ПИСЬМО АСАНО МИТИДЗО18 сентября 1913 года, Синдзюку
Жизнь в колледже показалась бы тебе очень интересной. В учебнике немецкого языка, по которому мы занимаемся на втором курсе первого колледжа, есть рассказ о том, как в одном итальянском университете студентов ели блохи. У нас на втором этаже столько блох, что мы часто повторяем: «Я вчера был тем самым студентом, которого ели блохи в Италии». Буду и в дальнейшем подробно рассказывать тебе, что представляет собой жизнь в колледже.
Разные кружки однокашников присылают приглашение присоединиться к ним. Но пока лично не познакомлюсь с ними, сказать, что они представляют собой, не могу. Лишь один, как мне кажется, стоит того, чтобы вступить в него, – и потому, сколько времени потребует участие в нём, и по провозглашённым моральным принципам, и потому, что не требует рекомендаций.
Лекции совсем не интересные, об остальном я пока ничего не знаю, вижу только, что выпускники первого колледжа хорошо знают немецкий язык. (Во всяком случае, на моём отделении.) Бодрое настроение, которое было у меня, когда я поступил в первый колледж, с каждым годом убывает, и у меня даже такое чувство, что в конце концов я превращусь в буржуа, не способного испытывать к чему-то живой интерес. Меня это очень огорчает. (…)
Акутагава-сэй
ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ17 октября 1913 года, Синдзюку
Ходил на «Электру».
Представление в театре шло в таком порядке: первой была показана «Репетиция «Макбета», второй – «Дом чаеторговца», третьей – «Электра», четвертой – «Женская роль». Первая представляла собой перевод Мориса Беринга «Репетиции «Макбета», второй была новая драма Мацуи Мацубы, четвёртой – комедия Огай-сэнсэя.
Не хочется говорить, почему начали с «Репетиции «Макбета». Но всё же скажу. В японском театре, чтобы привлечь зрителя, прибегают к пантомиме. Я даже думаю, что с этой точки зрения «Репетиция «Макбета» была выбрана специально, чтобы взволновать зрителя. Эта play[112] взята из «Diminutive dramas»[113]. Я как-то приносил эту книжку, ты её должен был видеть, и среди включённых в неё plays это самая крикливая. Все актёры, участвующие в репетиции, капризничают, переругиваются, одни просто злятся, другие ещё и вопят – в общем, более крикливой пьесы в жизни своей не видел. Подобная комедия была бы вполне уместна, если бы шла в финале, чтобы развлечь зрителя, но до «Электры» играть такую пьесу – полнейший абсурд.
Ещё меньше мне понравился «Дом чаеторговца». Декорации прекрасные, а сама пьеса никуда не годится. Приходит даже мысль, что у Мацуи-сана не всё в порядке с головой. Сюжет такой. Чайная лавка «Касугаи» разоряется, и старик-хозяин, чтобы получить страховку, доходит до того, что решается поджечь её. В это время его дочь О-Хана, которую в Токио на Симбаси называли «литературной гейшей», оставляет своё занятие и возвращается домой, но, видя, что произошло, она отдаёт скопленные трудом продажной женщины две тысячи иен, сделав вид, что их прислал ей пропавший без вести брат, и снова уезжает в Токио. Отец и брат, не зная, что у неё на душе, ругают её, говоря, что она неблагодарная. Прежде всего – что нового узнали мы о времени, в котором живём? Поджечь дом ради получения страховки – такое мы много раз видели в фильмах. Девушки, продающие себя, чтобы спасти честь своего дома, – и это нам давно известно из пьес, которые ставятся в театре Соси, – давным-давно мы познакомились с такой героиней, как Кару Кампэй. Можно ли назвать пьесу «Дом чаеторговца» social drama[114] лишь потому, что О-Хана стала «литературной гейшей»? Можно ли сказать, что автором решается женский вопрос? Только лишь потому, что он сам это утверждает?
А теперь об «Электре».
