Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подъехав к неприметному особнячку в переулке возле Тишинки, громила-водитель покинул свое место, чтобы распахнуть дверцу и загородить широкой спиной пассажира, пока тот, выбравшись из машины, поднимается по мраморным ступеням крыльца.
Замок щелкнул, когда приехавший шагнул на третью.
— Добрый день, Валентин Сергеевич, — сказал молодой человек в строгом черном костюме приветливым и свойским, но чрезвычайно корректным тоном. — Прошу вас…
— Добрый! — бросил визитер. — У себя?
— Так точно.
Белозеров тронул расческой перед зеркалом седой хохолок и двинулся по коридору.
Коридор устилала ковровая дорожка, и в любое другое время идти по ней было бы очень приятно.
Однако Белозеров не замечал удобства хождения по этой дорожке.
Вчера он поставил себе срок — два часа пополудни. И поскольку был философом (как всякий более или менее здравый человек зрелого возраста, совершивший карьеру, на пути к вершинам которой на каждом шагу подстерегали неожиданности и неприятности, из большей части которых он с честью выпутывался), решил, что до указанного срока нужно вести себя как всегда, то есть делать намеченные дела и решать поставленные проблемы. Был почему-то уверен, что к двум часам разрешится. А если раньше — вот уж будет подарок!..
Но голову не выключишь. Полночи не спал, пытаясь понять, что теперь будет и как выкручиваться; и проснулся с тем же гвоздем в затылке.
Завтракал с отвращением и наспех, спеша уйти из дому, чтобы не сорваться на каком-нибудь пустяке, и все же грубо оборвал жену, когда та хотела всего лишь посоветовать насчет галстука, и сделал это совершенно напрасно. Потому что знал, что с лишними советами она не полезет — это раз; он ее, стало быть, зря обидел — это два; и, в-третьих, выбранный им галстук к рубашке в тонкую полоску — и впрямь как корове седло. Конечно, нужно было повязать именно тот афинский с волнами, и тогда выглядел бы приличным человеком, а не бухгалтером из публичного дома.
Утром, как и было намечено, поехал в Анимацентр, убил полтора часа и уехал в тяжелом недоумении от невозможности объяснить простейшие вещи… А ведь образованные, казалось бы, люди, должны понимать…
Вот уж верно сказано: образованщина!..
Он чувствовал глухое, гнетущее раздражение. И тревогу — вполне объяснимую. И еще временами — как будто ноготками кто-то легонечко так поскребывал за грудиной: цыр, цыр, цыр! И если бы не этот кавардак, если бы не напряжение, с каким ему приходилось пересиливать самого себя, чтобы не завыть и не забиться головой о стену, он бы точно обратил внимание на эти коготочки и тотчас, наплевав на дела, погнал к Родчинскому; а уж там, возле кардиографа, услышал бы его успокоительные объяснения насчет того, что это у нас за такие цыр-цыр-цыр и не пора ли залечь в клинику или просто двинуть в давно напрашивающийся отпуск.
Но по всем вышеперечисленным причинам Белозеров на цыр-цыр внимания не обратил. Точнее, обратил, но списал на внутреннее раздраженное клокотание.
И так было до двух часов пополудни.
Потом пробило два часа. Новостей не было. И это значило, что нужно подвести черту: группа Мамеда-праведника потерялась.
То есть вот взяла — и как сквозь землю провалилась.
Это было не просто непонятно. Это было совершенно поперек всего, не укладывалось ни в какие рамки и не лезло ни в какие ворота.
Белозеров ехал в машине на доклад и снова и снова думал об этом, и никакого цыр-цыр уже не было, а просто вся левая часть тела налилась холодной тяжестью и сдавила сердце.
Он пошарил в кармане пиджака, где прежде, до операции, всегда лежала стеклянная трубочка нитроглицерина. Хотел сказать водителю, чтобы тормознул у аптеки, да опять стал думать о том же — и отвлекся.
В мозгу снова и снова проворачивались десятки и сотни обстоятельств, которые только и могут, сложившись единственно верным образом, обеспечить успех спецоперации такого масштаба. Где ошибка? Голову бы дал на отсечение — нет ошибки. С самого начала орудовали ювелирно… да ну, куда там ювелирам: как в цеху, где варят детали для космических кораблей, — руки в белых перчатках, тишина, атмосфера чистого аргона… На Мамеда выходили издалека, очень издалека, через четвертые руки. Никто из его окружения заподозрить этого не мог. На шарап не брали, предложение было сделано с первого раза весьма солидное: разменной монетой пошла жизнь старшего брата Мамеда, полевого командира Касыма-караванщика, закрытого полгода назад по расстрельной статье. Поэтому на контакт Мамед пошел сразу, принял условия, вел себя разумно, следовал указаниям. В целом следовал. С незначительными отклонениями.
