Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каверли заказал виски. Браннер потягивал пиво и громко ворчал по поводу цен. У него была очень большая голова и густая, но не темная щетина. Утром он, должно быть, побрился, правда не очень тщательно, и контуры его каштановой бороды теперь, в полдень, ясно обозначились. Он был бледен, и эту бледность еще сильнее подчеркивали большие розовые уши. Розовый цвет резко обрывался в том месте, где уши примыкали к голове, Кроме ушей, все у него было совершенно бледным. И бледность происходила не от болезни и не от распутства, это была не левантийская или средиземноморская бледность вероятно, Браннер унаследовал ее от предков или заработал в результате беспорядочного питания, - но надо отдать ему должное, это была мужественная бледность толстокожего человека, освещенная пылающими ушами. В нем было свое очарование, как и у всех сотрудников Камерона, и Каверли подумал, будто это очарование основано на том, что все они способны видеть преграды, которые предстоит преодолеть, способны видеть будущее, ревностно искать и находить пути к прогрессу и к переменам. Браннер пил свое пиво, словно ожидая, что оно выведет его из строя, и в этом состояло еще одно его отличие. За одним-единственным исключением все они были воздержанными людьми. Каверли не отличался воздержанностью, но в своей невоздержанности ярче всего ощущал полноту жизни.
- Вы живете в Талифере? - спросил Каверли. Он знал, что Браннер живет там.
- Да. У меня там лачуга в западном районе. Живу один. Я был женат, но все это лопнуло.
- Очень жаль, - сказал Каверли.
- Жалеть не о чем. С семейной жизнью ничего не вышло. Мы не могли найти оптимальный вариант. - Он энергично взялся за салат.
- И вы живете один? - спросил Каверли.
- Да, - ответил Браннер с набитым ртом.
- Как вы проводите вечера? - спросил Каверли. - Бываете ли в театре?
Браннер добродушно рассмеялся:
- Нет, в театр я не хожу. Некоторые мои коллеги развлекаются на стороне, но я не из таких.
- Если вы никуда не ходите, то что же вы делаете по вечерам?
- Занимаюсь. Сплю. Иногда иду в ресторан на шоссе номер двадцать семь; за два с половиной доллара там можно получить изрядную порцию цыплят. А я большой любитель цыплят; когда аппетит разыграется, я могу принять вполне приличный груз.
- А в ресторан вы ходите с друзьями?
- Нет, - с достоинством сказал Браннер. - Один.
- Есть у вас дети? - спросил Каверли.
- Нет. И это одна из причин, почему мы с женой не поладили. Она хотела ребенка. А я нет. Мне пришлось в детстве очень тяжко, и я не хотел, чтобы кто-нибудь другой тоже через это прошел.
- Что вы имеете в виду?
- Моя мать умерла, когда мне и двух не было, и меня вырастили отец и бабушка. Отец был инженер, работал по заказам, но дела у него шли скверно. Он был горький пьяница. Видите ли, я больше других, мне кажется, больше других чувствовал, что должен уйти. Никто меня не понимал. Я хочу сказать, что моя фамилия для всех была только фамилией старого пьяницы. Я должен был добиться, чтобы моя фамилия хоть что-нибудь да значила. И вот, когда подвернулась эта штуковина с молнией, я почувствовал себя лучше, вернее, начал чувствовать себя лучше. Теперь мое имя кое-что значит, хотя бы для некоторых.
Итак, была молния, разряд чистой энергии, зигзаги которой, когда видишь ее в облаках, кажутся прожилками, вроде тех, что имеются во всем на свете - в листе растения и в морской волне, - и был одинокий, прыщавый, страдающий несварением желудка человек, чье стремление изобрести взрывную силу, способную разрушить мир, обусловлено тем же скромным желанием, какое движет девочкой-актрисой, чудаком изобретателем, провинциальным политиком: "Я только хотел, чтобы мое имя хоть что-нибудь да значило". В отличие от большинства людей он был вынужден включить в тайну смерти еще и испепеление нашей планеты. Разбуженный среди ночи раскатом грома, он был одним из немногих, кто спрашивал себя, уж не конец ли это света, до некоторой степени ускоренный его желанием прославить свое имя.
Тут официантка принесла заказанных омаров, и Каверли прекратил свои расспросы.