Серая каменная стена. Каменные колонны. Красная крыша. Серый каменный колодец. Рядом – чахлая зелень. Scene – прекрасная. Действие начинается с того, что выходит несколько женщин с кувшинами для воды. Начало показалось мне скучным. Перевод ужасный. Приведу лишь один пример:
– Ты бы посмотрела, как она смотрела на нас, – со злобством, точно дикая кошка…
Вот так говорят герои. Хотя действие и происходит в Греции, всё равно слишком уж грубая спартанская речь. Так же сухо и неинтересно говорила вышедшая на сцену Клитемнестра. Это всё то же проклятье перевода. На Клитемнестре было ярко-красное платье и ожерелье из драгоценных камней, сверкали два золотых кольца и золотая диадема, в bare arms[115] она держала sceptre[116] – и всем своим видом напоминала куртизанку. Такое впечатление складывалось в первую очередь потому, что лицо актрисы было размалёвано, как у распутницы. Ко всему ещё она всё время подвывала, точно ослица. Приходит известие о смерти Ореста. Вбегает Клитемнестра, победоносно держа скипетр в поднятой руке. Клисотем сообщает Электре, что Орест разбился насмерть, упав с лошади. Оставшись одна, Электра поднимает правую руку и восклицает: «О-о, я осталась совсем одна!» В этом скорбном возгласе мы впервые увидели живую Электру, горестно, подобно мрачному рокоту моря, выражающую свою печаль. Здесь перед нами уже не Кавако, а настоящая Электра. Занавес стремительно опускается.
Второе действие я смотрел с ещё большей надеждой. Открывается занавес, слева, опираясь спиной о каменную колонну, стоит, скрестив руки, Орест в пурпурном плаще. Справа дверь – перед этой украшенной бронзой закрытой дверью в рваной чёрной одежде, подпоясанной верёвкой, спиной к залу сидит на корточках Электра. Секирой, которой был убит Агамемнон, она выкапывает его останки. Ореста и Электру освещает голубой свет луны. Сцена прекрасна. Она напоминает картину.
Электра узнает в Оресте своего брата. Появляется приёмный отец Ореста. События развиваются в направлении, куда ведёт их захватывающий дух, напряжённый plot[117]. Из дому, где до сих пор царила тишина, раздаются крики: «Клитемнестра убита!» Электра с криком: «Орест, Орест, убей, убей!» – ползает на четвереньках по земле и воет, словно дикий зверь.
Появляется Эгист. Обманутый криками Электры, он вбегает в дом. Снова крики: «Убивают, убивают!» Из окна выбрасывают мёртвое тело Эгиста.
Пустая сцена, и вдруг по ней начинают метаться десятки факелов. Слышится звон скрещивающихся мечей. Раздаются вопли. Это сражаются враги и друзья Ореста. В этом невообразимом шуме Электра продолжает ползать, воя, словно дикий зверь. Факелов становится всё больше. Люди с криками врываются в дом, звон мечей, ругань всё громче. Электра встаёт шатаясь, точно пьяная. Поднимает руку, поднимает ногу – сцена сумасшествия. В этих движениях танцующей Электры оформился бесконечный поток жизни, бьющий многие десятки веков в сердцах людей, начиная с далёких времён до нашей эры и кончая нынешним днём. Раздирая сверху своё чёрное рваное платье, с бледным лицом, горящими огнём глазами, она танцует, издавая жалобные стоны. Среди всех японских актёров, исполняющих роли людей Запада, актриса, играющая Электру, сделала это наиболее жизненно. Выходит Клисотем и сообщает о свершении возмездия. Электра, пропуская его слова мимо ушей, не прерывает танца. Обессилев, она падает на землю, но, и упав, продолжает танцевальные движения. Клисотем стучит в двери, украшенные бронзой, и кричит: «Орест, Орест!» Никто не отвечает. Занавес падает, скрывая плачущего Клисотема и безумную танцующую Электру.
Временами я даже плакал. Мужчины, играющие женские роли, – люди не особенно привлекательные: едут, например, такие актёры играть в провинцию, в гостинице на горячих источниках все комнаты заняты богачами, с досады они тут же превращаются в обычных женщин и, пользуясь похотливостью этих богачей, живут припеваючи на их счёт. А ведь все эти актёры – самые обыкновенные люди. Среди них нет ни одного безумного. Они едят то же, что и мы, дышат тем же воздухом. Это не могло не привлекать Огай-сэнсэя.