Ах, надо было заглушить дело, как только случились эти «незначительные отклонения», операцию прекратить, постараться взять Мамеда в Медноводске и… да что теперь!
Министр обороны самопровозглашенной исламской республики (звучит-то как! а на самом деле — самопровозглашенный бригадир обнаглевших бандитов и убийц!) с недавних пор был кровником Мамеда-праведника и его злейшим врагом (отдельная история: министр хотел подмять Мамеда под себя, да как-то так вышло, что Мамед не больно-то подмялся, зато в процессе мирных переговоров невзначай грохнул брата министра; братьев у них там у каждого — как собак нерезаных, половина проблем из-за этого). В результате чего был поставлен почти вне закона несмотря на прежний авторитет, заработанный разнообразными зверствами, производимыми под лозунгами истинной веры и освобождения (в частности, гордится, говорят, изобретением так называемого «медноводского галстука», устраиваемого путем просовывания языка жертвы в щель перерезанного горла — ну не молодец ли? не остроумец?). По причине таковых осложнений обзавестись взрывчаткой у своих Мамеду оказалось труднее, чем на стороне… Ясно, понятно, все люди, все человеки, приняли такую постановку вопроса — не отказываться же из-за пустяка от хорошей задумки? Вывели Мамеда на одного лихого вояку из Медноводской мотострелковой, и тот, натурально, прямо с дивизионного склада выдал бывалому террористу четыре гаубичных снаряда, то есть в общей сложности и в пересчете на тол больше двух центнеров. И все было бы хорошо — в том смысле, что зло не осталось бы безнаказанным, ибо есть на такие дела военная прокуратура и прочие институты поддержания законности, — но Мамед зачем-то зарезал этого несчастного… как его?.. Корина этого, да еще и прапорщика-шофера вдобавок, который в отличие от подполковника, по которому давно тюрьма плакала, вообще, похоже, ни сном, ни духом.
Вот такие «незначительные отклонения» — хоть стой, хоть падай.
Короче, Белозеров про них мог бы и не знать. Информаторов в группе Мамеда, к сожалению, нет. Постоянного контакта или тем более наблюдения тоже нет — как его обеспечить? Правда, сам Мамед с последней встречи унес несколько микропередатчиков — две канцелярские кнопки в подошве ботинок, один в подаренной авторучке, да еще один на левой штанине. Дольше всех прожил именно этот, на штанине. Но на пятый день и он замолк. Разбирайся теперь почему.
Может, Мамед те штаны в стирку сдал, кто его знает… В общем, сведения совершенно случайно вылезли. Легла на стол оперативка,
Белозеров скользнул по ней незаинтересованным взглядом. Все как всегда: бронетраспортер взорван, трое погибли, ведется расследование… взрыв на базаре в селе Ушала, девять насмерть, четырнадцать ранено… поджог маслокомбината в Акчурае (еще удивился — какой поджог? этот маслокомбинат еще года четыре назад в ноль размолотили артилерией, когда штурмовали укрепрайон на восточной окраине, — ну молодцы, все-таки нашли там что-то такое, что можно под этот поджог списать), нападение на отделение милиции, перестрелка… подполковник Корин и прапорщик Черных пропали без вести… «Корин, Корин, — пробормотал он, невольно морщась. — Это же что-то такое… Корин, Корин… что-то знакомое…» И вспомнил: мать честная, подполковник же Корин!
И тут же звонок из группы: «Товарищ генерал, разрешите доложить… относительно подполковника Корина». «Знаю, — буркнул Белозеров. — Раньше надо просыпаться, Филиппов…»
И бросил трубку.
Так что знал, знал. И есть кому подтвердить.
И теперь, шагая по мягкой, с длинным ворсом ковровой дорожке к кабинету начальника «семнадцатки» Кривича, Белозеров продолжал мучительно искать ответы на несколько вопросов, самый простой из которых был таким: кой черт дернул его неделю назад скрыть информацию об этих «незначительных отклонениях» от шефа?
Нет, действительно! Бог ты мой, какая муха укусила?! Боялся, что Кривич учует опасность и отменит операцию? Отменит в самом начале, чтобы не допустить ее провала в самом конце — что, несомненно, куда неприятнее и затратней. Отменит, прекратит — и Белозеров не доведет свое любимое, долго лелеемое детище до заслуженного им блестящего финала… и не обретет почти уже снисканных лавров, да и «кругляка» второй степени, не первый год поджидаемого, тоже не обретет… Так, что ли?
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Аниматор - Волос Андрей - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Точка радости - Анастасия Ермакова - Современная проза
- Бессердечная - Сара Шепард - Современная проза
- Кот - Сергей Буртяк - Современная проза
- Экватор. Черный цвет & Белый цвет - Андрей Цаплиенко - Современная проза
- Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили - Современная проза