? — говорю.
— Мне ничего не пришло, — говорит Вовка.
— Тогда нечего на других говорить, раз самому ничего в голову не пришло.
Вдруг я вспомнил про Вовкину шапку.
Я встал и оказал:
— Вот что, Вовка, давай твою шапку стирать.
— Ну нет, — говорит Вовка, — я свою шапку стирать не буду.
— Как это так не будешь?
— Моя шапка, — говорит Вовка, — хочу, стираю, хочу, не стираю.
Я разозлился и говорю:
— Я свою шапку стирал?
— Стирал, — говорит Вовка.
— И ты свою тоже стирай!
— Нет, — говорит Вовка, — я свою шапку стирать не буду. Мало ли что я хотел! Сейчас совсем другая ситуация.
— Какая это еще другая ситуация? Ишь ты какой! При одной ситуации хочешь стирать, а при другой не хочешь? А я, по-твоему, при всех ситуациях должен стирать? — Схватил я его и держу.
— Стирай, — говорю, — свою шапку!
А он вырывается и орет:
— Не буду! Не буду!
Тогда я его отпустил и говорю:
— Это просто нечестно. Не по-товарищески.
А он надевает свою нестираную шапку и уходит. И на прощание говорит:
— Ты был мой лучший друг. Мне с тобой не хотелось бы ссориться. Но раз так, — я ухожу. До свидания, Петя!
И он уходит. И даже хлопает дверью.
А я остаюсь сидеть. В своей мокрой шапке.
Ну, разве это товарищ? Какой же это товарищ! Нет, это не по-товарищески.
ТрубачиЯ думал, играть на трубе — пустяк. Дуешь себе, а она играет. Но оказалось, это совсем не так.
Однажды горнист на пляж ушел, а мы с Вовкой его трубу взяли. Поиграем, думаем, две-три песни, а потом трубу на место положим.
Вовка спрашивает:
— Ну, что сыграть?
— Сыграй, — говорю, — про веселый ветер.
— Пожалуйста, — говорит, — у меня слух хороший.
Вовка подмял трубу кверху и стал что есть мочи дуть. Но звука не получилось.
— Наверное, — говорю, — ты слабо дуешь.
— Да нет, — говорит, — я во всю силу дую. — Стал так дуть, что я думал, он лопнет. У него даже уши красные стали.
— А ну, дай-ка мне, — говорю.
Я тоже дул, дул, — никакого звука!
— Ты прав, не дудит труба.
— Может, мы не так дуем?
— А как же еще надо дуть?
— Ну, как-нибудь по-другому.
Попробовали мы еще по разу. Все зря. Не дудит труба.
Тут как раз приходит Миша Зябликов. Дали ему подудеть. Может, он сможет.
Миша дунул — тоже ни звука.
Потом еще появились ребята. Они тоже по очереди в трубу дули. А звука все не было.
Потом вдруг Коля дунул — звук вырвался. Слабый звук, но все же. Мы загалдели.
— Пусть объяснит, — кричим, — как это вышло!
А он сам не знает.
— Я, — говорит, — все дул, дул, и вдруг — бац! — загудело!
Сколько он после ни дул — все впустую.
Пришлось положить трубу на место. Испорченная труба — дело ясное.
А вечером вдруг слышим звуки. Переливаются над лагерем, звенят. Это наш горнист Лева играл на трубе.
Просто чудо!..
СовестьКогда-то была у Алеши двойка. По пению. А так больше не было двоек. Тройки были. Почти что все тройки были. Одна четверка была когда-то очень давно. А пятерок и вовсе не было. Ни одной пятерки в жизни не было у человека. Ну, не было так не было, ну что поделаешь! Бывает. Жил Алеша без пятерок. Рос. Из класса в класс переходил. Получал свои положенные тройки. Показывал всем четверку и говорил:
— Вот, давно было.
И вдруг — пятерка! И главное, за что? За пение. Он получил эту пятерку совершенно случайно. Что-то такое удачно спел — и ему поставили пятерку. И даже еще устно похвалили. Сказали: «Молодец, Алеша!» Короче говоря, это было приятным событием, которое омрачалось одним обстоятельством: он никому не мог показывать эту пятерку. Поскольку ее вписали в журнал, а журнал, понятно, на руки ученикам, как правило, не выдается. А дневник свой он дома забыл. Раз так — значит, Алеша не имеет возможности показывать всем свою пятерку. И поэтому вся радость омрачалась. А ему, понятно, хотелось всем показывать, тем более что явление это в его жизни, как вы поняли, редкое. Ему могут попросту не поверить без фактических данных. Если пятерка была бы в тетрадке, к примеру, за решенную дома задачу или же за диктант, тогда проще простого. То есть ходи с этой тетрадкой и всем показывай. Пока листы не начнут выскакивать.
На уроке арифметики у него созрел план: украсть журнал! Он украдет журнал, а утром его принесет обратно. За это время он может с этим журналом обойти всех знакомых и незнакомых. Короче говоря, он улучил момент и украл журнал на переменке. Он сунул журнал себе в сумку и сидит как ни в чем не бывало. Только сердце у него отчаянно стучит, что совершенно естественно, поскольку он совершил кражу. Когда учитель вернулся, он так удивился, что журнала нет на месте, что даже ничего не сказал, а стал вдруг какой-то задумчивый. Похоже было, что он сомневался — был журнал на столе или не был, с журналом он приходил или без. Он так и не спросил про журнал; мысль о том, что кто-то из учеников украл его, не пришла ему даже в голову. В его педагогической практике такого случая не было. И он, не дожидаясь звонка, тихо вышел, и видно было, что он здорово расстроен своей забывчивостью.
- Я жду вас всегда с интересом (Рассказы) - Виктор Голявкин - Русская классическая проза
- Я жду вас всегда с интересом (Рассказы) - Виктор Голявкин - Русская классическая проза
- Переводчица на приисках - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Как поймали Семагу - Максим Горький - Русская классическая проза
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Ученые разговоры - Иннокентий Омулевский - Русская классическая проза
- Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй - Аркадий Аверченко - Русская классическая проза
- Ночью по Сети - Феликс Сапсай - Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Том 1. Семейная хроника. Детские годы Багрова-внука - Сергей Аксаков - Русская классическая проза
- Том 1. Юмористические рассказы - Надежда Тэффи - Русская классическая проза