Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ериховы Дубяги, глухая деревенька домов под тридцать, стоит на возвышении. Вторая изба от речки — Ворониных. Меланья Борисовна сидит на завалинке и вяжет чулок. Возле нее по лужайке бегает голенастая девчонка, гоняет хворостиной гусей.
— Пенсионерам мое почтение! — кричит с тропки Козаров и, как испанский гранд, шутливо размахивает своей задубелой соломенной шляпой.
— Ах, ты, батюшки! — вскакивает Меланья Борисовна. — Никак, Николай Васильевич!
— Он самый! Ставь, матка, яйки, млеко и шнапс в сорок градусов!
— А ведь и поставлю, родимый. Сынок у меня гостит, так бегала давеча в лавочку…
— Пошутил я, Борисовна. Некогда, понимаешь, в Блонске нас ждут.
— И не отнекивайся, не отпущу! Юра, глянь, кто пришел к нам!
Из сеней показался сын Меланьи Борисовны Юрий. Они обнялись с Козаровым: партизанили вместе, пуд соли съели…
В Ериховых Дубягах мы заночевали: не отпустила-таки Меланья Борисовна. На закате солнца сидели под навесом, вспоминали прошлое. Меланья Борисовна прослезилась: жизнь в деревне хорошая началась, а хозяин не дотянул, умер в трудные годы. Ивана Петровича схоронили с почестями лет пятнадцать назад. Он был председателем колхоза. Любили его люди. Юрий шофером работает в городе, Нина учительствует в Горско-Рогове, Тоню муж-офицер в Калининградскую область увез.
— Пять внуков у меня, — рассказывает Борисовна, — одних гостей провожаю, других встречаю…
Меланья Борисовна еще работает, бригадир в пример ее ставит. Она и за льном ухаживает, и амбар стережет, сортирует зерно на току. За партизанские дела наградили ее медалью «За боевые заслуги».
— Медаль-то у меня солдатская, — говорит Меланья Борисовна, — полковник вручал. Поздравления мне из военкомата присылают, как бойцу…
На второй день Борисовна вызвалась проводить нас до речки. В березняке она остановилась, помахала рукой. У меня в голове звучали слова ее рассказа о «госпитале»: «Страшно было, когда мы на телеге с Иваном раненых по лесу везли. Я морду-то лошади платком укрыла, целую ее, приговариваю: не заржи, голубушка, не выдай».
В Блонске встречала нас Мария Бушина. Она работает телятницей в совхозе, член партии. Муж у Марии Федоровны тракторист, три сына у них, старший, Виктор, в армии служит. Из группы девушек, выполнявших задания партизан, в живых осталась половина.
Маша водит нас по лесу. Вот он, парк, возле озера, где фашисты расстреляли остатки карательной роты. Низенький холмик зарос бузиной.
А вот то место, где школа была. Сожгли немцы школу. Гарнизон вскоре был ликвидирован. Боялись фашисты этой деревни. Носа туда не совали.
Следом за Блонском пали гарнизоны в Бызьве и Сорокиной Горе. Солдаты полностью перешли на сторону партизан.
Побывали мы с Николаем Васильевичем и в тех местах, где землянки были, у высотки, с которой они вели огонь по колонне эсэсовцев, на полевом аэродроме. Отряд Козарова влился потом во вторую партизанскую бригаду, где Николай Васильевич был начальником политотдела.
Побродив по лесам и деревням, постояв у обелисков, повстречавшись со многими бывшими партизанами, мы незаметно приходим на Желчу, где была мельница.
— Ноги сами меня сюда тянут, — говорит Николай Васильевич. — Давай-ка отдохнем малость, костерок запалим на старой теплине…
Зачерпнув котелком в омуте воду, он вскипятил чай. Сидим молча, пьем…
А солнце скрылось уже за зубчатой стеной леса. Стало прохладнее. Просвистели над головой утки и упали где-то за камышами. Было слышно, как за рекой, на ферме, смеялись доярки и позвякивали бидонами. Стреноженные кони допрыгали до омута и встали как вкопанные, к чему-то прислушиваясь. Я заговорил о том, что мельница — место особенное, Минковские — герои и надо бы как-то увековечить все это, камень хотя бы поставить, надпись выбить…
— Обыкновенные они… — печально говорит Николай Васильевич. — Таких семей, как Минковские, тысячи. Их фамилии на обелисках по селам обозначены. Никто не забыт… И Минковские значатся в Гвоздно. А что касается мест особенных, так они на каждом километре есть. Весь наш район, считай, памятник. Народ в сердце своем хранит все это. Хранит и никогда не забудет… Никогда…
Он подбросил в костер хворосту, и пламя озарило его обветренное лицо с плотно сжатыми губами.
РЖАНОЙ ХЛЕБ
Я хорошо помню, как впервые почувствовал землю. Было это давно, в детстве. Стояло тогда жаркое лето. Мы с Витькой Страховым пошли в лес за ягодами. Бродили целый день, устали и проголодались. Витька остался с пастухами у реки, а я покатил к дому один…
Ломоть черного теплого хлеба и теплая земля под босыми ногами — это идет у меня из детства. Это я всегда чувствую и помню. Земля и хлеб — они всегда вместе…
Недалеко от нашего села, за большаком Горький — Арзамас, есть Матренин бугор. Мы тут всегда отдыхали после дальней дороги. И я решил посидеть немного, глотнуть студеной водички из родника, который бил внизу,
- Живу до тошноты - Марина Цветаева - Биографии и Мемуары
- На Западном фронте. Бес перемен - Дмитрий Олегович Рогозин - Биографии и Мемуары / Политика / Публицистика
- Владимир Путин: третьего срока не будет? - Рой Медведев - Публицистика
- Песочные часы - Веслав Гурницкий - Публицистика
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
- ОБРУЧЕННЫЕ С СЕВЕРОМ По следам «Двух капитанов» - Роман Буйнов - Публицистика
- Мы – не рабы? (Исторический бег на месте: «особый путь» России) - Юрий Афанасьев - Публицистика
- Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим - Нуэль Эммонс - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Неизведанный Гиндукуш - Макс Эйзелин - Биографии и Мемуары