Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И так – двадцать минут, – сказал Хуан. – Не пожелаю тебе такого, старик. И вдруг мы почувствовали: над нами земля. Не знаю, как объяснить, но в подземке, в туннеле, для тебя не важно, на какой ты глубине, движение снимает это ощущение. Но когда движение прекращается, тебя начинает душить. И ты смотришь на потолок вагона и понимаешь, что у тебя над головой – земля, метры, метры. Из меня, старик, шахтер был бы очень плохой: геофобия, с твоего позволения, назову это так.
– Славное словечко, – сказал Андрес. – Растягивается, как жевательная резинка.
«Тихо» (голос смотрителя) —
«Не дают работать» —
– Это вы – мне? – спросил Андрес.
– Это я всем, – сказал смотритель. – Черт возьми, какие мы обидчивые. Разве не видите, что мы готовим списки?
– По правде говоря, – сказал Андрес, – списки вижу, а вас нет.
– Не разговаривай с ними, – прервал его репортер. Достал удостоверение и сунул под нос смотрителю, стоявшему к нему ближе. – Это видите? Будете цепляться, тисну заметочку в газете, обоим не поздоровится. – Он подмигнул Хуану. – Я там человек влиятельный, че, и злоупотреблений не потерплю.
– Никто не злоупотребляет, – сказал смотритель. – Только говорите потише. Войдите, сеньор, в наше положение, на нас – ответственность.
– Абсолютно никакой, – сказал Хуан. – Вы к нам не имеете никакого отношения. Пусть придет секретарь Факультета или кто-нибудь из профессоров.
– Че, не затевайте, – сказал студент, делавший записи. – Сперва сдадим экзамен, а потом уж будем протестовать.
– Вы ведь Хуарес, верно? – спросил Хуан, поднимаясь на ноги.
– Нет, я Мигелетти.
«Ловко он выведал имя у этого заморыша», – подумал репортер.
– Ах, так вы Мигелетти. И сдаете экзамен вместе с нами, не так ли?
– Так, если только его не отменят. По-моему, там нет ни одного профессора.
– Ах, так вы прекрасно обо всем осведомлены, – есть профессора или их нет.
– Че, кончай, – сказал Мигелетти. – Если тебе не нравится, зачем пришел на экзамен? Остался бы на улице, че.
Андрес схватил Хуана за руку и потянул к Кларе. «А здорово он ему ответил, – подумал Андрес с холодной злостью. – Мы всегда там, где нам не следует быть». Хуан с вожделением глядел в сторону Мигелетти, но Клара заставила его сесть и тихо, так, чтобы другие не слышали, укоряла. Девушки, которые только что слушали разговор и смеялись, повернулись спиною к столу и подошли ближе. Две из них, похоже, были близнецами, а на третью, рыженькую, репортер тут же положил глаз.
– Он, конечно, дурак, – сказала одна из близняшек тихо, – но он прав – профессоров-то действительно нет. Уже время, а их – ни одного. На ваших часах – сколько?
– Без двадцати восемь, – сказал репортер. – Вы из тех, кто готовится блеснуть у экзаменационного стола?
– Вот именно, – сказала рыженькая. – Я думаю, все мы здесь сдаем один и тот же экзамен. И другого стола, кроме этого, не будет.
– А если будет? – сказала близняшка, сморкаясь и украдкой оглядев платок. Дверь на галерею снова заскрипела, но на этот раз вместе с запахом вошел служащий из бухгалтерии в костюме цвета электрик. Бросил невыразительный взгляд на собравшихся и углубился в долгое перешептывание со смотрителями. Свет на галерее погас, потом снова зажегся, замигал, потускнел.
– Будет экзамен? – спросила рыженькая. Служащий вскинул руки кверху, словно на него нападали, и замахал ими, будто расчищал стекло. И бодрым шагом удалился, видно было, как он вошел в приемную деканата. Свет в приемной зажегся, и служащий затворил за собой дверь.
– Я тут задыхаюсь, – сказала Клара. – Пойду пройдусь по галерее.
– Тебя не пустят туда, – сказала рыженькая.
Андрес поглядел на Хуана, который что-то писал в записной книжке. Андрес встал и пошел вместе с Кларой к двери, придержал дверь и пропустил Клару вперед. Они молча пошли по галерее, Андрес тронул дверь одной аудитории и убедился, что она заперта.
– Здесь пахнет еще хуже, – сказал он. – Чем дальше, тем невыносимее становится, но и мы, наверное, приспосабливаемся. Странно, что с каждым днем нас это все больше раздражает.
– Вполне может статься, как ни странно, что к каким-то вещам мы не приспосабливаемся, – сказала Клара. – Дай мне, пожалуйста, руку.
Так, словно в руке у него была сама ее жизнь, он осторожно поддержал Клару, которая не решалась идти дальше.
– Ты холодная как лед, – сказал он. – Плохо себя чувствуешь?
– Нервы. Никак не совладаю с собой.
Он изо всех сил старался, чтобы она не заметила, как дрожат его руки. Ему вспомнился их ночной поход и как потом, уже вдали от нее, он сравнивал все это —
– немного, пожалуй, разочарованный —
с движением сонатной темы, которая возникает и нарастает, – потом, после концерта, на площади под деревьями, – и ничто, даже лишний звук не способен испортить ее красоты —
Но сейчас она была тут, он чувствовал ее руку в своей руке. Звук – вещь необходимая, плоть любой недостижимой мысли.
