Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Взволнованно подергивая худеньким плечиком, сбежал с помоста Ильюша Финкель, и его место занял следующий. Один за другим всходили новые и новые ораторы. Новые и новые сердца истекали горячими словами в настороженную, жадную пасть клубного зала. Оно не было молчаливым, это многоголовое горячее чудовище. Оно ловило то, что бросали ему с высокою помоста, и если это ему нравилось, проглатывало, улыбалось, смеялось, одобряло; если не нравилось — оно отбрасывало это обратно к помосту, гудело и брызгаю пачками выкриков навстречу говорившим. Равнодушных в зале не было, кроме одного: это был Джега. Может быть, и он не был равнодушным, но он говорил себе, что все это его не трогает, и он сидел у стола президиума и скучал. Это было странно. Разве не был вопрос сегодняшнего дня жгучим для всех? Почему же его он оставил равнодушным? Не потому ли, что сидело в нем какое-то холодное упорство, злое нежелание копаться в этой горячей и больной ране?
Он не хотел. Он не хотел говорить, он даже не хотел слушать. Его одолевала злобная скука. И он ушел — ушел, хотя знал, что уход его заметят, что ждут его выступления.
Но так горячо было собрание, так поглотило всех, что мало кто заметил уход Джеги.
Только Семенов, сидевший первым с краю, во втором ряду, посмотрел Джеге в спину и шепнул своему соседу Петьке Чубарову:
— Придется тебе, видно, скоро дела от Джеги принимать.
Опустив голову на грудь, задумчиво шел Джега вниз по лестнице. Впереди затрещала частая торопливая дробь.
Джега поднял голову. Перед ним Степа Печерский. Окликнул его…
— Эй, Джега, Женя там еще?
— Там, — нехотя ответил Джега: — а что?
— Да парнишка чего-то раскричался. Ревет и ревет, и никакими силами успокоить его невозможно, нездоров, наверно. Пришлось вот сюда лететь, благо близко.
— Что же вы в очередь при парнишке дежурите?..
— Вот именно.
— Чего ж вы домработницы не наймете?.. Оба работаете — средства позволяют. — Степа почесал переносицу и, застенчиво поеживаясь, заговорил:
— Видишь ли… Мы, конечно, можем нанять домработницу, но… мы, понимаешь, решили… попробовать сами. Нам кажется, что это не выход — занимать нашим ребенком кого-то у себя на дому, чтобы освободить себя. Ясли — это другое дело, но их сейчас нехватка, а домработница — это кустарщина, и вот… Я не знаю, поймешь ли ты нас. Мы хотим сами вырастить его. По крайней мере до того возраста, когда можно будет отдать его в детский сад.
— Постой, — перервал Джега, — это же тяжело, и едва ли это имеет смысл. — Степа серьезно посмотрел на Джегу поверх очков и тихо сказал:
— Это нелегко, но это имеет смысл. — Внезапно Степа оборвал себя, спохватился, что торопится, и, выругав себя, быстро засеменил вверх по клубной лестнице. Джега постоял мгновение, стараясь вдуматься в слова Степы, но мысли путались и разбегались. Он махнул рукой и зашагал вниз.
Дома его ждала молчаливая, склоненная за книгой Юлочка. С вечера истерики натянулась меж ними тугая, дрожащая ниточка, да так и осталась. Джега дивился этому, мялся неловко перед невидимой преградой, стоявшей меж ними, но сделать ничего не мог. Пытался лаской разорвать злую нить. Подходил, клал руку на круглое плечико, но оно оставалось неподвижным. Если он брал юлочкину голову в руки и насильно подымал лицом вверх, на него глядели какие-то лживо спокойные глаза, и Юлочка спрашивала сухо:
— В чем дело?
Джега шалел от этого взгляда и от этих слов, иногда кричал что-нибудь обидное и горячее, но чаще ничего не говорил и уходил. Несколько раз пробовал говорить, убеждать, возвращаясь к тому, что послужило причиной ссоры. Она подымала к нему свое красивое лицо и говорила с расстановкой:
— Зачем говорить об этом? Ты же сказал, что не можешь итти против своих убеждений, и кончено. Какое тебе дело до моих переживаний? Они не идут в счет. Они слишком мелки по сравнению с символом твоей веры. Бесплодный спор. Оставим лучше.
И так день за днем, так и сегодня…
С дурным настроением возвращался к себе из клуба и Петька: причиной тому было сообщение Семенова, сделанное ему потихоньку на диспуте. Он, следивший дружеским чутким взглядом за переживаниями Джеги, за тем, что творилось с ним, видел теперь необыкновенно ясно, что Джега зашел в тупик и что развязка узелка, завязавшегося полтора года тому назад, сулит Джеге мало хорошего. И Петька был огорчен и раздосадован, что развязку эту ни отсрочить ни изменить он не в силах. Он один из всех видел и понимал всю сложную и путаную игру, которая завязывалась вокруг Джеги, в какой степени правы и неправы в своих взаимоотношениях Юлия, Джега, комсомол, Семенов. Линии каждого из них, прямые и ясные, были, по его мнению, в то же время ошибочными. Коллектив оттолкнул Джегу, Джега гордо не принимал этого в расчет. Тут было много взаимного непонимания, но Петька стоял перед невозможностью объяснить происходящее кому бы то ни было, и это больше всего мучило его. Кроме того, он чувствовал, что дело Гришки перекрещивается с Джегиным путем, касается джегиной жизни и не случайно влияет на развязку, которая должна была наступить.
