Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Из этого, из этого, — подтвердила та. — Из него вышел, в него и ушел… В него и вы уйдете.
Бабка потянулась концом платка к лицу, убрала у глаз сырость:
— А вот туда, по дороге, и братцы мои ушли. Насовсем ушли… В ту же сторону и тятю нашего увели, кончали в Каменном логу. Едва потом разыскали его там, в чащобе. Всем миром искали… Миром и схоронили. Никому наш тятя в деревне худого не сделал. — Бабка уж не тянулась платком, не скрывала, не убирала слез, сочившихся, казалось, из ее морщин. — Все почти в эту сторону, через меня уходят. В другой-то стороне вовсе глухомань, уж и деревень нет… Все останавливаются возле крайней избы, все здеся прощаются… Всех я до самого последа провожаю.
Тяжело нам было слушать и смотреть на бабку. Вадим и тот присмирел, даром что славно опохмелился, не пришло к парню в этот раз бесшабашное, ухарское настроение.
— Ты на меня, баб, зла не держи, — сказал он не свойственным для него тоном, — задирал я тут тебя… Подзуживал.
— Да че ты, сынок, че ты… разве я буду помнить.
— Не держи, не держи, баб. Хороший ты человек… У меня тетка была такая же. — И Вадим, нагнув голову, устыдившись чего-то, круто зашагал вспаханным, размягшим после дождя полем. К леску зашагал, напрямую.
— До свидания, бабушка, — попрощались и мы.
— С богом, ребятки. С богом.
На опушке мы оглянулись. Бабка все еще стояла на месте, где мы ее оставили. Белый платок трепыхался на резком ветру. Провожала и нас «до самого последу».
ЗОВ
Повесть
1На вид деревенька Малые Ключики не так уж и крохотна. Но жилых домов в ней — всего троица, остальные с заколоченными окнами. Хозяева этих брошенных домов живут теперь в совхозном селе Большие Ключики, не у всех пока дошли руки извести на дрова старые свои, поднятые еще дедами, избы, развалить их, раскатать на бревна и бревнышки. Да и в дровах нынче не больно-то нужда. Многие въезжают в квартиры на все готовенькое: газ, ванная, паровое отопление. Так и стоят Малые Ключики: глянешь — деревня, присмотришься — хутор.
Население Малых Ключиков — шесть человек: трое Чарушиных (Назар, Евгения и Ленка), старуха Кислицина, совхозная пенсионерка, и Дарья Шумилова с дочерью Жанкой.
Чарушины в деревне до осени. Вот отойдут горячие сенокосные и уборочные дни, управятся Чарушины с огородом — и съедут. В Больших Ключиках они с помощью совхоза добротный пятистенок на большую семью подняли. Назар и Евгения поджидают сына из армии, надеются на его скорую женитьбу, на жизнь с внучатами.
Просторный пятистенок этот до сих пор и задерживает Чарушиных. Другие чуть ли не в полупостройки снимаются, въезжают, а Чарушины нет. Назар пока не закончит отделку дома, пока не настругается рубанком вдоволь, пока не натюкается топориком, о переезде и речи не заведет. Такой уж Назар мужик. Для него и радость не радость, праздник не праздник, если работа не до конца сделана.
Дарья Шумилова с Жанкой тоже бы непрочь, хоть завтра, хоть когда, в Большие Ключики съехать, к народу поближе. К тому же и совхоз обещает всяческую поддержку: и денежную, и любую. Да без хозяина какой переезд. Без хозяина-то и гвоздочка маломальского в стенку не вобьешь, не то что переселяться.
А хозяин Шумиловых срок отбывает. Не скоро вернется. Полтора года осталось. Год отсидел и полтора осталось. Известное шоферское дело — аварию учинил. Сел выпивший за баранку и — пожалуйста, со встречным автобусом сшиблись. Хорошо без тяжких увечий обошлось, иначе бы на всю катушку загремел, не на два с половиной годика.
Вот ведь до чего выпивка-то доводит. Будь Дарьина воля, она бы этим пьянчужкам разнесчастным самую лютую казнь придумала. И в первую очередь Арсену своему. Ему что, он там посиживает себе, понашивает казенную одежку и обувку, кормят его там, а здесь живи, как знаешь. Жанка вовсе от рук отбилась, без ремня-то отцовского матери нисколько не слушается, учится, как всегда, шаляй-валяй, глазки уж парням строит.
Да и вообще, если бы Арсен знал, чувствовал хоть бы немного, каково тут приходится Дарье, как она пластается по хозяйству, живот рвет, ни днем ни ночью покоя не знает, особенно летом, — и дров ведь на зиму, и сена корове наготовить надо, — тогда бы сто раз подумал, прежде чем сесть за руль выпившим.
Одна старуха Кислицина собирается быть до конца на своем, богом ей отведенном, месте. Здесь она родилась, здесь прожила жизнь, здесь и умрет. Кому-то в отпущенные дни полмира объехать и облететь хочется, разные ему города, разные страны подавай, другому — и родной деревушки хватает с лихвой. И попробуй разберись-пойми, кто лучше, кто праведней живет свой век.
