Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мелентий Петрович предложил идти напрямки, сквозь дворы, и минут через двадцать мы уже подходили к Егоши-хинскому некрополю, который обогнули козьими тропами, прошли по узкому мостику и оказались у небольшой канавки, поросшей камышом и редкими кувшинками. Здесь порхали блестяще-синие стрекозы, мягко шелестела осока, заросли ивняка давали рваную тень, куда радостно сочилось последнее летнее солнце, образуя беспечное импрессионистское полотно, от которого захватывало дух.
— Вот он, Стикс, на свободе! — торжествепнно возгласил мой сталкер. — Как ему и положено, отделяет город живых от царства мертвых, — и, подав мне руку, помог мне перейти в это самое царство.
Ничего «кладбищенского» здесь, впрочем, не было. Зеленая зона, вековые березы, чудом сохранившиеся внушительным оазисом в сердце мегаполиса, радовали глаз, настраивая на пасторальный, идиллический лад. Само Егошихинское кладбище-мемориал, где давно уже не хоронили, пряталось чуть поодаль, возле Успенского собора, на небольшом пятачке в глубине рощи. Подступающие к нему лужайки и перелески еще хранили прелесть неокультуренной зеленой зоны, несли аромат первозданно-сти-подлинности, милой естественной простоты.
— Славная речушка, Акулька и есть. Зачем же ее, безобидную, так мрачно переназвали? — спросила я у Ме-лентия, который спустился к Стиксу и влюбленно следил за его неспешным струением.
— Славная-то славная, но есть мнение, что эта безобидная речушка играет ключевую роль во всех городских катаклизмах.
— И какую же?
— Вот бы знать! Старые люди говорили, что прежде чем строиться, горожане просили помощи у Стикса. Архитекторы — те, дореволюционные, — и думать не могли, чтобы свои строения поставить поперек его течения. И Город зачинался тут, близ Стикса. Целый век только это и было — медеплавильный завод, заводская контора да поселение. Целый век копить силы, чтобы после дать рост… Если так интересно, то я расскажу вам про Стикс-то. Лет десять назад попалась мне одна брошюра, там профессор Синеглазов — он жил у нас в войну в эвакуации, а после, как ни странно, и остался, похоронен здесь, в третьем квартале, — так вот, он высказал предположение, что каждый город живет и развивается не просто так, как Бог на душу положит, или люди решили, а имеет свою собственную схему развития, вполне материальную субстанцию. Ну, слово нынче модное, забыл. Да как же?
— Матрица?
— Во! Точно, матрица. И в этой матрице запрограммировано все — пожары, эпидемии, строительство, промышленность, культурное развитие, все-все.
— Не может быть! Культурное развитие?!.
— А почему вас это удивляет? Не будем влезать в дебри, но я абсолютно уверен, что, например, эвакуация в Город во время войны Кировского театра оперы и балета — дело рук этой самой матрицы. Понадобилась хореографическая школа. Театр существовал давным-давно, а школы не было. Театр без школы долго не протянет…
— Ну, тогда уж и в аресте Екатерины Гейденрейх виновата она, ваша матрица! — перебила со смехом я Скара-беева. — Не арестуй НКВД знаменитую балерину Кировского театра, не отправь ее, бедную, из Ленинграда сюда в лагерь, после лагеря — в ссылку, как бы она возглавила Городское хореографическое училище?
— Да, совершенно верно, — серьезно кивнул мне Ме-лентий. — И Гейденрейх, и Сахарова потом тоже. Чем же еще объяснить то, что коренная москвичка, у которой там вся родня, вдруг бросает Большой театр ради нашей провинциальной сцены? Бросает, между прочим, навсегда.
— Сахаровой в Большом танцевать не давали, — проговорила я, пораженная осведомленностью своего собеседника, — как, впрочем, многим отличным балеринам не дают до сих пор. Небольшое удовольствие числиться в труппе, а танцевать раз в сезон.
Мелентий замахал руками:
— И что с того? Потанцевала б да уехала, вот новости! Но нет, она же тут осела, учить стала, семью завела. А почему? Ответ простой: проект «Балет» нуждался именно в Сахаровой. Матрица ее не отпустила, да и все тут.
Стоп! — вдруг кольнуло меня. Это «не отпускает», «держит» я и сама ощущаю все время. Но одно дело чувствовать, и другое — получить косвенное тому подтверждение.
— Ведь что такое всякий город? — не обращая на меня внимания, бубнил себе под нос Скарабеев. — Это организм. И Синеглазов говорит: подобный человеческому.
И как человеческой жизнью командует подсознание, которое, как утверждают, запускает разные программы, так жизнью города управляет эта самая матрица. И я уверен: матрица впрямую связана со Стиксом. Потому что вода есть носитель чего? Информации, деточка, правильно.
— Утверждать-то можно. А доказательства? Где доказательства?
Мелентий как-то странно, прямо по-булгаковски засмеялся:
— А не нужны никакие доказательства! Так есть — и точка. Все.
