руку и сделала вид, что кидает в него учебник.
– Ты знал, что я написала рассказ? Там твой герой умирает от того, что на него падает глобус.
– Блин, – он закрыл лицо руками. – Это… прекрасно. Это чисто я. Красивая смерть. Образная. С континентами.
Они заржали. И сразу замолчали. На секунду.
– Знаешь, – хрипло сказала Валя, – я один раз хотела тебе заехать учебником по геометрии. За то, что ты смеялся, когда у меня чёлка была кривой.
– Да ты мне в лицо не смотрела! – вспыхнул он. – Я как шарик был. Упругий. Без личности. Ты заходила в класс, и у меня пересыхало во рту. Я один раз выпил «Тархун», чтоб отпустило.
– А ты знал, что я тебя боялась? – спросила она и ткнула в него ногой, но мягко. – Прямо вот, по—настоящему. Когда ты шёл сзади, у меня всё сжималось. Я думала: ща… плевок. Или жвачка. Или слово типа «ботанка».
– А я тебя ждал. Чтоб ты, ну, хоть раз на меня глянула. Как на человека. Хоть как—то.
Он вдруг стал серьёзным. В глазах блеснуло что—то… от вина? Или просто от усталости. И вдруг, без пафоса:
– Я ж завидовал. Не оценкам. Не уму. А как ты… держалась. Холодно. Как будто тебя не пробить. Я хотел пробить. Хоть чем—то. Хоть подколом.
– А ты пробил. Моё терпение, – хмыкнула Валя. – Я в восьмом классе реально думала: если бы у меня был гранатомёт, ты бы был первым.
– Серьёзно?
– Серьёзно. Потом – утихло. Потом – стало всё равно. Потом – смешно.
– Вот и мне смешно. Но через жопу.
Он ткнул себя в грудь.
– Тут как будто кот сидит. Тот самый. Из тракторного рассказа. Только теперь я – этот кот. И он – я. И я тону в себе.
Валя ржала уже, прикрыв рот рукой. Потом икнула.
– Всё. Ты пьян. И философичен.
– Ты тоже. И злая.
– И смешная.
– И красивая. Даже с чёлкой тогда.
Они оба замолчали.
Потом она, не глядя, сказала:
– Я бы тебе всё равно заехала учебником. Тяжёлым. По геометрии.
– А я бы тебе спасибо сказал. И запомнил. Навсегда.
Они посмотрели друг на друга. И тут Гриня уронил бокал. Прямо на ковёр.
– Блин… я не хотел.
– Да всё нормально, – Валя кивнула, поднимая его. – Главное – не вино. Главное – воспоминания. Мы тут вообще сейчас как вечеринка из недописанного сериала. Где у всех проблемы. И все пьют.
– Валя…
– А?
– Ты офигенная. Даже с рассказом, где меня убивает глобус.
Она засмеялась. И он – тоже. Только теперь тише. Медленнее. И как будто немного… счастливее.
Валю повело. Не изящно, как в кино, а по—настоящему – по диагонали, с заносом и залипанием взгляда на тумбочке, на которой ничего не стояло. Комната поплыла, как старое телевидение без сигнала. Она попыталась сосредоточиться на чём—то материальном: ногах, полу, локтях, которые больше не слушались. Казалось, мышцы перешли в отпуск, а координаторы сдали рапорты и ушли в самозабвенный запой.
Голос Кляпы сначала прошёл по позвоночнику вибрацией. Без слов. Просто импульс, похожий на внутреннее «ну всё».
А потом начался спектакль.
Как только Валя моргнула чуть медленнее, чем нужно, всё внутри сместилось. Сознание не исчезло – просто сдвинулось в сторону. Как будто ты вдруг оказался не за рулём, а на пассажирском сиденье. И сразу – хруст внутреннего механизма: Кляпа взяла управление. Не частично. Не на время. Полностью. Она захватила тело Вали, как будто открыла давно законсервированный доступ. Её больше ничего не сдерживало.
Кляпа выпрямилась внутри неё с ощущением репетиции, которую ждала целую жизнь.
Смущение исчезло. Застенчивость испарилась, как дурной пар. Тело встало. Плавно, с той точной механикой, которой у Вали никогда не было. Спина – прямая. Подбородок – чуть вперёд. Дыхание ровное, как у человека, знающего, что сейчас случится нечто необратимое.
Гриня сидел на диване, всё ещё смеясь, слегка заваливаясь на бок, как человек, который давно потерял ощущение баланса. Он даже потянулся к бутылке, промахнувшись на пару сантиметров, когда Валя – или то, что теперь ею двигало – подошла вплотную. Не быстро. Не театрально. Просто – как кошка к миске с подрагивающей мышкой.
Она наклонилась. Взяла его за подбородок. Не резко, но с безапелляционной точностью. Её пальцы обхватили его лицо, как инструмент. И она смотрела. Долго. Не моргая. Как сканер. Как палач, который просто сверяется с инструкцией: тот ли перед ним, кого нужно допросить телом.
Гриня начал что—то лепетать. Что—то про «не так понял» и «это что, ролевые игры». Но слова врезались в холодное лицо. Кляпа не слушала. Она уже сверила комплектацию. И результат её устроил.
Одним движением она толкнула его на диван. Без насилия. Просто с той уверенностью, которая сама по себе сшибает с ног. Он бухнулся на спину, раскинув руки, как трофей.
Затем последовало движение – резкое, уверенное, почти отрепетированное. С одной стороны в нём ощущалась театральность, с другой – безупречная техническая точность: её пальцы вцепились в рубашку на его груди, будто знали, где и как действовать. Прозвучал сухой хруст ткани, за которым сразу же последовал звон разлетевшихся пуговиц; одна из них, описав дугу в воздухе, с бульком упала прямо в бокал. Гриня чуть дёрнулся, зашевелился, но остановился, не сделав ни шага назад – он застыл в положении человека, разрывающегося между попыткой осознать происходящее и полным отсутствием слов, чтобы это выразить.
Её голос стал ниже. Ниже и увереннее, как у диктора с озвучки судебных приговоров.
– Тебе нравится командовать? – протянула она грудным, вибрирующим голосом, в котором звучали и обещание, и приговор. Он был тягучий, с хищной хрипотцой, словно в каждом слове прятался хлыст. – Сейчас ты узнаешь, каково быть подчинённым.
Он не успел ответить. Руки Кляпы уже работали – с той деловитостью, которая одновременно возбуждает и пугает. Пояс – расстёгнут. Штаны – сдёрнуты. Быстро. Ровно настолько, чтобы показать, что это не про заботу. Это про демонстрацию контроля.
Трусы – светло—серые, с тонкой резинкой и надписью Weekend Hero. Вид слегка потерянный. Резинка вытянута, ткань местами потёрта, как у вещей, которые ещё не выброшены, но уже не носятся с гордостью.
Кляпа провела пальцем по шву. Медленно. С холодной деловитостью хирурга.
– Weekend Hero, – протянула она, проводя пальцем вдоль резинки с ленивой, тягучей внимательностью. – Это мило. Сейчас проверим, кто ты на самом деле – герой или воскресный ужин.
Она наклонилась, взялась за пояс резинки двумя пальцами и, не торопясь, с чуть насмешливой грацией стянула с него трусы. Движение