– Все чересчур затянулось, – сказала Клара. – Странно, что столько всего навалилось на нас сразу. Вчера вечером я слишком много ходила, слишком много всего видела во сне, сегодня слишком много ела, концерт тоже был слишком, и уж совсем слишком – переживания в метро, когда пса столкнули на рельсы, когда —
– Значит, пса столкнули.
– Это было мерзко. Он у меня до сих пор перед глазами.
– Да, такие вещи потом долго стоят в глазах, – сказал Андрес. – Мы такие мягкие. Я не знаю, известно ли тебе, что чувствующие пластины – из желатина.
– Сегодня мне хочется не быть собою, – сказала Клара. – Как только вспомню, что еще вчера я была счастлива, хотя мне казалось, что я страшно зла. Целую драму устроила из-за того, что ждала Хуана, а он опоздал на полчаса.
– Смотри, – сказал Андрес, легонько сжав ее руку. За поворотом, к которому они подошли, два человека снимали портрет. Один снял портрет с гвоздя и передал другому, который ногою поддерживал лестницу. Еще два портрета были уже сняты и стояли в углу на полу.
– Полная перемена, – сказала Клара. – Какие идиоты.
– Нет, не полная. Они хотят сменить и всех остальных, но начинают с самых беззащитных.
– Ты о ком говоришь? – спросила Клара, глядя на него.
– Пожалуй, о нас, – сказал Андрес. – Но портретах на стене. Однажды мне пришла в голову мысль: что бы чувствовала прекрасная музыка, обладай она сознанием? Не так уж невероятно представить такое, правда?
– Прелестная мысль, – сказала Клара. – Жаль только, о чем-то похожем уже написано в журнале, который ты наверняка не читаешь, он называется «Страшные истории».
– Неужели? – сказал Андрес. – Ну-ка, расскажи.
– Рассказ совершенно дурацкий, – улыбнулась Клара. – Единственная его прелесть – в главной идее: можно вообразить такое измерение (на другой планете, например), где то, что мы называем музыкой, есть форма жизни.
– Прекрасно, – сказал Андрес. – Отныне я буду сотрудничать с этим журналом.
– А я буду твоей усердной читательницей. А что было бы, если бы музыка обладала сознанием?
– Ничего, просто я вообразил себе ужас прекрасной музыки, которая чувствует, что живет в недостойных устах, какая-то посредственность, например, ее насвистывает. Например, Моцарт, которого играет этот Мигелетти. Я подумал об этом, когда понял —
– то есть я вижу это уже давно, но сегодня —
увидел, как некие ценности, эти портреты, если хочешь, совершенно безоружны в руках типов, которые складывают их в углу. Они даже не уничтожают их, просто засовывают в угол.
– Никто не позволит засунуть себя в угол, если он сам к этому не склонен, – сказала Клара, с интересом вслушиваясь в свистящие. – Но вот что ужасно. Ты, по крайней мере, чувствуешь себя загнанным, хотя и не знаешь точно, кто тебя загоняет и почему. А подумай о тех, кто уже не висит на своих гвоздиках, но по-прежнему чувствует себя портретом на стенке и не понимает, что его уже давным-давно забросили в угол.
– Вроде того, кто среди ночи надел маску, маскарадный костюм, да так и остался, один в потемках.
– Не знаю, – сказала Клара. – Одно могу сказать: я себя чувствую так, будто за мной гонятся. И не думай, что только из-за Абеля. Это совсем другое. Со вчерашнего вечера, когда почувствовала, что ноги вязнут в земле… Это так трудно объяснить, Андрес. Гораздо труднее, чем сдать экзамен.
– У вас, по крайней мере, есть экзамен, – сказал Андрес и, выпустив ее руку, пошел вперед, к открытой галерее.
– Есть, а потом? – донесся до него голос Клары.
– Свое «потом» тебе придется открывать самой, – сказал он и повернулся к ней лицом к лицу, враждебный. Клара продолжала смотреть на него вопросительно. Поскользнулась на сыром полу, и Андрес поддержал ее. Теперь он держал ее обеими руками, остановив в пространстве, прямо перед собой. Кожа на щеках и на носу у нее блестела влагой, и она смотрела на него, ожидая большего. «Что я могу дать тебе, чего бы у тебя не было, – подумал Андрес. – Ах, если бы ты могла спастись, ты и Хуан…» Он вдруг увидел,
- Игра в классики - Хулио Кортасар - Классическая проза
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- Недолгое счастье Френсиса Макомбера - Эрнест Миллер Хемингуэй - Классическая проза
- Снега Килиманджаро - Эрнест Миллер Хемингуэй - Классическая проза
- Дети подземелья - Владимир Короленко - Классическая проза
- Зеленые глаза (пер. А. Акопян) - Густаво Беккер - Классическая проза
- Золотой браслет - Густаво Беккер - Классическая проза
- Последний день приговорённого к смерти - Виктор Гюго - Классическая проза
- Книга птиц Восточной Африки - Николас Дрейсон - Классическая проза