Мы сделали еще несколько шагов и оказались перед небольшим каменным идолом, чей лик был обращен к речушке.
— Что это, Мелентий Петрович?
— Да, говорят, Синеглазов так пометил матрицу. Поставил тут «границу Синеглазова». До войны его точно здесь не было.
Идол мирно взирал на бегущую воду. Я потрогала его шершавую спину:
— Гранит?
— Гранит. Смотри, как он втянулся в землю.
Действительно, идол, выполненный в эстетике пермского звериного стиля, был будто вкопан в землю.
— Никогда о нем не слышала.
Походив по пологому берегу, Мелентий вернулся на деревянный мостик, присел, изловчился и достал из воды роскошную белую лилию на длинном прочном стебле. Протянул ее мне:
— В первый раз здесь цветут, поглядите…
Лилия издавала веселый терпкий аромат, никак не вязавшийся с мрачными пророчествами Скарабеева, и я, улыбаясь, спросила:
— Мелентий Петрович, вы сказали: Стикс мстит. Но кому и за что, объясните.
— А чего объяснять? Все понятно. Все ж снесли — почитай, полгорода! Дом купца Шадрина по Екатерининской снесли? Снесли. Типографию Каменских на Покровской, самую крупную, доложу вам, порушили? Порушили. Вполне сохранившееся полукаменное здание, целый век простояло спокойно. Дом Николаева на углу Далматовской и Монастырской снесли? Снесли. Нарядный дом, между прочим, с фронтоном и куполом. Ну, кому помешал? Бульдозер плачет и по дому купца Судоплатова. А ведь сто лет назад это был просто миниатюрный дворец! Фасад с трехарочной центральной частью, стеклянная веранда, эркер… Знаете, кто такой Судоплатов? То-то оно, что не знаете. А он, между прочим, построил первую кондитерскую фабрику. Дом Блажевичей, номера Заушицыных. Модерн, классицизм — не хотите? Сорок пять процентов так называемых ценовых средовых объектов, вошедших в перечень «Проекта охранных зон Города», уничтожено — причем за последние годы. А сейчас подобрались и к кладбищу.
Мелентий Петрович кивнул в сторону нескольких деревянных домишек, подпиравших мемориальную зону, и я разглядела крохотную улочку, которая сливалась с ландшафтом, теряясь в сухой предосенней зелени. Там и сям торчали трубы пепелищ с обугленными заборами и некогда просторными дворами.
— Вон, улица Потерянная, полюбуйтесь. Я, кстати, здесь живу. Нет, не живу — воюю. Война не на жизнь, а на смерть! Земля нужна, земля здесь золотая — многоэтажки, видишь ли, на кладбище им вздумалось построить!
В рассказе Скарабеева мелькнул знакомый сюжет, и я вспомнила, как полгода назад все городские газеты наперебой кричали об этой Потерянной улице, где некто, действуя через подставных лиц, пытался «расселить» упрямый частный сектор, который был скупщику — как кость в горле. Люди ни за что не хотели покидать дома. И тогда начались пожары. Дело было громкое, но, едва начавшись, как-то свернулось, скукожилось и потихоньку стало забываться.
— Когда началось это самое расселение, — продолжал Мелентий Петрович, — я ходил по соседям, убеждал их оформить землю в собственность. Тогда как раз вышел закон об упрощении приватизации, ну, «дачная амнистия», и если бы участки были в собственности, у всех без исключения, то хрен бы с нами чего сделали! Приватизировал сосед мой, Витя Бажин, ну и я. Безматерных меня не послушали — их расселили. Самаркин согласился, Долгих тоже… Так мы остались здесь с Витей вдвоем.
— Мелентий Петрович, — не поверила я. — Вы не хотите продать эту землю? Она же золотая, в центре города!.. Вы купите элитные хоромы, нет, лучше загородный дом. Правда-правда, не хотите?
— Я сорок лет живу на этом месте. Как поженились с Клавдией Ивановной, так здесь купили сруб, потом его достраивали. Она не дожила до этого разора, слава богу. Хоть триста метров — не хочу квартиру. Вот здесь мой загородный дом, причем благоустроенный и с банькой. Вода чистейшая — из скважины, сто метров. Я по грибы хожу на кладбище, до осени в Стикс окунаюсь. На кой мне загородный дом у черта на рогах?
— Так они вас сожгут, проглотят — не подавятся.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Истории про еду. С рисунками и рецептами автора - Андрей Бильжо - Современная проза
- Дом на набережной - Юрий Трифонов - Современная проза
- Плач юных сердец - Ричард Йейтс - Современная проза
- Дневник заштатной звезды - Пол Хенди - Современная проза
- Еще один круг на карусели - Тициано Терцани - Современная проза
- Далеко за полночь - Рэй Брэдбери - Современная проза
- Москва Нуар. Город исковерканных утопий - Наталья Смирнова - Современная проза
- Первая красотка в городе - Чарльз Буковски - Современная проза
- Начало - Ирина Рычаловская - Современная проза