Хмара хотел со злости плюнуть, но пол был так чисто вымыт, что жалко стало. Он только глянул на Иву, как огнем обжег. «Серьезный дядя, — отметила этот взгляд Ива, — такой по голове топором хрястнет, а потом богу своему помолится за упокой убиенных и спать спокойно ляжет».
— А скажу я вам еще вот что, — сказала, как пропела. — Встретились мы с вами и разойдемся, когда дело сделаем. И нет мне никакого резона в вашу душу лезть, а вам в мою заглядывать. Верую, не верую, кохаю, не кохаю — то никого не обходит. Вот так, вельмишановный Зенон Денисович…
Хмара, по трезвому размышлению, решил, что дивчина права: чем меньше он знает о ней, тем лучше. Попросилась пожить, пока охотится, заплатила деньги за постель да еду — вот и весь сказ, если «те» спросят.
— У меня будешь столоваться? — спросил. — Если так, то еда денег стоит…
— Понимаю, — улыбнулась Ива. — Вот три червонца, положите на видном месте, если поинтересуются — то платила…
«И где только такие девки родятся, — озадаченно полез в потылыцю Хмара, — ты еще рот не раскрыл, а она уже знает, что скажешь».
А дочери Хмары, Ванде, Ива понравилась. Она старалась угодить ей, чем могла, восхищалась ее красотой и весьма откровенно намекала брату Мыколе: «Я б на твоем месте…» Ива посмеивалась, шутила с парнем, но как-то основательно шлепнула игривого Мыколу по рукам, когда тот дал им волю. Мыкола обиделся, полдня не разговаривал, ушел во двор колоть дрова. Он легко взмахивал тяжелым колуном, и сосновые кругляки полосовались, как тонкие чурки. Ива присела рядом, присмотрелась к работе Мыколы, одобрила:
— Умеешь.
Мыкола отбросил колун, достал папиросу. Потянуло его на доверительный разговор «про життя».
— Ты вот что скажи: какая беда тебя носит по лесам? Что ты-то потеряла? — спросил он.
— Во всяком случае, не то, что ты искал в сотне у Яра, — отрезала Ива.
— Пронюхала?
— А ты думал, я так вот в гости приду в вашу хату: «Здравствуйте, люди добрые, я ваша племянница, мой тато с вашей мамой гусей пасли»?
— Битая, видно. Но я все-таки мужчина, мне к автомату не привыкать, в лесу дорогу с завязанными глазами найду — по запаху, по шороху листьев, по тому, как земля под ногой гнется. А ты? И зачем только впуталась? Что ты можешь? Попадешь на глаз эмгебистам и…
— Пожалел волк кобылу…
— С тех пор как определили мою службу здесь, при этой хате, было время подумать, — задумчиво протянул Мыкола, — отсюда совсем по-другому все смотрится, чем из сотни…
«Значит, Мыкола обслуживает контактный пункт, — отметила Ива. — Разумно. Чем приставлять к зачепной хате первого попавшегося, то не лучше ли сынка к родителю пристроить?» Она решила тут же проверить свою догадку. Если есть у Мыколы оружие, то до сих пор ходит в «боевиках».
— Сомневаешься, что могу? — переспросила. — То же, что и ты. И учти, не хуже. — Она достала из кармана шубки браунинг, взвесила на ладони. — Давай попробуем? Услышат выстрелы?
— Так тут на десять верст сейчас ни живой души. Разве случайно кто бродит.
— Жалко, игрушечка моя маленькая и легкая…
Мыкола с видом знатока осмотрел пистолет, чуть подбросил и поймал — рукоятью в ладонь.
— Да, по воробьям и стрелять.
Он встал, тяжело прошагал к дому, возвратился тоже с пистолетом в руках.
— Может, этот подойдет?
Ива присмотрелась — тяжелый немецкий «вальтер». Распорядилась:
— Поставь что-нибудь шагов на тридцать. Да отца предупреди, а то еще за автомат схватится.
Мыкола позвал отца. Вечно хмурый Хмара неодобрительно покрутил головой, но мешать не стал — в лесу действительно в эти дни пусто, лесозаготовки давно кончились, «ястребки» вчера только «гостили». Мыкола приладил к дереву у тына пачку «шахтерских».
— Не жалко папирос? — спросила Ива.
— А ты попади! — вошел в азарт сын лесника. — Тут тридцать метров верных, на таком расстоянии в бычка пулю всадить — и то добре.
