Он завершил свою песню. Но никто не обратил на него внимания. Печальные звуки его лиры заглохли, исчезли в общем шуме, поднятом знатными пирующими…
X
Было уже далеко за полдень. Тени деревьев протянулись на восток. Сико, главный пастух великого господина, опершись на свой длинный посох, стоял неподвижно на возвышенности и орлиным взором всматривался вдаль, где еще толпились, сновали богомольцы. Казалось, с такого расстояния Сико узнавал людей, говорил с ними и приветствовал, желал им всяких благ Это радующее душу зрелище настолько поглотило внимание пастуха, что он совсем забыл о своих любимых овцах, которые разбрелись кто куда и с аппетитом щипали травку. Он увидел, что кто-то идет по ущелью.
— Давид, Давид! — закричал он так протяжно, что, казалось, его голос разделился на тысячу звуков, которые, опережая друг друга, добрались до ушей Давида.
Давид повернулся на голос и увидел стоящего на холме Сико. Некоторое время он колебался, пойти ли на зов или продолжить свой путь, который и сам не знал, куда приведет. И решил направиться к Сико.
— Где это ты пропадал, сатана? — спросил с присущей ему нежностью Сико. — Тебя не видно с самого утра.
Но разбитому сердцу Давида нежность друга не доставила особой радости, и он ничего не ответил.
— Понимаю, — многозначительно продолжал пастуший начальник, — ты ходил девушек присматривать, а? Я тоже в твоем возрасте не отходил от них
— Нигде я не был, — ответил юноша и присел на камень, только теперь поняв, как устал.
Рядом присел Сико.
— Как нигде? Разве ты не ходил приложиться к камням часовни?
— Нет, — рассеянно ответил Давид, разглядывая в траве божьих коровок, черные пятна на спинках которых сейчас интересовали его больше, чем расспросы пастушьего начальника.
— Ты не пошел целовать камни? — повторил Сико свой вопрос уже более сердито. — Значит, ты не принимаешь грузинского бога, грузинского Иисуса Христа, грузинский крест и Евангелие?
Последние слова рассмешили юношу.
— Принимаю, — ответил он, — принимаю грузинского бога, Иисуса Христа, крест и Евангелие — они те же, что и у армян.
— Как это те же? У грузин один бог, у армян — другой. Грузинский бог — грузин, а армянский — армянин. Если не веришь, спроси у нашего попа, он тебе то же самое скажет.
— Знаю, он скажет то же самое, — ответил юноша, желая покончить с богословскими рассуждениями пастуха, потому что в это время его внимание привлекли девушки, проходившие по ущелью. Он встал.
— Куда идешь? — спросил его пастуший начальник.
— Ты же сказал — иди целуй… — ответил парень, искоса наблюдая за девушками.
Приняв за чистую монету слова юноши и не поняв их скрытого смысла, Сико решил, что ему уже удалось обратить в грузинскую веру своего помощника иноверца, и он с ликованием фанатика обнял Давида и сказал:
— Ступай, сынок, приложись к камням, а я присмотрю за овцами. Если у тебя нет денег, я дам, купи пару свечей и поставь на алтарь.
С этими словами главный пастух вынул из котомки несколько медяков и протянул юноше. Давид с благодарностью принял их и отправился в дорогу. Он пересек ущелье и выбрался на узкую тропинку, которая вела к месту паломничества. Тропинка была безлюдна, только впереди полз на четвереньках какой-то исхудалый нищий.
— Откуда ты идешь, братец? — спросил Давид.
— Из города, — ответил нищий, продолжая свой путь.
— А что же так поздно? — с участием глядя на него, спросил Давид.
— С такими ногами не скоро доберешься, — ответил нищий и показал на деревянные колодки, надетые на руки.
Юноша бросил ему полученные от Сико медяки. Потом отошел от узенькой тропинки, которая вела к часовне, и оказался в ущелье, там, где несколько минут назад прошли девушки. Они не могли далеко уйти: любой цветок, любая бабочка, любой ручеек своим веселым журчанием привлекали их внимание. Юноша уже подошел так близко, что различал каждую из них. Тамар и Саломэ отделились от остальных и шли рядышком. Давиду казалось, что он слышит их голоса и понимает таинственный смысл их перешептываний. Но, конечно, ничего он не мог слышать: в его сердце говорила лишь любовь к Тамар. Он зашел за кусты, стараясь оставаться незамеченным, и стал следить за ними. Пробираться сквозь кустарник было довольно трудно, но он даже не замечал, как колючие ветки рвали одежду и били его по лицу. Он был доволен и счастлив, что хоть издали видит свою любимую.
