Форма входа
Читем онлайн Две жизни - Сергей Воронин
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
— Почему же я должен скучать?
— Потому что скучает Тася.
— Не понимаю вас... — Я поднялся. — Надо идти... Да, Миша, неси сюда мешок.
Мишка принес. Я достал гуся;
— Вот, возьмите, а то тяжело тащить. До лагеря еще десять километров.
Домой мы вернулись, когда на небе зажглись звезды. Несмотря на усталость, было радостно. Дело сделано! Но тут же радость и померкла. Бросовый ход! За весь день не продвинулись ни на метр. Хуже того: то, что было сделано вчера. — а вчера мы прошли около трех километров, — пошло насмарку. Оказывается, трасса уперлась в марь с провальными озерами.
— Придется прижиматься ближе к Элгуни, — в раздумье сказал Мозгалевский.
— А может, есть смысл сразу подвинуться к реке? — спросил Покотилов. — И пойти скальным вариантом?
— Нет, нет, — поспешно ответил Мозгалевский, — каждый метр на пойме надо использовать для трассы. Тут затраты на строительство — сотни тысяч, там — миллионы. Ничего, вернемся назад километра на три, дадим побольше угол...
— А если опять бросовый ход — значит, зря время потеряем? — спросил я.
Мозгалевский удивленно, словно впервые увидел, стал смотреть на меня.
— С каких это пор люди, познающие азы, стали вмешиваться в дела инженеров? — спросил он и пошевелил усами.
— Простите, — покраснев, сказал я.
— Бросовый ход — это естественный элемент изысканий, — сказал Мозгалевский и сердито закончил: — Слушать больше, внимательнее присматриваться — вот что вам нужно в первую очередь. И спрашивать, если непонятно, а не советовать.
— Да-а, — после некоторого молчания произнес Зацепчик, — как бы не получилось так, что мы невольно идем на скальный вариант.
— Почему невольно? — спросил Мозгалевский.
— Да потому, что я не вижу у вас особого желания трассировать скальный, — ответил Зацепчик.
— Чушь! Я за скальный, но в том случае, если все остальные варианты хуже. А не просто против скального из-за каприза, или недооценки его, или упрямства.
— Ах, вот как!
— Да, так! — твердо сказал Мозгалевский.
— Ну и замечательно. Я не к тому, чтобы спорить с вами. Меня другое волнует. Рабочие. Особенно заключенные. Веду сегодня съемку, смотрю — по просеке шествует Резанчик. «Куда?» — спрашиваю его. «На реку, водицы испить, а то работа горячая, время жаркое, язык пересох». — «Что, — спрашиваю, — много сделал?» — «Да нет, — отвечает, — не успел начать, как кончил». Засмеялся хищнически и пошел в лагерь. И ушел. А когда я вернулся с работы, то вижу такую сцену. Сидит он у костра и что-то рассказывает группе лагерников. Я остановился, прислушался. И вот вам образчик его рассказа: «Ну, он подошел ко мне, а у меня в руках дрын, я как окрестил его, так он и глаза в небо упер. Поглядел — вижу, гроб надо готовить. Ну, это уже не мое дело». Что вы на это скажете? — спросил Зацепчик. — Не кажется ли вам, что он может в один прекрасный момент любого из нас угостить таким дрыном?
— Что я могу сказать? — ответил Мозгалевский. — Мы еще мало знаем рабочих. Собранные из разных мест бродяжки, золотоискатели, рыцари легкой наживы. Есть, конечно, среди них люди честные, но есть и с сумерками в душе.
— Они не особенно откровенны, — сказал Покотилов.
— Себе на уме, — подтвердил Зацепчик.
— И это есть, — согласился Мозгалевский. — Но работать надо. Худших, как вы знаете, мы отправили. А с этими будем срабатываться.
...Окружив костер, «эти» стоят с серьезными лицами и поют старинные русские песни. Как они хороши в эти минуты, сколько в них искреннего чувства! Даже Резанчик, этот опасный тип, вторит всему хору басом, полузакрыв глаза, и на тонких его губах — миролюбивая улыбка. Но горе тому, кто соврет или выскочит вперед: так поправят незадачливого певца, что закается он петь на всю жизнь. Особенно хорош голос у Ложкина. Тенор. Как легко он поет, как смело забирается на звенящую высоту и перекрывает голоса. В другое время это маленький, забитый, человек. Им понукает каждый. Сейчас он — главный. Песня подходит к концу. Стихает голос за голосом, давая простор Ложкину. И тот легко и задумчиво доводит песню до конца.
— А у тебя голос как у козла. Га! — смеется Резанчик.
Ложкин растерянно оглядывается и видит вокруг смеющиеся рожи. Он хочет уйти, но Резанчик дергает его за ухо и говорит тихим, вкрадчивым голосом:
Тетрадь восемнадцатая
— Обиделся? А ты не обижайся, поня́л? Пой и радуйся, что мы тебя слушаем, поня́л? — И еще раз дернул за ухо.
Ложкин морщится.
— Резанчик, оставь его, больно ведь, — говорю я.
— А нам, Алексей Павлыч, от его песен еще больней. Поня́л? Все сердце перевернул, так я ему чуток своей боли отдаю. Понял?
(Между прочим, странно, как мог не заметить этой прибавки «поня́л?», с ударением на «я», Зацепчик, когда говорил вчера про Резанчика.)
