Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Всю жизнь по чужим людям, — ответила Парунька.
— Косьба тебе знакома?
— И косьба и бороньба... При нужде и за пахоту возьмусь.
— Эдак, — сказал мужик, шаря глазами по Парунькиной фигуре.
«Блудяга», — застыдившись, подумала Парунька и напрямки отрезала:
— Ты не вдовец?
— Ой, нет! — обидчиво сказал тот и отвел глаза от Парунькиной фигуры.
— Я за мало работать не буду, дядя, — сказала Парунька.
— Не обижу, — ответил он. — Старанье в людях почитаю пуще всего; прибавку получишь, кофту али отрез на целое платье. Соглашайся, девка.
— На сезон?
— Мне постоянная работница нужна. И с ребенком нянчиться, и за скотиной ходить, и в поле работать, и в доме убираться.
Парунька запросила плату вдвое выше ходовой. Началась торговля; хозяин приукрашивал ее будущую жизнь: полный достаток в доме, справные харчи; работница напирала на обилие всяких дел. Был большой сад, сорок гряд овощей, полсотни куриц, две супоросных свиньи.
— Ты сколько лет по чужим людям?
— Седьмой год в людях. С двенадцати лет начала. В гражданскую войну мужиков не было. Ребята за мужиков орудовали, а мы, девчонки, им помогали. Я ночное стадо два лета пасла.
— И косить умеешь?
— Всю мужицкую работу. Косить, пахать, ездить по дрова. И верхом на лошади.
— Занятно. А за быками ухаживала? Они страх сердитые. В прошлом году моей работнице живот вспорол. Я мирского быка держу.
— Хаживала я и за быками-производителями. Один раз у хозяина симментал был, огромный и очень злой. Меня он сразу возненавидел. Загнал однажды в угол и норовил проткнуть рогами. Я изловчилась да между рогов ему и угадала. Плечо задел. Вот отметина осталась.
Парунька засучила рукав и показала.
— Приходилось, значит, проводить случки?
— Работала и с мелким и с крупным скотом. В племсовхозе села Ветошкина два лета жила. Жеребцов водила...
— Дело!
Хозяину она явно нравилась. Подошли еще несколько мужиков. Ждали, что у рыжего с Парунькой расклеится. Мужик взял ее за руку и отвел поодаль от сборища к оградке, за которой били могилы сельских попов.
— Сирота?
— Сирота круглая. Я отца вовсе не помню. Когда против графа Орлова бунтовали, его графский управляющий в острог посадил. Из Сибири он не вернулся.
— Ишь ты, — сказал хозяин и усмехнулся в бороду. — Против графа и я бунтовал. Помещик — от сатаны. Бог хлебопашца создал, Адама. И имя его означает — взятый из земли. А помещика бог не творил. Он от беса. И разорять его нет никакого греха. Другое дело — мужик. Он испокон веку. Все на нем держится. Н-да! Значит каторжной ты породы? Видать, отчаянная, в отца.
Мужик явно ей любовался, только сам не сознавал этого.
— Звать-то тебя как?
— Парасковья Козлова.
— А, знаю. Козихе будешь дочь?
— Да.
— Знал Козиху. Дай ей бог царство небесное... Хорошая была работница... У соседа пять лет жила, так хвалили.
— Умерла она в прошлом году. Ехала с возом сена. Покачнулся воз. Хотела она поддержать его, он упал и ее задавил насмерть.
— Тому, видать, воля господня, — сказал хозяин. — Мы ему не судьи. Все смертны. Ну, так по рукам.
Они ударили по рукам.
— Водку я не пью и работниц не потчую...
Он вынул из кармана черствый крендель, сдул с него крохи махорки и сунул ей в руку:
— На, покушай.
— Благодарствую. Второй день не евши.
Зверево село большое, с просторными выгонами, с пятью мельницами, — две из них водянки. Славится оно испокон веков крепкими мужиками, жадными к работе. После графа Орлова-Давыдова перепали к ним поемные луга и чернозему вдосталь. Зверевские мужики выращивали справную скотину, любили ходких жеребцов, с полянами не роднились и говаривали про них:
— Полянцы выдумщики век, про полянцев присловье есть — немытая, некрытая, лыком шитая...
Покатились Парунькины дни одни за другим, схожие меж собой, как две горошины.
Утром Парунька вставала вместе с хозяйкой, — доила коров, выгоняла в стадо скотину, колола дрова и нянчилась с ребенком, если старшая дочка хозяев еще спала. Хозяин целый день стучал перед избой, починяя телеги. После завтрака Парунька переносила с ним колеса и жерди к избе и обратно в сарай, откидывала навоз на дворе с проходов, чинила сбрую.
Под вечер она стирала пеленки и хозяйское платье, мыла два раза в неделю полы, носила воду в кадку для скотины. Ложилась поздно в кути на хвощовой подстилке, укрываясь своей одеждой. На усталь не жаловалась никогда — хозяева в жнеях этого не любят.