В гостинице Каверли ждала записка от Камерона. Он должен был в пять часов встретить Камерона у дверей конференц-зала на третьем этаже и отвезти его в аэропорт. Из этого Каверли понял, что прикомандирован к штабу Камерона в качестве шофера. Время после ленча он провел в плавательном бассейне гостиницы, а в пять часов поднялся на третий этаж. Дверь конференц-зала была заперта и опечатана; два сотрудника секретной службы в штатском ждали в коридоре. Когда заседание кончилось, их известили по телефону, и они сломали печати и отперли дверь. Зал являл собой странное и нелепое зрелище. Двери и окна по соображениям безопасности были завешены одеялами. Теперь физики и другие ученые, взобравшись на стулья и столы, снимали одеяла. В воздухе стояли клубы табачного дыма. Прошло несколько секунд, прежде чем Каверли сообразил, что все молчат. Будто окончились какие-то особенно гнетущие похороны. Каверли окликнул Браннера, но его товарищ по ленчу не ответил. Лицо Браннера позеленело, губы кривились горечью и отвращением. Неужели это молчание объяснялось трагедией и ужасом, о которых говорил Камерон? Неужели это лица людей, которым рассказали, что ждет Землю в ближайшее тысячелетие? Может, им сказали, размышлял Каверли, что наша планета станет необитаемой; а если так, то за что же им ухватиться в этом гостиничном коридоре, полном воспоминаний о девицах легкого поведения, о новобрачных; стариках, заехавших сюда на длительный уик-энд подышать морским воздухом? Каверли растерянно переводил взгляд с этих бледных, с этих потрясенных ужасом лиц на темные пышные розы, вытканные на ковре. Камерон, как и другие, молча прошел мимо, и Каверли покорно последовал за ним на улицу к автомобилю. На пути к аэродрому Камерон не проронил ни слова и даже не попрощался. Он сел на маленький "Бичкрафт", улетавший в Вашингтон, а когда самолет уже поднялся в воздух, Каверли заметил, что его шеф забыл свой портфель.
С этим простым предметом была связана ужасная ответственность. Там внутри, наверно, конспект того, о чем Камерон говорил сегодня днем, а по лицам слушателей Каверли догадывался, что говорил он чуть ли не о конце света. Каверли решил немедленно вернуться в гостиницу и передать портфель одному из сотрудников Камерона; Он поехал обратно в город, держа портфель на коленях. Он справился у дежурного администратора о Браннере, и ему сказали, что Браннер выехал. Все остальные тоже выехали. Разглядывая подозрительные иди, во всяком случае, чужие лица людей в вестибюле, он спрашивал себя: а вдруг кто-нибудь из них - иностранный шпион? Самым благоразумным, по-видимому, было не привлекать к себе внимания, и Каверли пошел в ресторан и пообедал. Портфель он держал на коленях. К концу обеда послышались громкие взрывы на улице перед гостиницей, и он подумал, что это конец, но официантка объяснила, что это всего лишь фейерверк, устроенный для развлечения владельцев магазинов подарков, собравшихся на свой съезд.
Зажав портфель под мышкой, Каверли вышел из гостиницы, чтобы посмотреть фейерверк. Ему казалось вполне уместным, что заседание, где речь шла о взрывах и разрушениях, закончилось таким роскошным, красивым и совершенно безобидным зрелищем. На дощатом настиле вдоль пляжа для публики были расставлены складные стулья. Стреляли из минометов на берегу. Каверли слышал гул выстрела, следил по легкому дымному следу за полетом ракеты, когда она поднималась мимо вечерней звезды. Ослепительно белая вспышка звук разрыва доходил до зрителей через секунду, - а затем в небе переплетались узкие золотистые ленты, изгибавшиеся, как стебли, и заканчивавшиеся безмолвными шарами цветного огня. Все это отражалось в окнах гостиницы; владельцы магазинов подарков задирали головы, любуясь этим оригинальным спектаклем, и лица их казались восторженными и простодушными. Тут и там вспыхивали аплодисменты, трогательное выражение вежливого одобрения и восторга, нечто вроде рукоплесканий, какие, слышишь, когда умолкает танцевальная музыка. На фоне сумерек отчетливо виднелись клубы черного дыма, менявшие свои очертания по мере того, как ветер уносил их к морю. Каверли сел на стул, чтобы вдоволь насладиться зрелищем, снова и снова слышать гул миномета, видеть белый дымный след, любоваться россыпью звезд, яркими красками, внимать восторженным вздохам сотен людей и одобрительным аплодисментам. Фейерверк закончился огневой завесой, безобидной пародией на военные действия, и адским грохотом пальбы, а тысячи окон гостиницы засверкали ослепительно белым пламенем. Последний разрыв потряс дощатый настил, не причинив ему вреда, грянули аплодисменты, как в школе танцев, и Каверли направился обратно в гостиницу. Войдя в свой номер, он подумал, уж не побывали ли там грабители. Все ящики были выдвинуты, одежда разбросана по стульям; однако ему не следовало удивляться этому хаосу, так как, путешествуя, он бывал крайне неаккуратен. Спал он с портфелем в объятиях.
- Рассказы о Маплах - Джон Апдайк - Проза
- Сочинения - Стефан Цвейг - Проза
- Маэстро - Юлия Александровна Волкодав - Проза
- Погребальный поезд Хайле Селассие - Гай Давенпорт - Проза
- Надо придать смысл человеческой жизни - Антуан Сент-Экзюпери - Проза
- Предисловие к книге Энн Морроу-Линдберг Поднимается ветер - Антуан Сент-Экзюпери - Проза
- Послание американцу - Антуан Сент-Экзюпери - Проза
- Печатная машина - Марат Басыров - Проза
- Человек с выдержкой - Джон Голсуорси - Проза
- Три часа между самолетами - Френсис Фицджеральд - Проза