Девушки направлялись к берегу Куры, ущелье вело прямо туда. Они хотели посмотреть на разлившуюся реку. Что интересного находили они в этих мутных волнах? Давид следовал за ними, все время скрываясь за кустами.
А возле часовни уже начались состязания. Народ столпился на утоптанной площадке. Ввели в круг баранов великого господина и сына Арчила.
— Назад, назад! — оттесняли напирающую толпу.
Толпа расступилась, образуя круг, в центре которого стояли друг против друга оба барана. Ближе к ним находилась знать, простонародье наблюдало за зрелищем издали. У баранов на глазах все еще были повязки. Слуги сняли их, и когда враги увидели друг друга, издали глухой рев. Великий господин и сын Арчила не доверили столь ответственное дело слугам, каждый стоял возле своего барана, чтобы лично отдавать распоряжения. Животные беспокойно заметались, стали рваться вперед, натягивая цепи, которые крепко держали слуги. Препятствие только раззадорило баранов.
— Я подвожу ближе, Арчил! — крикнул великий господин.
— И я тоже! — ответил Арчил. — Только постепенно, не давайте им напасть сразу.
Стороны начали постепенно сводить животных, наконец, они встретились. Враги стали принюхиваться друг к другу, баран великого господина обошел противника сзади, тот не стерпел такого бесчестия, быстро обернулся и вонзил рога ему в бок. Это чрезвычайно разозлило барана великого господина, и он ответил тем же.
— А теперь разведем их! — крикнул великий господин, сам натянул цепь и оттащил своего барана назад.
То же сделал и сын Арчила. Теперь противники стояли друг против друга на расстоянии десяти шагов, достаточно разъяренные, чтобы спустить их с цепи.
Первая атака оказалась слабой. По тут бараны отошли назад, разбежавшись, бросились вперед со скоростью пушечного ядра и стукнулись лбами. Отовсюду слышались подбадривающие возгласы. — Вот молодец! Вот молодец! — говорил своему барану великий господин. Такими же словами подзадоривал своего Арчил.
Теперь бараны отошли дальше, и сшибка получилась сильнее. Даже каменные головы разбились бы вдребезги от такого столкновения, но животные, казалось, вовсе не почувствовали боли и разошлись для нового нападения.
— Наш победит! — сказала своему мужу великая грузинская мать, — ведь баран Арчила едва удержался на ногах
— Это тебе только показалось, госпожа, — ответит сын Арчила, взбешенный больше своего барана. — Скоро увидим, кто победит.
Бараны совершили третье нападение, и сшибки участились. Никто не хотел сдаваться, и теперь животные отбегали дальше, чтобы удар получился еще сильней, еще сокрушительней.
Но тут внимание толпы отвлекло другое. С берега Куры раздались громкие возгласы:
— Утонула, утонула!
— Пускай кто хочет тонет, — сказал великий господин, — а я продолжаю состязание! — И стал подзадоривать своего барана. Но толпа уже бежала к реке. Тавады же, окружив баранов с нетерпением ждали исхода боя.
— Утонула!.. Тамар утонула! — теперь уже явственно донеслось до всех.
— Ой, одеться мне в траур! Тамар!.. — вскричала госпожа и бросилась бежать к реке.
Едва госпожа сделала несколько шагов, как ноги ее подкосились, и она упала. Дамы тоже бросились бежать. Великий господин, Арчил и остальные тавады присоединились к бегущим.
Река бушевала. Люди искали в мутной воде труп несчастной девушки. Испуганные, ошеломленные тавады не знали, что делать. Сын тавада Левана плакал, как ребенок. Мачеха Тамар проклинала «эту бесстыжую». Старая княгиня молилась. Великий господин бил палкой крестьян, громко ругался и приказывал бросаться в реку, хотя и без того сотни людей были уже в воде. Из всех дворян только Арчил, невзирая на мольбы жены своей Мелании, сбросил одежду и ступил в воду, надеясь спасти утопающую.