Ива осмотрела «вальтер», несколько раз подняла пистолет и опустила его, чтобы почувствовать тяжесть оружия не только ладонью, но и локтем, предплечьем. Рука привыкла к пистолету, будто срослась с ним. Первый выстрел девушка сделала навскидку, со стороны казалось, даже не прицелилась. Мыкола удивленно раскрыл рот: пачка папирос слетела в снег, затемнела на нем серым квадратиком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Ива по-мальчишески озорно подмигнула сыну лесника: знай наших! И снова нажала на спусковой крючок. Она стреляла с тем небрежным изяществом, которое присуще только очень опытным, уверенным в себе стрелкам, и после каждого выстрела пачка папирос на снегу подпрыгивала, словно живая, пока от нее не остались лохмотья.
— Хватит! — закричал Мыкола. — Скажена! Оставь хоть одну папиросу целую!
— Вот так! — взволнованная, разгоряченная стрельбой, Ива говорила громче, чем обычно. — Кое-что и я могу. А «вальтер» добрый, с таким не страшно и отбиваться… Может, подаришь?
— Бери! — так, словно отдавал полцарства, крикнул Мыкола. — Бери, три чорты його мами в печин-ку! Чи вы бачилы колы-небудь таке, тато? — восторженно спросил он у отца.
Лесник немигающе уставился на Иву.
— Добре тебе навчылы… людей убывать!.. — Выдушил из себя не то одобрительно, не то со злостью.
«Смотрит, как сова из дупла», — подумала Ива. Она не откликнулась на слова старика, примеривала «вальтер» к карману полушубка: не трудно ли будет выхватить в случае необходимости? Мыкола передал девушке запасные обоймы.
— А как же ты? — спросила Ива.
— У меня еще «парабель» есть, да и кое-что посерьезнее. Хватит.
— На кой ляд дома склад оружия устроил? Вдруг труснут?
— А как же в лесу без зброи? А заметут меня не за то — за Яра. Добре погулял батько Яр, хоть и было ему тогда всего двадцать пять годочков. И мы с ним тоже — у многих зарубки в памяти оставили, не простят, если дознаются.
Мыкола храбрился, но Ива ясно расслышала в его словах тоску и безысходность.
Ванда крутилась на крылечке, нараспев приглашала Иву:
— Ивонько, серденько, иди в хату, застудишься. Бач, якый витер злый…
Погода менялась. Хмурое небо почти прикрыло лес, срывался крупный мокрый снег. Ветер закачал верхушки сосен, и они зашуршали — заговорили о том, что плохо в ненастье путнику в лесу.
— Зараз прийду, — откликнулась Ива. И спросила у Мыколы: — Вайда знает? Ну, про твое прошлое и про то, что и сегодня с батьком помогаете нам?
— Да. А как иначе: одна хата — одно горе!
— Осторожнее в словах, — разозлилась Ива, — а то я тебе пропишу «горе»!
Прошло еще два дня — курьер все не появлялся. А тут старик Хмара принес известие, что была перестрелка в лесу и уложил Малеванный со своими дружками троих землю удобрять, а четвертый вроде бы ушел.
— Может, наши? — забеспокоилась всерьез Ива.
— А наверное, наши, — равнодушно сказал Хмара. — С другими Малеванный не воюет.
Иву поразило спокойствие, с каким отнеслись лесник и его сын к гибели бандеровцев. Или столько смертей видели, что привыкли? А может, даже радуются: другие попались, не мы. Что же это в конце концов: животное безразличие к тому делу, борцами за которое считаются, или свинцовая тупость, как у скотины, рожденная животным существованием?
— Твоих побили, не сомневайся, — хладнокровно растолковывал Хмара. — Больше некого. Кого из наших еще не перевели эмгебисты, те в бункерах сидят, весны дожидаются.
Он явно радовался, что теперь курьер уйдет в свой город и снова его хату надолго оставят в покое.
Ива решила иначе.
— Буду ждать. Тем более что живется мне у вас неплохо, — не удержалась от шпильки в адрес лесника, — свежий воздух, здоровая еда и все такое…
Клин клином вышибают
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
![]()
Опаздывал Чуприна вот почему. Когда Рен приказал адъютанту отправиться к Хмаре и установить контакт с Офелией, Роману пришла неожиданная мысль. Она была до того заманчивой и в то же время дерзкой, что Чуприна в разговоре с Реном отвел глаза в сторону — вдруг выдадут.