Старухе Кислициной под семьдесят, она еще, однако, в силе, проворна и легка на подъем и работу. Ходит Кислицина мелким, но спорым шажком, часто тукает кривой, шишковатой палкой, задубленной и почерневшей от времени, отшлифованной трясущимися бабкиными руками до золотисто-янтарных прожилин.
В свою долгую жизнь за двумя мужиками успела побывать: первый уж под конец войны «не поберегся», пал смертью храбрых в дальней, чужой сторонушке; второго, совсем еще справного, крепкого мужика, дурья башка подвела, сунулся потный в студеную речку — сердце не сдюжило. В счастливую свою, молодую и бабью пору Кислицина нарожала и поставила на ноги трех дочерей и три сына, которые, «чуть оперившись», улетели один по одному из дома — не было большого согласия меж детьми от разных отцов. Да и характер у матери был не сахарный.
Сначала почти все дочери и сыновья, по мере того, как у кого семейная жизнь складывалась, звали Кислицину к себе обещали ей спокойную, беззаботную старость, — много ли, мол, делов по городской, благоустроенной квартире: ни за водой, ни за дровами не бегать; много ли, мол, возни с одним-двумя внучонками: поднять лишь в положенный утренний час да в школу иль детсад отправить, — но старуха всем неизменно и твердо отказывала: «Разве я мало с вами, голопятными, нянчилась?.. Дайте умереть спокойно».
Кислицина знахарка. Кормит ее пенсия, знахарством — жива душа. И летом и зимой держится в избе старухи цепкий, неистребимый дух, дух жаркого, солнечного лета, дух выкошенного, обветренного луга, густой, сладковато-терпкий дух от развешанных на шнурочках по стенам и потолку пучков и пучочков трав, легких, сухих, почти невесомых. Висят эти пучки и пучочки, и поют, и позванивают тоненько от каждого резкого движения старухи, от каждого стука ее палки.
Как только сходит снег, как только подсыхает дорога на Малые Ключики, так для старухи Кислициной и начинаются самые хлопотные месяцы, отбоя от гостей нет. Идут и идут из ближних и дальних деревень, и пожилые, и вовсе старики приходят, каждый со своим недугом, со своей болезнью, наружной иль скрытой, а бабы — те чаще всего мальцов приносят: тому грыжевой пупок заговорить, того от испуга, того от черного, дурного сглазу избавить. Случается, и издалека наезжают, из города. Земля слухом пользуется. Редки, ох как редки теперь в деревнях такие старухи!
2Стоят июльские, жаркие дни. Сердцевина лета. Давно уж прошла пора цветения, пора тонких и нежных запахов, легких и мягких ветров, пора белых ночей и кроткого, ласкового неба. Сейчас пора созревания, духмяного воздуха, пора луговых и приречных туманов по утрам, пора неожиданных ночных гроз с тяжелым обвальным накатом громов, с яркими, голубыми, беспрерывными зарницами. Пора каких-то неясных, невесть откуда возникающих звуков, будто кто-то постоянно зовет тебя, окликает: в поле, в лесу, в лугах ли, а оглянешься — никого. Но в тебе уже все всколыхнулось, напряглось — ждет нового оклика, зова.
Жизнь в Малых Ключиках начинается рано. Первым, как всегда, поднимается Назар. Еще только-только забрезжило на востоке, а он уже на ногах, ходит-бродит по дому, кашляет со сна, трубит прокуренным махрой горлом, возится, копошится, бренча ключами, возле косилки — смазывает подшипники, втулки, закручивает, подтягивает гайки, задает овса лошадям, поит их у колодцев, ведет запрягать.
Лошадей пара: медлительный, но выносливый и тягучий мерин Моргун и трехлетка Крылатка, пегая, малоприрученная еще кобылка, первое лето ходившая пристяжной. Две другие лошади, сменка — каурый жеребчик Смелый и старая, опытная Марта, — пасутся в лугах, за огородами, спутанные. Их Назар после обеда, после дневной утомительной жары поставит в упряжь.
Назару на время сенокоса разрешено держать лошадей при своем хозяйстве — не гонять же их каждый день обратно в Большие Ключики. Фураж им Серега-тракторист подбрасывает, получает у завхоза на складе. Да и какой летом фураж коням нужен! Больше пусть на подножный корм налегают. Лошадей и дают с тем расчетом, чтоб откормились в сенокосные месяцы. Двойная получается польза: и с малоключевскими сенами Назар управится, и всех почти оставшихся совхозных коней откормит, наведет им круглые да гладкие спины.
- Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко - Советская классическая проза
- Машинист - Михаил Фёдорович Колягин - Советская классическая проза
- Под крылом земля - Лев Экономов - Советская классическая проза
- Большие пожары - Константин Ваншенкин - Советская классическая проза
- Роза ветров - Михаил Шушарин - Советская классическая проза
- Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко - О войне / Советская классическая проза
- Человеку жить долго - Александр Поповский - Советская классическая проза
- Том 7. Поднятая целина. Книга вторая - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- Бабьи тропы - Феоктист Березовский - Советская классическая проза
- Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов - Биографии и Мемуары / Советская классическая проза