не знал, сколько раз взбирался на спину Гордеца и ездил на нем по кругу без седла и упряжи. Перед каждым кругом мне полагалось оседлать и взнуздать коня, а потом расседлать и снять с него сбрую. Спина и плечи у меня болели от тяжелого седла, которое я то снимал, то взваливал на спину мерина, пальцы почти онемели от повторения заклинания «Держись крепко» над подпругой. Я в очередной раз боролся с упряжью, когда сержант Дюрил неожиданно приказал: — Следуй за мной!
С этими словами он пришпорил своего коня и поскакал вперед.
У меня не оставалось дыхания даже для того, чтобы выругаться себе под нос, но я поспешно закончил возиться с подпругой и, торопливо наложив «Держись крепко», вскочил в седло.
Те, кто не скакал верхом по равнинам центральных графств, могут рассказывать о том, какие они плоские и однообразные и как бесконечно они тянутся. Быть может, они кажутся таковыми пассажирам небольших суденышек, что движутся по водным артериям, разделяющим и объединяющим равнины. Я вырос в центральном графстве и хорошо знал, насколько обманчивы здешние плавные подъемы и спуски. Для сержанта Дюрила это тоже не являлось секретом. Мирные овраги и расселины вдруг разевали свои жадные пасти, готовые поглотить неосмотрительного всадника. Даже небольшие ложбины часто оказывались настолько глубокими, что могли скрыть коня вместе со всадником или бегущего оленя. То, что неопытный глаз принимал за обычный кустарник, оказывалось зарослями серповидных ягод, практически непроходимыми для лошади.
Внешность обманчива, часто повторял сержант. Он нередко рассказывал мне о том, как люди равнин использовали подобные особенности местности для устройства ловушек и засад. Они обучают лошадей ложиться на землю, и орда ревущих воинов возникает словно бы из-под земли, атакуя ничего не подозревающих кавалеристов, которые, не видя опасности, растянулись в цепочку. Вот и сейчас, даже сидя на рослом Гордеце, я уже не видел сержанта Дюрила и его коня.
Степные просторы казались пустынными. В Широкой Долине почти нет деревьев — если не считать тех, что посадил отец. Деревца, которым удавалось вырасти самостоятельно, обычно располагались возле родников, иногда пересохших, а порой еще дающих воду. Но по большей части растительность в наших краях представляла собой всевозможные кустарники, украшенные скудной листвой пыльного серо-зеленого цвета. Они удерживали воду в кожистых листьях или покрытых колючками ветвях. Я не стал торопиться, внимательно оглядев линию горизонта, но так и не увидел сержанта. Остались лишь едва различимые на твердой почве следы копыт Хруща. И я поехал по ним.
Мне приходилось наклоняться к самой шее Гордеца, чтобы не потерять след, при этом меня распирала гордость, что я так здорово справляюсь с задачей. Все это длилось до тех пор, пока мне в спину — весьма больно — не ударил камень. Я выпрямился, потирая ушибленное место — наверняка там появится новый синяк. Дюрил возник у меня из-за спины, держа в руках пращу.
— Ты мертв. Мы описали круг. А ты был настолько поглощен изучением следов, юный Невар, что перестал смотреть по сторонам. Этот камень вполне мог быть стрелой.
Я устало кивнул. Спорить было бесполезно. Бесполезно возражать, что, когда я вырасту, меня будет окружать отряд всадников и кому-то из них я поручу нести дозор, пока другие отыскивают след. Нет. Лучше уж смириться с синяком и молча кивнуть, чем часами выслушивать наставления.
— В следующий раз я не забуду, — пообещал я.
— Хорошо. Но хорошо только потому, что я метнул маленький камешек и у тебя будет следующий раз. А со стрелой следующего раза не жди. Поехали. Только прежде подними камень.
Он пришпорил Хруща и вновь ускакал прочь. Я спрыгнул на землю и довольно быстро отыскал камень. С тех пор как мне исполнилось девять лет, Дюрил «убивал» меня по нескольку раз в месяц. Поначалу я сам решил подбирать камни — наверное, слишком близко к сердцу принимал факт своей «смерти», мне даже казалось, что, если бы Дюрил был по-настоящему злым, моя жизнь действительно бы оборвалась. Когда Дюрил понял, что я делаю, он стал подыскивать для пращи снаряды поинтереснее. На сей раз это был отполированный временем кусочек красной яшмы размером с половинку яйца, который он нашел на берегу реки. Я засунул камень в карман, чтобы добавить его к коллекции на полке в классной комнате. Потом вскочил в седло и поскакал за Хрущом.
Вскоре я его догнал, и мы остановились на невысоком холме, откуда открывался вид на Тефу, лениво несущую свои воды. Перед нами расстилались поля хлопчатника, принадлежащие моему отцу. Их было четыре, но каждый год одно из них оставляли под паром. Я мог без труда отличить поле, засеянное третий раз подряд — на истощенной земле растения были чахлыми и низкорослыми. У нас в степях редко собирали хороший урожай на третий год. Следующим летом это поле останется под паром — в надежде, что его плодородие восстановится.
Свои владения, Широкую Долину, мой отец получил в дар от короля Тровена. На многие акры простирались они по обоим берегам Тефы. Земли на северном берегу предназначались для нашей семьи и ближайших слуг. Здесь отец построил большой и удобный дом, разбил фруктовые сады, выделил место под поля хлопчатника и пастбища. Наступит день, и поместье Бурвиль станет известно всей Гернии, его будут называть «владения старого Бурвиля». Однако дом, земли и даже деревья были моложе меня.
Моему отцу недостаточно было иметь хорошее поместье и ухоженные поля. На южном берегу реки он щедро выделил земли вассалам, которых выбирал из числа воинов, служивших прежде под его началом. Город стал настоящим раем для вышедших в отставку рядовых солдат и сержантов. Отец хотел, чтобы и в дальнейшем этот порядок вещей сохранялся. Без Приюта Бурвиля, или просто Бурвиля, как его нередко называли, многие старые солдаты вернулись бы в города на западе страны, где большинство из них были бы вынуждены вести нищенское существование. Отец часто сожалел о том, что в Гернии отсутствует система, которая позволяла бы использовать навыки и умения постаревших или получивших серьезные ранения солдат. Рожденный быть офицером, отец принял от короля мантию лорда, но носил ее как военный. Он по-прежнему считал себя ответственным за благополучие своих людей.
Приют Бурвиля имел идеально ровные границы и больше напоминал крепость. Пристань и маленький паром, ходивший между южным и северным берегами, работали строго по часам. Даже функционировал с военной четкостью, открываясь на восходе и закрываясь на закате шесть дней в неделю, рынок. Улицы были построены так, чтобы
