уйдешь?
— Нет, боюсь, это ты от меня уйдешь. И не в лес, — исчезла дриада в лестничной дыре… Ха, да вот еще…
«Мужчина», как и предполагалось, спал. Я лишь дверь в «господскую» опочивальню плотнее прикрыла — с детства воспитанная привычка. А потом плюхнулась на крыльцо, уже подсушенное ветром, самостоятельно расчесывать свои волны. Что же делать, когда некому теперь мной заниматься? У нас сегодня другие… как это, слово умное… приоритеты.
— Ладно, выходи, — выдохнула, зевая, зашуршавшему в кустах Тишку. Тоже, привычка у него. И кивнула на стоящую на перилах тарелку. — Это тебе от Адоны — пирожки. Бесенок тут же изобразил на мордашке большую двойную радость. Да пришлось его злорадно разочаровать. — Нет уж, цирюльник. После жирного я тебе косы плести не дам. Так что, выбирай.
— Ну и злыдня ты, Евся, — страдальчески вздохнул тот, дернув у меня из руки расческу… И как же хорошо мы теперь заживем…
— Доброе утро, Евсе-ния, — застыл от такого зрелища на пороге Стах. А надо было еще спать.
— Доброе утро, Стах… и это тебе не снится, — на всякий случай, уточнила я.
— Что, «не снится»? — боком спустился тот с крыльца.
— Рогатый бес, плетущий мне косы… Ай, Тишок!.. Да, можешь и с ним тоже поздороваться. Он у нас — говорящий. Иногда — не в меру. Если, ты и это не помнишь.
— Да все я помню, — стараясь вообще на нас не смотреть, бросил мужчина в сторону. — Кстати, где-то тут у вас… озеро было. Пойду ко я… проснусь, — и, не оглядываясь, пошел в правильном направлении… под наше с бесом хихиканье.
— Евся, а знаешь, что я про ночное думаю? — дождавшись, когда голая мужская спина исчезнет за кустами ольхи, сокровенно поведал Тишок. — Он, ведь, действительно, сразу понял, что я — морок и все ж беспрекословно за мной пошел со своим ножом в рукаве. И привязать себя почти дал — подыграл волхву.
— И что сии игры означают? — сузила я глаза.
— Да то, что ему, я думаю, уже потом, когда ты пришла, нужно было удостовериться. Вот и ждал до последнего.
— В чем удостовериться то?
— В твоей к нему… передом… предом… пред-расположенности, вот.
— А-а, что я к нему «не тылом»? Ты чушь то не неси. Кто ж ради этого рисковать так будет? Расскажи мне лучше, как в волховецкую кабалу попал? Батюшка Угост на тебя капкан в чужом курятнике поставил?
— Да нет, — глубоко вздохнул бесенок. — Он меня в кости выиграл у моего старого господина. У мельника из Монже, что в тринадцати милях отсюда.
— А к мельнику как? — открыла я рот на такую яркую бесовскую судьбу.
— Рогами об косяк… Евся, что, больше и поговорить не о чем двум друзьям?
— Да от чего ж? Есть у меня еще один к тебе вопрос. Как к другу, — уточнила многозначительно. — Да, боюсь, он тебе и сейчас не понравится, потому что… Тишок… Ты где? Вот ведь…
— Евся, здравствуй. Я попрощаться с тобой заехала, — а вот это уже совсем «небывалое доселе зрелище» — моя дорогая подруга, одетая по парадно-дорожному, и рядом с ней Хран, не выспавшийся и небритый.
— Здравствуй-те, — подскочила я с крыльца. — А-а…
— Евсения, да вы меня извините, — устало хмыкнул, видя мою растерянность мужчина. — Мне Стах нужен. И я почему-то уверен, что он должен быть… где-то здесь, — с прищуром огляделся он по сторонам. — И меня Хран зовут. Я его друг. Так он…
— На озере, — кивнув, выпалила я. — Это там.
— Спасибо, — тут же отбыл он в сторону берега… Ну и дела. А, кстати…
— Любоня, — вернулась я взглядом к подруге, попутно собирая мысли в кучу. — Ты чего там пролепетала? Что за прощанье такое? А ну пошли в дом…
Да, конечно, повод для «прощанья» был глубоко уважительным. Хотя, не настолько, чтоб рискнуть этой трусихе тащиться одной в наш заповедный лес. И если бы не Хран, встреченный ею уже у весевых ворот с вопросом: «Как проехать… и так далее», то, я бы ее скуксившуюся мордашку вообще никогда больше в жизни не лицезрела. И дело здесь не в высоте жениховского каменного забора, а совсем в другом — подруга моя решилась самолично бежать от «злодейской судьбы». Правда, не совсем уж «бежать», а ехать по точному адресу к своей тетке в Медянск(3), на другой конец страны, но, все ж, от «злодейской судьбы». И с благословения матушки, которое к сестринскому адресу прилагалось. Ну что тут скажешь? Мудрое решение. Но, я, все ж, задала свой глупый вопрос:
— А Русан знает?
— Что? Кто? — зарделась, как роза в палисаднике Любоня, скосясь на стоящую у плиты Адону.
— Любоня, Русан знает о том, что ты решила дать дёру? — с нажимом повторила я.
— Не-ет, — видно, вспомнив о немоте моей няньки (вот, сюрприз будет), решилась, все ж, на откровенность подруга. — Он еще из Бадука не вернулся. И мне ни одной весточки оттуда не прислал.
— А должен был?
— Так а мы не договаривались… Так, кто ж знал? — тяжко вздохнула страдалица.
— И действительно… А почему ж ты тогда в Медянск едешь, а не в Бадук? Ты боишься, что Русан тебя не примет или, что Ольбег его за такое вероломство прибьет?
— Угу… Прибьет. Точно, прибьет.
— А письмо ему написать со своим новым адресом? — зашла я с другой стороны.
— Узнает и… прибьет, — осталась непреклонной Любоня.
— Да-а. Хорош жених… со всех сторон, — в раздумье нахмурила я брови.
— Евся, он и за меньшее не щадит. У него охранник с кухни ложку серебряную унес, так он его выпороть велел… прямо на центральной улице Букоши… со спущенными штанами, — добавила страсти подруга, распахнув на меня глаза…но, я ее уже мало слушала… я медленно — медленно вспоминала:
— Жизнь моя, пожухлый лист! — выдохнула, отмерев, и поскакала вверх по лестнице, а вернулась оттуда уже со своей сумкой, которую тут же публично на стол и вытрясла. — Все, мне — конец. Пожила хорошо, — на столе, среди прочего женского счастья, приветливо поблескивала в утренних лучах половина легендарной «Кентаврийской Омеги». — Адона, ты быстро до своего леса добежишь? И ты давай в свой Медянск отсюда, пока не поздно.
— Евся, ты чего несешь? — не на шутку струхнула Любоня.
— Да я уже… вынесла, — скрестив на груди руки, буркнула я в ответ. А потом еще хотела добавить, откуда именно, но, в это время в дом вошли двое совершенно довольных жизнью и мокрых мужчин. Один из которых, сразу с порога начал важную церемонию:
— Адона, Евсения. Это — мой друг, Хран. Вы позволите ему