Прикладывая на свою мерку всю эту сложную путаницу человеческих чувств и дел, Петька не рассматривал ее со стороны. Он говорил себе, что он, именно он, Петька, должен сделать что-то решающее в этом деле, что распутало бы весь сложный узел, и он напрягал все свои способности, чтобы быть готовым к решительному выступлению. Он набухал фактами, соображениями, наблюдениями, он был эти дни как чуткий сейсмограф, отвечающий на малейшие колебания.
Вернувшись с диспута, Петька долго шагал из угла в угол. Прошел, может быть, целый час, когда дверь его комнаты вдруг раскрылась и в нее скользнула человеческая фигура. Это был Мотька.
Петька приостановился и в упор посмотрел на своего необычного гостя. Мотька ухмыльнулся и стянул с головы засаленную фуражку.
— Бувайте здоровы, товарищ!
Петька глянул на мотькину лукавую рожу.
— Благодарствую. Ты что же не в исправдоме?
— Довольно. Посидел сколько полагается, и будет. За чердачные дела на десять лет не сажают. Давненько ж мы не видались; я думаю, у полугодовика хвост с пять месяцев вырос. Я тогда к здешней барышне, то-ись товарищу, грамоте обучаться ходил, а вы, товарищ, очень подозрительно отнеслись ко мне и из окошка все лаялись. И сколько воды с той поры утекло!
— И крови, — брякнул Петька.
— Нда, — вытянул раздумчиво Мотька: — и крови. Тесно в миру людям, кровь-то и льется.
Петька покачался на широко расставленных ногах и уперся острым настойчивым взглядом в красное и прибранное угодливой улыбочкой мотькино лицо.
— Какой бес тебя занес ко мне? — спросил он гостя, Мотька прищурился, будто нацеливаясь в Петьку, и, не торопясь, вкрадчиво заговорил:
— Дельце, товарищ, дельце. Дельце, конечно, деликатное, но как мы люди понимающие, то вполне его без шуму сделать можем. Прослышал я, что приплетают меня к делу об девице здешней, что в этой комнате жила, об Гневашевой. Следователь меня призывал и спрашивал по этому делу и даже арестовать грозил и сердился очень, что мне невдомек и я ничего не знал: дело-то, видите, товарищ, не по моей специальности. У нас, знаете, тоже у всякого своя специальность: который домушник, скажем, который шниффер. И никогда, скажу я вам, уважающий человек специальность свою менять не станет зря. Скажем, я по магазинам работаю или по чердакам, я не таюсь — есть грехи, работаю действительно, и по своей специальности стараюсь как могу, прямо не хвастаясь скажу — любой замочек в два счета раскрою, в любое стекло пролезу. Но чтобы пойти на мокрое дело — никогда! Скажем, если засыпка на деле выходит, и то никогда не кладем мильтона или агента. Если уж доходит укокать или сдаваться — сдаемся без лишнего слова. Человека зарезать — это нужно другую специальность иметь; у меня, извините, душа не позволяет. И вот обидно мне, что на меня люди так думают, и товарищ следователь сердются, и вы также.
— Да при чем здесь я? И какое тебе может до меня дело быть?
Мотька поерзал на месте и, поводя по воздуху пальцем, начал пояснять:
— Позвольте вам сказать вот какую ахинею. Товарищ следователь мне мало-мало, а кой-что сказал. Потом вы же незадолго до этого самого случаю как раз меня в этом месте подглядели, и выходит, будто у вас на меня подозрение должно быть. Следователю бы самому-то откуда же на меня взять? Для него я святой человек. Я же в ту ночь как раз по своей специальности на другом конце города работал и сплоховал притом, засыпался. Ну, ясно дело, я не дух святой и в двух местах сразу никак не могу работать. Но вы, товарищ, этого не знаете, у вас нет того справедливого и опытного глазу, как у товарища следователя, и вы идете и меня обносите. Но хорошо, я вхожу в ваше положение и вижу, что тут ошибка с вашей стороны, и мне ужасно как хочется ошибку эту разъяснять, и я прихожу к вам. Честные люди должны понимать один другого, и такого сильного недоразумения никак не может быть промежду них.
- В тишине, перед громом - Владимир Ишимов - Советская классическая проза
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Прыжок - Мариэтта Шагинян - Советская классическая проза
- Свет-трава - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Гуси-лебеди летят - Михаил Стельмах - Советская классическая проза
- Остановиться, оглянуться… - Леонид Жуховицкий - Советская классическая проза
- Где-то возле Гринвича - Олег Куваев - Советская классическая проза
- Вариант "Дельта" (Маршрут в прошлое - 3) - Александр Филатов - Советская классическая проза
- Клад - Медеу Сарсекеев - Советская классическая проза
- Разгром - Александр Фадеев - Советская классическая проза