Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдруг что-то стало стеснять его движения навстречу девушке, и он открыл глаза.
Блаженство еще продолжалось, но перед собой Иван увидел все ту же жаркую комнату в фонарном свете, потолок с набегающими тенями и сидящую на нём голую Тоську-Антонину.
Витя Мухомор спал рядом на кровати и рыкал, захлебываясь храпом.
Покачиваясь, Антонина скользила, слегка откинув назад голову и прикрыв глаза. Свет фонаря короткими всплесками окатывал ее лицо, и Ивану виделись ее полуоткрытые, как для поцелуя, губы.
Некрасивость с ее лица исчезла, и в своей одухотворенности в этот момент оно казалось обворожительным.
От наслаждения, доставленного Антониной, улетучилось из памяти всё, что было до этого, и хотелось, чтобы такой сладостный сон продолжался и продолжался…
…Утро было ясным и солнечным, как это бывает после метели. Все опаздывали на работу. В суетливой спешке Иван даже не взглянул на Антонину – маленькую глазастую девушку с лицом удивлённого младенца.
Снег к утру стал жестким и плотным и на солнце слепил глаза. Разговаривать не хотелось. Впереди широко и размашисто шел Бурлак, за ним Витя Мухомор, а Ивану пришлось замыкать шествие.
Подняв глаза, Метёлкин увидел, что черная суконная куртка Мухомора была в побелке.
– Мухомор, у тебя спина белая! – кинул с коротким смешком Иван, хотя смеяться ему вовсе не хотелось.
– *…С Витей Мухомором жизнь свела Ивана Метелкина ещё один раз, но уже в другое время и в другом качестве.
Расслабляясь после трудового дня, Иван сидел в заплеванном и бестолковом кафе «Пельменная». Когда-то это было приличное место, где можно было недорого и от пуза поесть пельменей – жареных, вареных, с уксусом, сметаной или с бульоном, заказать яичницу-глазунью, брызжущую жиром прямо на сковороде, предварительно опрокинув чарку-другую водки.
Теперь «Пельменная», прозванная в народе «рыгаловкой», представляла собой одно из самых отвратительных мест: здесь можно было запросто схватить кишечную инфекцию или наскочить на пьяный кулак. Вечно мокрые полы и столы, загаженные объедками и пивом, как правило, вытирались одной тряпкой. В общем, от былой прелести осталось одно название.
Иван мирно поглощал очередную кружку пива, как вдруг кто-то подошел сзади и цепко ухватил его за плечо.
Метелкин резко обернулся, намереваясь отразить столь бесцеремонное вторжение в, его отдых, и тут увидел перед собой помятое, как после длительного сна, лицо Мухомора, с маленькими, глубоко запавшими поросячьими глазками и с белесыми, выгоревшими за лето ресницами.
Перекошенная улыбка не делала это лицо добрее: в беспокойных глазах, где-то на самом дне, таилась давняя, мучительная и не выплеснутая злоба, которая заставляла собеседника быть настороже – еще неизвестно, что предвещает эта гримаса.
От знакомых ребят Иван как-то слышал, что Мухомор ушёл к ворам и покатился по пересыльным тюрьмам и лагерям, по лестнице, ведущей вниз и дальше. Как ни странно, несмотря на то что не виделись они лет тридцать, Мухомор помнил имя Метелкина.
Внутри шевельнулись холодные и жестокие воспоминания юности, которую Метелкин, как ни старался, всё не мог из себя выдавить, как советский человек не может выдавить из себя советского человека. В той юности было всякое, и пускаться в воспоминания Ивану Захаровичу не хотелось.
Он протянул Мухомору оставшиеся у него деньги, и тот сразу же, как головой в воду, нырнул в очередь. Через минуту, плеснув Метелкину на колени, поставил на стол две кружки пива и неполный стакан водки.
Собравшись уходить, Иван Захарович поднялся из-за стола, но Витя Мухомор, медленно цедя водку, положил свою болезненно-горячую ладонь ему на запястье.
Наслаждение, с которым давний знакомый тянул алкоголь, остановило Метелкина.
Поставив стакан, Мухомор с явным облегчением стал шарить по карманам в поисках сигарет. Их не было, и Иван Захарович пододвинул к нему свои. Тот, похрустев в кулаке целлулоидом, которым была обтянута пачка, не спеша вытащил одну сигарету, посмотрел на свет, понюхал тонкими ноздрями табак и только после этого прикурил, держа ее в горсти, как будто от кого-то пряча.
Такую манеру курить имеют почти все, кто побывал там, у «хозяина», за колючей проволокой.
В нашей стране чего-чего, а колючки достаточно, и при надобности может хватить на всех.
– Жизнь пошла фуфлыжная, – вдруг стал жаловаться Мухомор. – Фраера верх держат, понял? Ну, ты ж меня знаешь, копейка водилась, а когда кончалась, нырнешь – и опять в кармане хрустит. – Он как-то нехорошо стал озираться кругом, зло щерясь и тиская Иванову руку. – Хожу пустой, как ощенившаяся сука! А ты – понтовила! Понтовила! – то ли с восхищением, то ли с укором говорил Мухомор. – Придурком работаешь. Слыхал, ксиву получил. Институт кончил. Рогом шевелить начал, – все так же улыбаясь кривыми губами, хищно поглядывал он на Метелкина. – А помнишь, как мы тогда ларек подломили? Водяры – море! Шалавы косяком шли… – Он прямо через Ивана Захаровича, куда-то за плечо цвиркнул длинную струю слюны.