По воскресеньям разряженные девки кружились на околице. Слышалась зычная удаль гармоники и крики, — то играли в горелки и «кошку-мышку». [Горелки — подвижная игра, в которой стоящий впереди ловит по сигналу других участников, убегающих от него поочередно парами. От сопровождающей игру песни: Гори, гори ясно, чтобы не погасло.]
Хозяин покупал фунт подсолнухов, а хозяйка чашечкой делила их на столе — всем поровну. Все до одного выходили тогда к избе. Собирались бабы и мужики, толковали про посевы. Парунька должна была присматривать за младшеньким.
Однажды под вечер хозяйка отпустила Паруньку погулять. Девки рядом сидели на бревнах в проулке, парней с ними не было. Сцепившись руками, тихонько качаясь корпусами взад и вперед, они пели:
Цыганки гадала,Цыганка гадала,Цыганка гадала,За ручку брала...
— Мир вам на гулянье, — сказала Парунька.
— Иди-ка, Пашенька, к нам, — ответили девки, все почти знакомые Паруньке. — Скажи-ка, как у вас погуливают.
— Мало гуляю.
— Что это?
— Так, надоело... Все одно и то же.
Парунька заметила, что в конце ряда хитро шушукаются. Потом одна из девок спросила:
— Верно ли, у вас, в Поляне, быдто девка отравилась, аль хвастают?
— Подруга моя, — ответила Парунька, — отравилась.
На конце зашушукались смелее.
— А што бают, у вас девок много брюхатых, быдто бы все девки ходят тяжелыми...
— Пустяки это. А беременеют девки и у вас, наверное.
— У нас, положим, этого нет, — обиделись девки. — Разводятся много.
— А почему разводятся?
Девка с конца ряда огрызнулась:
— Комсомол мутит, вот и разводятся... Комсомольцы против венца. А без венца нет и свадьбы. Сойдутся без венца, бог счастья не дает...
Парунька ответила:
— Неужто такие у вас комсомольцы-то?
— Везде они одинаковы, голубушка.
— Нет, не везде...
— Уж ты не комсомолка ли? — едко спросила девка.
— Другой месяц, как записалась.
Девки зашептались разом, захохотали.
— Ба-а-т-юшки... Уже не от комсомольца ли ты понесла?
Паруньку словно ошпарили кипятком. Как могли разгадать тайну, известную ей одной?
— Откуда это вы взяли, девки, что я понесла?..
— Не за морями живем, матушка. Худая слава быстро бежит.
Парунька пошла от девок прочь.
Хозяин уже храпел в чулане. Хозяйка укладывала ребенка. Было душно в избе, пахло пометом и печеным хлебом. На деревянном примосте возилась хозяйская дочь. [Примост — нары для спанья в русской избе.]
Парунька скинула сарафан, грохнула опорками и подошла к окошку.
О стекло тихонько царапала ветками старая береза. Улица вся была залита сумерками, серело небо. За стеной далеко как-будто кто-то вздыхает.
— Кажись, божья воля, — говорит хозяйка, — сходи, Парка, подставь кадки под овес. Даровая вода для поливки.
Парунька шаркает опорками, хлопает дверью.
Небо раскалывается надвое, в ярком отсвете клубятся черные, как сажа, облака, скрипят яблони в саду.
Вслед за этим точно горох сыплется сверху на крышу, а по улице шелестит струями тяжелый ливень.
Парунька стоит на крыльце, неподвижно глядит в глубину весенней ночи и думает о своем. Страдная полоса жизни расстилается перед ней бесконечно: как обойти ее, и где тропа собственного счастья? В книжках у Федьки пишется понятливо и определенно — какой жизнь должна быть хорошей... А как она должна быть такой, Парунька не знала.
На следующей неделе городили прясла и перетрясали в сарае мякину. Хозяин был сердит и не разговаривал с Парунькой. У хозяйки упал в кадку ребенок, и она тоже ворчала на кого-то. Парунька чувствовала, что на нее.
А в субботу, когда по случаю приноса Оранской Богородицы Парунька подмывала пол в избе и в сенях, из подклети услышала она тихий разговор хозяина с хозяйкой:
— Знаю, что у тебя на уме, — говорила хозяйка.
— Лазила разве на мой ум-то?
— Не видать бы ее глазами моими...
— Что за притча?
— Подумай хорошенько — ведь дети у нас, хороший дом...
— Я за ней как за каменной стеной... Дело в руках горит. Живая, как огонь. Дети не нарадуются, так около нее и вьются. Лошадь и та к ней ластится, сама на ее голос идет.
Раздался шлепок, что-то грохнулось:
— Старый бес! Захвалил гулену-девку. Вижу я, как ты бесстыжие свои глаза на нее пялишь!
- Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков - Советская классическая проза / Юмористическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Москва – Петушки - Венедикт Ерофеев - Советская классическая проза
- Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза
- Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский - О войне / Советская классическая проза
- Прииск в тайге - Анатолий Дементьев - Советская классическая проза
- Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский - Советская классическая проза
- Сироты квартала Бельвилль - Анна Кальма - Советская классическая проза
- Ночные смены - Николай Вагнер - Советская классическая проза