А Ложкин снова поет. Наступает вечер. В сумерках отчетливо видны заснеженные хребты сопок. Они чистые, строгие. Песенная грусть Ложкина сливается с их чистотой, и на сердце становится так хорошо, что хочется сделать что-то доброе для этих незадачливых людей. Но опять раздаются смех, грубые голоса.
1 октябряПервый утренник. Всё в инее. Тайга стала серебряной. Под ногами хрустит замерзший лист. У берегов Элгуни тонкий узорчатый ледок. От воды поднимается пар. Морозный воздух бодрит. Лес попадается нам на пути то густой, то редкий. Иногда мы продвигаемся медленно, иногда рубщики бегут сломя голову по редколесью, — они работают сдельно. Но сегодня мы врезались в марь. Шли, утопая по колено в болотной ржавой жиже. Чем дальше продвигались, тем задумчивее становился Мозгалевский.
— Ну-ка, Алексей Павлович, промерьте длину этого озерка, — сказал он, когда я подошел к нему.
Озерко маленькое, метра два в поперечнике, вокруг него трясина. Я опустил в озерко ленту. Вся двадцатиметровая полоска ушла и дна не достала.
— Видали, фокусы какие... Придется прижиматься еще к берегу.
Мы пошли обратно, и то, что было сделано сегодня и вчера, — опять бросовый ход.
Вечером, после ужина, произошел довольно неприятный разговор между Мозгалевским и Зацепчиком. Дело в том, что еще в начале работ Зацепчику было поручено сделать план в горизонталях перехода реки Меун. Он сделал, но то ли поленился, то ли не сумел, но и сама река и переход оказались совсем не такими, как в натуре. Мозгалевскому это было установить очень легко. Он прекрасно помнил конфигурацию русла в том месте.
— Придется ехать и доснять, — сказал Мозгалевский.
— Я не поеду, — угрюмо ответил Зацепчик.
— Это как же — не поедете?
— Да так...
— Но вы должны подчиняться мне или не должны?
— Я больше не желаю работать.
— То есть как не желаете?
— А так, не желаю, и все.
— Да вы с ума сошли?
— Это еще неизвестно.
— Но как же вы можете отказываться от выполнения моих распоряжений?
— А если у меня больные ноги? Да, больные ноги. Я еле хожу. А вам все равно. Вам наплевать на здоровье, на жизнь сотрудника. Вам важно выполнение ваших распоряжений. Вы черствый человек.
— Да замолчите вы! Как нам не стыдно пороть ересь? Что у вас с ногами? Покажите.
— Вы не врач.
— Но если ноги больные, так это видно — или как?
— Или как?
— Что «или как»?
— Ничего.
— Ничего не понимаю!
— Пошлите Покотилова. Пусть Покотилов едет.
— Как вы на это дело смотрите, Юрий Степанович?
Покотилов дернул седой бровью:
— Мне все равно.
— Хорошо. А вы, Тимофей Николаевич, коли у вас ноги болят, останетесь в лагере, будете чертить профиль, — успокаиваясь, сказал Мозгалевский.
— Не останусь, — быстро сказал Зацепчик.
— То есть как не останетесь? — спросил Мозгалевский и потер лоб.
— Так, — буркнул Зацепчик.
— Вы обязаны остаться. А то опять будете обвинять меня в черствости.
— Не буду обвинять и не останусь.
— Да вы с ума сошли!
— Может быть.
— Что?
— Я сошел с ума.
— Ничего не понимаю. Кто-нибудь понимает, что здесь происходит?.. Никто ничего не понимает. Вы останетесь или нет?
— Я пойду на трассу, — сказал Зацепчик.
— Слушайте, довольно! — сердито сказал Мозгалевский.
— Вы же ничего не знаете, а кричите, — криво усмехаясь, сказал Зацепчик.
— Чего я не знаю?
— Можно вас на минутку из палатки?
— Это еще зачем?
— Я вам скажу кое-что.
— Ну... пожалуйста.
Они вышли. Но уже через минуту раздался гневный голос Мозгалевского:
— Да вы с ума сошли! — Он вошел в палатку, маленький, в накинутой на плечи кожаной куртке. Усы у него шевелились. — С какой стати вас будет убивать Резанчик?
— А вы что, вы не понимаете, почему его прозвали Резанчик? Режет! Я не могу оставаться один в лагере. И вообще всем рекомендую не ходить по одному. Это же бандиты! Они без охраны. Это вообще какое-то безобразное недоразумение. Заключенные — и без охраны. И я знаю, Резанчик только ждет случая, чтобы обагрить свои руки кровью.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Две жизни - Сергей Воронин бесплатно.
Похожие на Две жизни - Сергей Воронин книги
- Прииск в тайге - Анатолий Дементьев - Советская классическая проза
- Большие пожары - Константин Ваншенкин - Советская классическая проза
- Победитель - Юрий Трифонов - Советская классическая проза
- Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко - О войне / Советская классическая проза
- По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин - Советская классическая проза
- Умру лейтенантом - Анатолий Маркуша - Советская классическая проза
- Телефонный разговор - Юрий Нагибин - Советская классическая проза
- По делу обвиняется... - Вильям Михайлович Вальдман - Полицейский детектив / Советская классическая проза
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко - Советская классическая проза