То ли от избытка воды, то ли от продолжительного хранения в алюминиевых цистернах, пиво в кружках быстро погасло, редкая белесая пена осела. Содержимое кружек превратилось в желтоватую мутную жидкость.
Мухомор царским жестом пододвинул Ивану щербатую граненую склянку с отколотой ручкой и снисходительно ткнул его в плечо жилистым сухим кулаком в синеватой наколке.
Нет, он явно переоценивал былые заслуги Метелкина. Подельником тот с ним никогда не был и ларьки не подламывал. Водяру пить – пил, шалав по закуткам щупал, по ночным улицам спотыкался, но что насчет подлома, то этого не было.
Иван слышал, что среди своих Мухомор был безусловным авторитетом и в шестерках никогда не числился, но жизнь его, наверное, обломав, отодвинула в сторону с удачливой тропы. По ней, по тропе удачи, уже шли другие люди – не рабы воровского закона, а его хозяева.
Спиной к ним, матово отсвечивая красноватой кожей импортной куртки, стоял, лениво барабаня пальцами по стеклу витрины и разговаривая с буфетчицей, какой-то человек, в которого жадно впился глазами Иванов собеседник.
– Рокеры, бля, пенки снимают. Смотри, смотри – она ему хрусты отстегивает, – от напряжения он даже сглотнул слюну, резко двинув туда-сюда острый челнок кадыка.
– Рэкетиры, – поправил его Метелкин, но Витя, не обращая на него никакого внимания, шипел:
– Подколоть бы его, падлу. Сало спустить, – как загипнотизированный, не отрывая глаз от человека в коже, шелестел он рядом. – Я этого фраера, бля, сделаю, пусть пока ногами жир потопчет!
В его словах чувствовалась невыполнимая угроза, но хоть она и невыполнима, всё же было неуютно.
Кожаный человек, опустив что-то в карман и медленно повернувшись, высокомерно осматривал полупьяную братию. Посмотрев на Витю Мухомора, он, по-хозяйски согнув указательный палец, одетый в массивную золотую печатку с черным камнем, поманил его к себе.
Виляя между столами, Мухомор с готовностью бросился к нему, подчеркивая всем своим видом покорность. Куда исчезли вечная уголовная нахрапистость и уверенность в безнаказанности?
Кожаный человек что-то назидательно говорил Мухомору, а тот с услужливой готовностью слушал его, втянув голову в ссутулившиеся и по-мальчишески узкие плечи.
Через секунду он отлепился от кожаного человека, держа в голубоватой горсти деньги. Похоже, он был у него на какой-то нечистоплотной службе.
Да, действительно, фраера держат верх…
Бутылка водки с тарелкой мятых, рыхлых котлет не воодушевила Ивана, и он, поднявшись, пошел к выходу, оставив своего собеседника медленно косеть одного.
15
Жизнь прошла, чего уж там…
Отмахнув от себя воспоминания заревой молодости, Иван Захарович Метелкин, санаторный сторож без стажа и опыта в охранном деле, отнесся к своей новой должности серьезно.
Все обошел. Все оглядел. Ничего подозрительного. Оставалось только заглянуть в клуб для отдыхающих.
Он вошел в широкое, осадистое здание из красного кирпича, больше похожее на складское помещение, чем на увеселительное заведение. Но сквозь легкомысленное перемигивание разноцветных лампочек, резкий дух застарелого греха и алкоголя били наотмашь.
А может, это только с непривычки?
Огляделся Иван: танцующим, вернее, топчущимся, далеко за сорок, а некоторым и за пятьдесят, но это нисколько не уменьшало их подстегнутого громыхающей радиоаппаратурой энтузиазма, задора и всплеска накатившей последней девятой волны.
Почему не разгуляться в отрыве от семьи, от надоедливых внуков, от дебета и кредита домашней бухгалтерии?
Правда, а почему ж не оторваться – вход свободный?! Однова живем!
Навязчивое женское преимущество сразу бросилось в глаза: обветшалые, рыхлые телеса так и выпирали из всех щелей, выползали наружу.
У Ивана были свои представления на этот счет. Всякому овощу – свое время. Нет ничего безобразнее и гаже престарелой блудливой женской похоти с претензиями на любовь. Климакс – это когда мужчина за безопасный секс, а женщина: «Да как изволите! Я ваша!» Жизнь прошла, терять нечего, а свое урвать, хоть под занавес, хочется.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Ступени - Ежи Косински - Современная проза
- Он, Она и интернет - Валерий Рыжков - Современная проза
- ВЗГЛЯД, или СТОЛЕТИЕ СО ДНЯ СМЕРТИ ПУШКИНА - Дан Цалка - Современная проза
- Ложится мгла на старые ступени - Александр Чудаков - Современная проза
- Гроб Хрустальный. Версия 2. 0 - Сергей Кузнецов - Современная проза
- Дневник заштатной звезды - Пол Хенди - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Остров Невезения - Сергей Иванов - Современная проза
- Голем, русская версия - Андрей Левкин - Современная проза